БОНТАШ

Пятая тетрадь

ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ

 Первые страницы заполнены цитатами из Бальзака, Байрона, Шелли, А. Толстого, Томаса Худа, Ромэна Роллана, Руссо, Энгельса, Голсуорси, Блока, из дневника Марии Башкирцевой, из С.Могема и Шолом-Алейхема. После нескольких чистых страниц - продолжение дневника.

 21 сентября, Харьков.

 Прийдя с работы, взял со своей тарелки пол-булочки, помазал маслом и съел с двумя яблоками. Теперь у меня осталось ещё два яблока, маленький кусочек ярославского сыра, граммов пятьдесят сливочного масла и ни копейки денег. Зарплата может быть либо завтра к концу дня, либо через несколько дней. Но сейчас я должен писать о том, что было раньше, ещё три месяца назад.

 Итак, 22 июня 1953 г. я защитил дипломный проект и получил звание инженера-механика со специализацией по металлорежущим станкам и инструменту. Несколько дней ушло на поездки в институт для оформления обходного листа. Не так-то быстро можно было оборвать пуповину, выйдя в жизнь из чрева этого огромного института.

 Толя вылепил Маяковского. Мы все ходили смотреть, и нам очень понравилось.

 26-го позвонила Алла и сказала, что сдала экзамен на тройку. Она получила разрешение на пересдачу и заявила, что если я ей друг, то должен ей помочь заниматься эти три дня. Вряд ли я мог сильно помочь ей в немецком, но я понимал это чувство панической растерянности после неожиданного срыва, и здесь, мне казалось, я мог помочь. Она назначила назавтра утром встречу в Ботаническом саду, у входа. Я опоздал и поэтому обошёл весь сад, но не нашёл её.

 Поэтому 28-го я зашёл к ней, от чего до сих пор категорически отказывался, предоставляя Алле звонить по телефону и назначать место встречи. Алла сказала, что ждать меня в Ботаническом не стала и вернулась домой, так как было холодно. Сегодня занималась целый день, и теперь можно отдохнуть. Нет ли у меня хорошего немецко-русского словаря? Я предложил сходить за моим словарём к Косте. Мы пошли, она подождала в садике, пока я вынес словарь, затем мы отправились в сторону Владимирской горки. Поздно вечером мы сидели на скамье Мариинского сада вдалеке от освещённых аллей. Прислонив её к себе, спрятав лицо в её густые волосы, я обнимал её, а она гладила мои руки и, обхватив их, прижимала к шее, под подбородок. Возвращались мы через Институтскую, как тогда, перед моим отъездом в лагеря.

 К 5-му августа нужно было явиться по месту будущей работы. Времени оставалось мало, ехать было некуда и незачем, и я остался в Киеве, стараясь по мере возможности проводить время с удовольствием и постепенно готовиться к отъезду.

 В Киеве были Ян Эрлих (тоже довоенный одноклассник, оставшийся после эвакуации в Куйбышеве), Лёнька Файнштейн, Герка, Геня Гофман, Митька и Илья Блейвас. Это была неплохая компания, но у меня, как всегда, что-то не получалось с ними тесного контакта. Правда, раз мы чудесно съездили на Черторой, и ещё бывали на пляже или просто гуляли, или дурачились дома.

 Мила уехала на дачу в какую-то глухую деревню. Жорка пытался устроиться на работу в редакцию "Сталинского племени". Я перепечатывал на машинке его стихи для показа в редакции, возил его в КПИ для написания корреспонденции о приёме этого года. По окончании дел он должен был тоже уехать в Боярку на дачу. В Боярке же на даче окопались Чудновские. Фимка и Сашка были в военных лагерях.

 Я валялся дома, читая "Пятьдесят лет в строю" и часто ездил на пляж, чуть ли не впервые за всю мою жизнь в Киеве. Ещё приходилось иногда ездить в КПИ улаживать последние дела. Во время одной из таких поездок я наткнулся на Хаймовича, который долго читал мне путаное напутственное наставление и затем сказал, чтобы я назавтра зашёл к нему за рекомендательным письмом к Шварцману, главному конструктору Харьковского станкозавода, выпускнику КПИ. Назавтра он очень долго шарил по шкафам и ящикам, разыскивая какой-нибудь документ, где было бы имя и отчество Шварцмана, и, не найдя такового, после колебаний написал следующим образом:

 "Ув. тов. Шварцман!

 (Пропущена строка; а вдруг ещё найдётся имя-отчество...) Направляемый к вам на работу инженер Бонташ Э.Е. является одним из лучших питомцев нашей специальности. Ему может быть поручена как конструкторская, так и расчётная и исследовательская работа.

 В настоящее время ожидаю выхода в свет своей новой книги "Расчёты гидроприводов металлорежущих станков". Примите мои пожелания успеха вам и коллективу завода.                              Проф. Хаймович”

 На пляже у киоска с бубликами встретились с Аллой. Мы вспомнили, что у неё мой немецко-русский словарь. Я обещал зайти за ним.

 25 августа Алла должна была уезжать на Кавказ с туристской группой, во главе которой стоял Витенька Маневич. Я зашёл за словарём вечером 23-го. Мы рассматривали купленные для похода ботинки, а затем вышли ненадолго прогуляться - на прощанье. Вскоре мы были снова в Мариинском парке. Даже поздно вечером там редкостью является незанятая скамья вдалеке от фонарей, а когда мы оказались на такой скамье - как порывисто она обняла меня, и прижалась ко мне, попытавшись сказать что-то невнятно и спрятав лицо на моём плече...Я поднял её голову и крепко поцеловал её в губы, и это, скорее, был поцелуй благодарности и преклонения перед искренним чувством, которое, трудно сказать, по чьей вине, к несчастью обречёно было остаться безответным.

Она вернулась домой после двенадцати - традицией определённого ей срока. Двадцать пятого она ко мне позвонила, сказала, что отъезд отложен на двадцать седьмое, и назначила место и время встречи назавтра.

 26-го было воскресенье и хорошая погода, вечером везде были толпы народа, шумели эстрады, играли репродукторы. Прощальный вечер получился шумным и людным. Но возвращались мы через Банковскую, и у тихого садика за театром Франко она спросила, который час, зная превосходно, что уже за полночь, и предложила немного посидеть здесь.

 Из театра слышались взрывы, потом начал расходиться народ после "Порт-Артура", и затем стало совсем тихо. Она была уже печальна по-настоящему и, вздохнув, вдруг сказала: "Ах, Милька, я всё-таки не могу себе представить, что ты уезжаешь!.." Это "Милька" было очень выразительно. Я сказал: "И ты ведь понимаешь, что это - навсегда?" Она молча кивнула головой. Она стремилась прижаться как можно тесней, словно этим можно было что-нибудь спасти, удержать; а я не нашел ничего лучшего, как целовать её пальцы, искупая этим картинным поклонением свою неуловимую вину. Время шло, а ей было всё равно - и время, и дом, и измятое платье, и испорченная причёска. Но мне было не всё равно.

 Во втором часу мы шли к её дому. Мы молчали, и она даже с раздражением спросила: "Ну вот чего, например, ты сейчас смеёшься?" - "Нет, ничего; просто я прежде никогда не целовал, и вот думаю, как, наверное, сегодня это смешно выглядело у меня..."

 А у её дома я сказал несколько подготовленных фраз, которые она выслушала, глядя на меня такими как будто и не грустными, а странными глазами. Потом она отошла, но вдруг резко повернулась и бросилась ко мне. В глубине двора сидели какие-то, кажется, дворники, а я совсем смутился и растерялся под этими стремительными и отчаянными поцелуями. Когда она отпустила меня, я что-то пробормотав, просто бежал.

 Тринадцатого Костя уезжал в Лисичанск. Харьковский поезд отходил после семи вечера. Я не знал номера вагона и обходил один вагон за другим. Перед самым отходом поезда я добрёл до тесного купе, в проходе которо Николай Яковлевич прощался с Костей. Потом он начал протискиваться к выходу, уступив место мне. Мы пожали руки и сказали пару тёплых фраз. Больше на вокзале никого не было. Аня Сорока должна была сесть на этот поезд в Гребёнке. Первого августа был их срок явки на работу.

 Жорку Сомова внезапно взяли преподавателем латыни в стомат-институт. Таким образом, всё устроилось замечательно. Теперь он перебрался на дачу, и я должен был второго августа поехать к нему в гости. Жорка с энтузиазмом описывал прелести Боярки. Там же на даче были Чудновские и Зоя Варшавская.

 2-го во второй половине дня я приехал в Боярку. Мы купались в пруду, гуляли по лесу. Жорка очень любит природу, знает названия и особенности разных травок, кустиков, птичек, он собирал разные ягодки и кормил меня ими самым трогательнейшим образом. Потом у себя на даче угостил интереснейшим обедом из винегрета, колбасы, кукурузы, груш и фисташек.

 Потом мы шли на станцию. Завернули на дачу к Чудновским, но они ещё вчера перебрались обратно в город, зато там была ещё одна дачница, симпатичная белокурая девушка. Она и Жорка проводили меня и усадили в электричку. Зои в этот день на даче не было, она уехала в город на проводы возвращающегося в Саратов Лёньки Файнштейна.

 Дома я узнал, что она ко мне звонила и обещала позвонить на следующий день утром. Она позвонила в 12 часов, когда у меня был Толя. Я постарался говорить так, чтобы он не уловил смысла. Это было легко, так как разговор был прост: я должен был выйти из дому и идти вниз по Прорезной и на Крещатик, а она будет идти навстречу.

 Я вышел из дому почти вслед за Толей. Её я встретил возле Пушкинской. Мы не виделись с той дождливой ночи. Теперь мы шли рядом по солнечным улицам, с Пушкинской на бульвар Шевченко, потом на Репина, там сели на бетонной ограде Николаевского парка - Зое надо было зайти к тёте за ключами или ещё за чем-то, а потом домой и снова на дачу.

 Опять было всё то же. Так же, как всегда, как каждый раз все эти годы. Каждый раз казалось, что именно теперь будет сказано что-то самое основное, что позволит всё выяснить, выйти, наконец, из этого напряжённого состояния неопределённости; но это было почему-то совершенно невозможно.

 Она взяла с меня слово, что сегодня вечером я приеду к ней в Боярку. Втроём с Жоркой мы проведём мой прощальный предотъездный вечер. И я подчинился.

 В седьмом часу вечера я снова вышел из электрички в Боярке, чего никак не мог предполагать ещё вчера.

 Зоя спала в саду на кушетке под большой яблоней. Лай встретивших меня собак разбудил её. Она сказала, что Жорка нас ждёт, потом пошла переодеваться. Показывала мне своё новое платье с юбкой "Кармен" и кружилась, чтобы я видел, какая эта юбка широкая. Потом мы шли через железнодорожные пути, которые, как всегда, слегка разбудили во мне особенное тревожное волнение. Был летний вечер, и рядом шла Зоя, но навстречу уже, наверное, вышел Жорка Сомов. Мы встретили его приблизительно на половине дороги. Потом мы шли мимо яблоневых садов, я набрал яблок, но те, которые принёс в карманах Жорка, были вкуснее. Дальше дорога вела через баштаны, а на перепаханном поле мы с Жоркой схватились бороться, и он основательно выпачкал свою рубашку. Потом мы, взявшись за руки, маршировали по полевой дороге и пели "По долинам и по взгорьям". И мимо яблоневых садов возвращались уже при звёздах. Зоя декламировала из "Демона", Жорка - пародии Архангельского, а я упорно молчал, думая о том, как сильно не нужен здесь Жорка. И шёл рядом с Зоей, опустив голову и крепко взяв её под руку, ибо это было единственное, что теперь ещё оставалось для меня возможным.

 Бог знает, что происходило тогда во мне внутри. Опять моё поведение было непонятно и непредсказуемо. Неужели в этот раз я был связан только путами чести?..

 На вокзальчике, когда взяли для меня билет, Жорка временно угомонился, стало вдруг тихо, и Зоя сказала, что именно сейчас я, наверное, осознал тот факт, что уезжаю из Киева. Она спрашивала, не жалею ли, что приехал сегодня сюда, и не ругаю ли её. Электричка почему-то опаздывала с отходом, и мы довольно долго простояли в дверях почти пустого, ярко освещённого вагона, заполняя пустяками эти прощальные минуты. Зоя желала мне всего наилучшего и сказала, что если мне прийдут в голову интересные мысли, я могу их изложить в виде письма к ней. Наконец электричка тронулась и помчалась к городу, а я сел на скамью ещё раз всё обдумать сначала.

 Назавтра вечером я уезжал из Киева. Заходили проститься однокурсники. Пришли проводить Толя и Жорка Сомов, приехавший в город за продуктами. Случайно зашёл Герка. Под звуки исполняемого Герой туша Жорке была поднесена в дар моя пудовая гиря. Толя получил акварельную кисть, а Герка - мою личную фотографию. Все предметы были снабжены соответствующими дарственными надписями. На вокзал ехали в такси; Герка провожать не мог, а Жорка уступил место Толе и сам добирался на трамвае. Потом на вокзал приехала Мила. Было душно, накрапывал дождь. Я отнёс чемодан в вагон, расцеловался с родителями, и мама стала загонять меня в вагон снова, а то поезд тронется без меня. Но я всё же висел на подножке до последнего момента, а когда поезд тронулся, махал им платком. Потом зашёл в вагон и лишь здесь понял, что уезжаю. И довольно долго просидел у окна, думая об этом факте.

 На следующий день, 5-го августа 1953 года, в десять часов утра я подъезжал к Харькову. По сторонам сходились и расходились во всех направлениях многочисленные железнодорожные линии. И впоследствии, когда я видел на магистралях города большие указатели с надписями "На Ростов", "На Курск", "Запорожье", "Москва", "Киев", "Симферополь", когда я следил за непрерывно пролетающими над городом самолётами, я всегда испытывал то же восторженное чувство, что и при подъезде к городу 5-го августа.

 В 12 часов 15 минут я был у проходной Харьковского станкозавода им. В.М. Молотова, в двадцати с лишним километрах от Южного вокзала, к которому подошёл киевский поезд. Часа через три я был отведен на временное жительство в комнату для командированных.

 На следующий день я был отведен начальником отдела кадров к директору завода, который направил меня в конструкторский отдел с напутствием: "Министерство прислало его сюда для работы в качестве конструктора. Что ж, будем его учить быть конструктором". Вся аудиенция длилась не более двух минут.

 Затем начкадрами представил меня главному конструктору. Разговор со Шварцманом длился час. Было решено, что я выйду на работу с 10-го числа. Эти свободные дни я провёл, в основном, в поездках в центр города. 10-го августа я явился на работу и познакомился со старшим конструктором Чумаком, моим непосредственным руководителем. Он посадил меня рядом, ввёл в курс дела и ласково объяснил, что от меня требуется.

 И я начал работать.

 Моё первое задание состояло в изменении чертежей станка 3433 для обточки шатунных шеек коленвала в связи с переводом его на новую базу и внесении небольших конструктивных изменений. Моя зарплата была установлена в 900 руб.

 Двадцатого августа я был переведен из комнаты для командированных в рабочее общежитие, в комнату размером примерно в 16 квадратных метров, где жили также один фрезеровщик, один расточник и один из планового отдела цеха МС-2, и где не было даже шкафа.

 Первое время я часто бывал в центре города. Через справочное бюро узнал адреса городской публичной библиотеки и технической библиотеки. Первые визиты туда были неудачными - они в эти часы были закрыты. При вторичном визите в публичную библиотеку я узнал, что бибилиотека имеет штатных переводчиков и в дополнительных переводчиках не нуждается. В технической библиотеке и узнал, что работы по техническим переводам в ней не ведутся. Мне посоветовали обратиться в торговую палату. Обратиться туда я мог только после работы. Однако как я ни спешил с завода в город, я всегда заставал уже запертые двери. Но здесь мне пришёл на помощь случай, у меня началось воспаление десны и я получил направление в городскую стоматологическую больницу.

 Именно тогда я воспользовался дневной поездкой в город, чтобы зайти в торговую палату. Начальник бюро переводов Гаммерштейн сказал, что им нужны внештатные переводчики-инженеры, и попросил наведаться или позвонить через несколько дней. Все мои данные он записал на бумажку.

 3-го сентября, в связи с прекращением подачи электроэнергии, на заводе был выходной день (вместо воскресенья). Я ездил в город и зашёл в ХПИ. Был на кафедре станков. Кафедра не имеет профессора и не имеет аспирантуры. Был в отделе аспирантуры. Заочной аспирантуры по моему профилю нет. Но здесь я узнал, что для заочной аспирантуры не требуется производственного стажа. Прийдя домой, я написал пять идентичных писем в адреса Ленинградского, Одесского, Белорусского, Львовского и Киевского политехнических институтов относительно заочной аспирантуры. На протяжении месяца с 10 сентября до 10 октября я получил пять отрицательных ответов.

 Тем временем я обнаружил при клубе ХТЗ вечернюю музыкальную школу для взрослых (филиал городской школы). Первых два визита были неудачными - я не мог никого застать. При третьем визите в музшколу я застал её руководителя и узнал, что туда принимают только сотрудников ХТЗ. Она советовала обратиться к директору, который будет здесь в воскресенье, 6 сентября, на приёмных экзаменах. 6-го, после работы, я был в клубе. Дождался разговора с директором, изложил просьбу, и мне было сказано, чтобы я принёс ходатайства завкома и администрации станкозавода.

 8 снтября я написал и 10 сентября послал заказным письмом в Киев небольшую тщательно продуманную сопроводительную записку месте с фотографиями для Виты Гильман, которые обещал ей ещё в Киеве.

 С бюро переводов дела обстояли следующим образом: позвонив Гаммерштейну, я узнал, что нужно подать анкету и другие документы для оформления. В свободный день 3 сентября я был у него и узнал точно всё, что нужно принести. Затем по телефону было договорено о моём приезде после работы, но я застал лишь запертые двери. Затем я ещё раз попытался его застать, но с тем же результатом. Я снова позвонил ему, и мы снова договорились. Поднимаясь 16 сентября в половине седьмого по лестнице в одном из подъездов здания Госпрома, я думал, что если сейчас найду закрытую дверь, то подстерегу Гаммерштейна и убью. Дверь была открыта. Я отдал документы, и теперь должен был ждать его звонка, или через недельку позвонить сам.

 В одно из воскресений должна была состояться волейбольная встреча нашего завода с ХТЗ. Я был приглашён участвовать, но встреча не состоялась из-за неявки команды ХТЗ. На этом закончились все мои спортивные дела на заводе по настоящий момент.

 20 сентября я принёс в музшколу требуемые ходатайства. Руководитель школы посоветовала мне съездить в город (это было воскресенье) и самому вручить заявление директору. Я съездил, но директор очень рассердилась, заявление не приняла, велела передать его через руководителя школы, а также обязательно сказать ей, чтобы та никого к ней в город не посылала.

 К этому времени у меня кончились все деньги. Я одолжил десять рублей и, твёрдо решив больше не одалживать, прожил 21, 22 и 23 сентября на трёхрублёвых обедах и чёрном хлебе с кипятком и круглыми конфетами из крахмала.

 Тем временем события развивались в ещё одном плане: 2-го сентября Шварцман спросил меня, как я устроен с жильём. Я сказал. Он возмутился и к концу дня сообщил мне, что говорил с начальником ЖКО и что меня на этой же неделе устроят должным образом. В течение недели никаких изменений не произошло. Но я ничего ему не сказал. Он спросил сам и снова позвонил в ЖКО. Снова результатов не было. Я упорно молчал. Шварцман как-будто даже избегал подходить теперь к моей доске. И наконец 23 сентября ко мне подошёл Василий Бирюков, работающий в станочной лаборатории, и предложил перейти в их комнату, где они сейчас живут вдвоём. Они до сих пор никого к себе не пускали, но сегодня пришёл комендант и устроил им нагоняй.

 Сразу же после этого Шварцман спросил меня: "Вам уже сказали, чтобы вы перешли в другую комнату? Там, где Бирюков. Я знаю, там вам будет лучше, а когда будет построен дом, мы вас устроим, как следует."

 Итак, 23 сентября я получил первую зарплату, перешёл в новую комнату и получил ответ от Виты Гильман. Её короткое письмо являлось, фактически, просто “уведомлением о вручении”. Первые дни я обдумывал, что и как я ей напишу. Но потом я всё яснее начал понимать, что я уже не в Киеве, и это многое меняет. Что будет дальше - не знаю.

 В среду 23 и в среду 30 сентября я звонил к Гаммерштейну. Он говорил, что нет никаких новостей, и просил позвонить через несколько дней.

 Во вторник 22 сентября я отнёс заявление снова к руководителю школы и имел глупость передать ей выговор директора. 24-го я опять пошёл после работы в клуб ХТЗ узнать результат. Но в этот день руководителя почему-то не было. На обратном пути я почувствовал, что мои моральные силы иссякают. Однако 25-го я снова был в клубе. Руководитель ещё на пороге встретила меня словами: "Велено никого больше не принимать. Все места заполнены". В воскресенье, я, находясь в городе, снова зашёл в музшколу к директору, чтобы выяснить причины подобного издевательства. Разговор вышел крупный, но ни к чему не привёл. С попыткой продолжать музыкальное образование было покончено.

 Пока я развивал усиленную деятельность в своём маленьком мирке, кругом происходили большие дела. На съезде Советов были утверждены мероприятия президиума Верховного Совета. Речь Маленкова дала установку на борьбу за повышение качества и увеличение количества выпуска предметов широкого потребления. Было сделано официальное заявление о наличии в Советском Союзе водородного оружия. Ещё до моего отъезда в Харьков мы с радостью приняли известие о прекращении исстребления людей в Корее.

 И наконец - решения сентябрьского пленума по вопросам сельского хозяйства. На нашем КБ они отразились тем, что Чумак уехал на работу в МТС, главным инженером. Весь завод жалел, что он ушёл.

 Теперь моим руководителем был Шерешев. Я делал всё ещё то же самое. Календарный срок окончания был 20-е октября.

 2-го октября Шварцман, подойдя к моей доске, сказал:

 - Ну вот и хорошо; а когда кончите, то поедете с Шерешевым в Москву утверждать.

-          Неужели?

-          Х-м, а вы думаете, это счастье такое большое?

-          Я бы очень хотел поехать.

 Сразу после этого у меня циркуль в руках не держался, но трезвые размышления и последующее положение дел показали, что вряд ли я куда-либо поеду.

 7-го октября снова звонил к Гаммерштейну. Договорились встретиться. Не знаю, кто из нас ошибся, но 8-го после работы я снова его не застал. Я взял отгул за поездку в колхоз и с утра отправился в город. Виделся с Гаммерштейном. Он направил меня к секретарше, и оказалось, что нужно представить ещё две справки и две фотокарточки. Я обещал.

 Итак, эти записи я довёл до сегодняшнего дня, вернее - до завтрашнего, так как сейчас уже два часа ночи. Сразу после работы я, поев или выпив что-нибудь горячее, кутаю нос и щёки в кашне и ложусь спать. Это мой единственный возможный метод лечения гайморита.

 Как я уже сказал, сейчас перевалило на 15-е октября 1953 года. Надеюсь теперь делать записи более регулярно.

18 окт., воскресенье вечером.

 За весь день ел только раз - жареную картошку с колбасой. А сейчас я ходил купить себе сахар и что-нибудь поужинать и только в магазине обнаружил, что забыл взять деньги.

 Сегодня к обеду со станком я уже почти всё закончил.

 Вечером Василий сказал мне, что на завод пришло распоряжение выделить девятнадцать инженеров для отправки в колхозы. По его словам, на заводе всего около сорока инженеров, т.е. людей с высшим техническим образованием.

 21 октября.

            Ничего примечательного, за исключением плохой погоды. Ветер вчера дул со стороны теплоцентрали и литейных цехов, и на безликие многоэтажные коробки рабочего посёлка легли плотные, тяжёлые облака дыма и гари. К вечеру они образовали густой туман и специфический сладковато-противный вкус во рту одновремённо с хрустящими на зубах частичками угля.

 Рабочий день начинается и кончается при искусственном свете. Из-за этого теряется ощущение времени, но помещение отдела кажется несколько более уютным и привлекательным.

 Работа со станком 3433 в основном закончена. Я перешёл к станку 3420 с аналогичным заданием. Имел по этому поводу разговор со Шварцманом в его кабинете. Он проявил интерес к моим жилищным условиям и ещё раз уверил в предстоящем получении комнаты в строящемся доме. В кабинете также был зам главного конструктора Степанов, и из нескольких фраз, которыми они обменялись, я понял, что новость Василия была правдой.