Златые купола над Русью 1

2. Старший сын

Он родился в конце зимы. Тогда вот также падал снег, только не первый, но последний. Солнце грело еще по-зимнему, но день казался по-весеннему длинным. И в этот благословенный миг из почивальни Марии Борисовны - первой княжеской супруги, раздался младенческий крик, старуха-повитуха вручила в руки молодого князя драгоценный дар - первенца, такого долгожданного и любимого. Лицом и статью княжич, крещенный тоже Иваном, прозванным Младым, походил на отца, но сердцем привязан был более к матери, и когда та умерла, долго горевал. И даже, когда Иван Васильевич порешил жениться во второй раз не просто на девице, а на иноземной принцессе, мальчик в душе обозлился, вменив о светлой памяти матери, однако не высказал отцу неудовольство, даже бабки своей ни о чем не молвил, а лишь, утопив слезы в молитвах, просил Бога об отмене сего брака. Его детским надеждам не суждено было сбыться - кортеж с неведомой гречанкой вскоре должен был въехать в московские ворота.

Иван Васильевич вымыл руки, ополоснул лицо холодной водой, слуга смочил его волосы и бороду медовым мылом, пригладил густые пряди гребнем. Иные слуги облачили князя в одеяния златотканые, водрузили на грудь его большой золотой крест с драгоценными каменьями, что ярко переливались при свете дня. Иван Васильевич вышел из покоев, за ним следом полукольцом двинулись рынды с секирами наперевес - все как на подбор: рослые, молодые. С сыном князь столкнулся в переходах дворца. Четырнадцатилетний княжич совершил взмахом руки поклон отцу, поцеловал его десницу, тот приложил ладонь на темя мальчика, благословив молитвами родительскими, тихо спросил:

- Как почивал, сын мой?

- Благословенное время благодаря заботами твоими, отец.

Князь лишь очами оглядел коридор, не желая допустить, чтобы кто-либо видел их ведущими беседу просто вот так, ответил:

- Следуй за мной, сын мой, разделим утреннюю трапезу.

В большой зале с высокими сводами и деревянными резными столбами был накрыт белой скатертью, по краям расшитой узорами диковинными, длинный стол. Слуги чинно внесли на тарелях яства всевозможные: ноги куриные, говядину да свинину, хлеба горячие, мёд сладкий, кувшины с винами ромейскими да студни, в больших подсвечниках горели свечи, освещая расписные стены. Иван Васильевич, сотворив молитву, первый сел в глубокое кресло, по правую руку и левую уселись его мать и сын, следом, чуть поодаль, дальние родственники и первые бояре. Приступили к трапезе, храня молчание - тот, кто молвит слово, будет выгнан из-за стола. Слуги быстро, но тихо меняли блюда, наполняли чаши вином да сбитнем. В воздухе витало безмолвие, слышны были лишь скрип скамей да отдаленный гул народа. Ничего не предвещало грозу.

И вдруг в то самое благословенное время семейный мир был нарушен громким открытием большой дубовой двери с железными окантовками, в трапезную вбежал покрасневший стрелецкий голова в красном кафтане, упал на пол, воскликнул:

- Светлый князь, страша поймала двух соглядатаев!

- Кто такие? - воскликнул Иван Васильевич, со всей силой бросив деревянную ложку на стол.

- Некие молодцы из земель новгородских, пытались незамеченными пробраться к клетям, где ныне сидят пленники, которых доставил Даниил Дмитриевич. К счастью, их увидели стрельцы.

- Новгородцы? - проговорил сам себе князь, нахмурив густые черные брови. - Где они ныне?

- Там, - махнул стрелецкий голова, - на Лобном месте, ждут твоего решения.

Иван Васильевич взял посох, с силой сжал его, обдумывая решение о казни. Наступила теперь тревожная, гнетущая тишина, каждая секунда казалась часом. Наконец, государь молвил:

- Повелеваю отрубить головы в назидание остальным, немедля, - и с этими словами громко стукнул посохом о каменный пол - сие значило окончательное решение.

Княжич Иван глянул на отца чуждым, каким-то иным взором, слово моля о чем-то. Иван Васильевич понял сий взгляд и потому проговорил:

- Тебе, мой сын, уже четырнадцать лет от роду, ты не ребенок и посему ты поедешь вместе со мной глядеть на казнь да разуметь, какой конец изменникам.

Подали закрытые сани - не гоже князьям быть на виду у народа. Кони всхрапнули, копытами своими взбили тучу снега, возница ударил животных плетью, сани понеслись по московским улицам. Народ разбегался в стороны, падал наземь перед княжеской процессией, которую замыкали дети боярские - все как на подбор статные и высокие, да и кони были под стать всадникам - прыткие, длинноногие, метали то и дело злые черные глаза на прохожих.

Процессия подъехала к Лобному месту, там уже собрались большинство горожан, слышались крики, ругань.

- На кол их! - кричали мужские голоса, указывая перстами в сторону осужденных, что понуро стояли вдали ото всех со связанными руками.

- Пусть в ноги нашему пресветлому князю кланятся! - прокричал кто-то.

Вдруг все тихо замерло. Палач взял в руки секиру, глянул туда, откуда показались княжеские сани. Толпа расступилась, в душе ликуя предстоящим зрелищем. Из саней выглянула руки и бросила платок. Палач все понял, приготовился. К нему подвели первого молодца, положили его голову на плаху, секира поднялась в воздухе, зловеще блеснуло лезвие в свете дня и... голова первого новгородца покатилась по земле, оставляя на снегу кровавый след. Толпа взревела, словно хищник, жаждущий крови. Нерадостная участь ждала второго приговоренного. Палач вздохнул и омыл окровавленную секиру водой.

Иван Васильевич остался доволен - не будет милостей ни к врагам, ни к предателям. Лишь взглянул на сына, тот был смертельно бледен - невинное дитя, впервые увидевшее кровь, молвил:

- Не печалься об умерших, сыне. Запомни: власть держится на страхе.

Сани тронулись в обратный путь по белому, искристому снегу.