Защищенный любовью

5

   Пока Сонька, в совершенно не привычном для Ольги, образе домохозяйки, накрывала на стол к чаю, у той было некоторое время для того, чтобы как следует оглядеться в крохотной и вовсе не уютной кухне. Это помещение, по сравнению с остальной квартирой, в связи со своим сугубо специальным предназначением, вынуждено было претерпеть на себе еще большее воздействие его Величества времени. Давно не беленые стены у потолка, да и сам потолок, старательно сохраняли на себе всю ту копоть, которую долгие годы изрыгала из своих недр двухконфорочная газовая плита, на белой эмали которой, во многих местах, зияли черные проплешины сколов.

Сетка вентиляционного отверстия, была покрыта таким толстым слоем бурой, похожей на хлопья и жирной на вид субстанции, что от этого, не только потеряла первоначальные очертания, но и, вероятнее всего, уже не выполняла своей изначальной задачи - вытягивать гарь и копоть. То же самое, можно было сказать и о небольшой, с явной претензией, когда-то, на родство с хрусталем, пластмассовой ширпотребовской люстрочки, одиноко свисавшей с серого потолка. Все ее многочисленные висюльки были засалены настолько, что уже являли собой, как бы и не пластмассу вовсе, а лишь буйную фантазию хозяйки, вдруг, решившей, следуя модному поветрию, подвесить к электрической лампочке, плохо вываренные цукаты.

В общем, все это, вместе с посудой, представлявшей собой жалкие остатки от былых сервизов и, раковиной, в причудливых желтых подтеках, где громоздились горы немытых тарелок, свидетельствовало о том, что Сонькина жизнь, была не такой уж и устроенной, как это хотелось показать ей самой. Даже, не смотря на шикарный, в золотых петухах, алый халат, Сонька, в этом неприглядном антураже, смотрелась, как бы в подвешенном состоянии. Словно лишь на время, решила остановиться в этих стенах, без особых претензий к ним. Чтобы перевести дух, набрать жирку, а там уже и вновь, предоставить своей судьбе, полное право плыть по воле волн, от очередного этапа, к этапу.

Вот такие грустные мысли посетили Ольгу, пока закипал чайник, заваривался чай и разливался, по обязательно надтреснутым чашкам. И ей, вдруг, стало искренне жаль свою товарку, однажды попавшую в жестокий водоворот обстоятельств и, судя по всему, так и не сумевшую до сих пор, выбраться из него. Но не только об этом, подумала сейчас гостья. На фоне этой, малорадостной безысходности, ее всерьез обеспокоило и собственное будущее. А потому, вскоре, упрямо стряхнув с себя все это, как бесовское наваждение, Ольга четко определила для себя задачу N1 на ближайшее время. Поскорее убраться из этой пагубной среды и, ни в коем случае, не дать втянуть себя, в топкое болото, привычных, пока еще, и потому особо притягательных для многих, зековских установок на жизнь. Все было, но все и осталось в прошлом! Окончательно и бесповоротно! Как страшный сон, пьяный бред и еще черти что. И повторения этому, уже не должно было быть, никогда и ни за что!

Ну, а за чаем, который, судя по всему, заменял и ужин, потянулся, как это, наверное, и должно было быть, между двумя, давно не видевшимися, все-таки, молодыми женщинами, неспешный разговор, прежде всего воспоминательного характера. Как же иначе, говорить было о чем-то надо, а связывал их обоих, лишь относительно короткий отрезок времени, проведенный за колючей проволокой.

- Ну, как там наша Макаровна? Все такая же смурная и неприступно-суровая? - спросила Сонька.

- А куда ей деваться. Сама же знаешь, в тех краях реверансы не в почете, - ответила Ольга.

Макаровна, была их бригадиршей, в самом вонючем, от животного клея, на всей зоне, картонно-ящичном производстве. Она и впрямь, суровая и даже жестокая, была одной из немногих, кто после очередного освобождения, будучи уже в годах, так и осталась там, в Богом забытых краях, найдя себе вполне достойное применение в руководстве бригадой острожниц.

- Да-а-а, - почему-то тяжко вздохнув, протянула Сонька.

Возможно она, вспомнив сейчас прожженную лагерем, а потому и выпавшую из нормальной жизни Макаровну, невольно наложила ее незавидную судьбу на свою собственную. Может быть. Но, с пониманием глянув на собеседницу, Ольга решила сменить тему на более произвольную и, однозначно, не такую грустную.

- Эх, Сонька, Сонька, - как можно бодрее, произнесла она. - А ты что, нос повесила то? Что-то не узнаю я тебя, подруга. На зоне, куда выпендрежнее была.

- Так то на зоне. Там, худо-бедно, тебя и накормят и спать уложат. А здесь, на воле, совсем другой расклад. Если удалось щипнуть что - радуйся, а не удалось, прощелкал хлебалом, так и тебе пол-задницы отхватили. Вот так и живем - кто кого! - вполне резонно ответила хозяйка.

Правда, после этого, как бы рукой, отмахнула от себя все дурацкие мысли и, старательно выжала некое подобие улыбки.

- А помнишь, как-то в бараке, ты все соловьем заливалась - эх бы, сейчас на волю, да закатиться в кабак с фраером. И чтоб у него бабки, аж из ушей торчали. Исполнила свою мечту? - спросила Ольга.

- А то, как же! - встрепенулась Сонька. - Ты ж моего Костаса видела. И кучерявый и глазастый - чем не Ален Делон! Да и в карманах, честно сказать, ветер не гуляет. Хотя, если брать на круг, то скажу тебе, малолетка, так - весь мир кабак и люди в нем - б...ди! Вот так то!

Они проговорили достаточно долго, выпив при этом, не один чайник чая. Пока на Москву не опустились, поздние в это время года, сумерки. Только теперь, Ольга почувствовала в своем теле огромную, накопившуюся за время долгого пути и ожиданий, усталость. А потому, она объявила о своем желании, произвести отбой. Сонька не возражала против этого и единственное, что посоветовала, как бы, между прочим, так это то, что если гостья желает, может принять и душ.

- А это как, тоже за отдельную плату? - довольно едко, с прозрачным намеком, пошутила та.

На что хозяйка лишь отмахнулась и, будто подводя итог всей беседе, включая и неуместную на ее взгляд иронию, в своей грубо-циничной манере, выдала:

- А ты зубки то не скаль по этому поводу. Погоди, окунешься, сама с головой в эту дрянную жизнь, тогда и поймешь, что к чему. Сейчас везде этот капитализм хренов, который, как я успела понять, только и заключается в том, что никто задарма пальцем шевелить не желает. Так что считай, это как бы тебе лафа выпала, по старой дружбе. Все равно лучше, чем на вокзале с бичами барахтаться.

Ольга же спорить не стала. Она приняла душ и, устроившись на балкончике, с которого очень даже заманчиво просматривались манящие к себе и приветливые огоньки, погружающегося в сон, мегаполиса, некоторое время обозревала город. Но усталость брала свое и, оторвав себя от созерцания этих красот, гостья стремительно стала проваливаться в безмятежный сон. Да и что толку было глазеть на эти огни, сознавая, что ты наконец то, находишься в вожделенной Москве. Былая восторженность девушки, уже давно успела рассыпаться мелким бисером и растеряться по нарам, карцерам и томительным этапам. А новое свое существование, она воспринимала теперь не иначе, как на жесткой, лишенной, в большинстве своем, идиотских эмоций, основе не всегда благостных реалий.

Среди ночи, сладко почивавшую на очень свежем воздухе гостью, вдруг, разбудил какой-то шум, исходивший, безо всякого сомнения их внутренностей квартиры. О чем там разговаривали на явно повышенных тонах, спросонья, понять Ольге было достаточно трудно. Но, что в одной из комнат, вовсю бушевал скандал, понятно было и без этого. поначалу, она различала только мужские голоса, из которых один, без всякого сомнения, принадлежал Костасу. Он что-то страстно доказывал кому-то, скорее всего, своим дневным собутыльникам и те, изредка, хриплыми и пьяными голосами, огрызались. Но, судя по тому, что голоса слышались все отчетливее, страсти внутри квартиры накалялись и, как бы апофеозом тому, вдруг, послышался звон разбиваемой посуды. А следом за ним, в сугубо мужскую перепалку, вмешался и голос Соньки.

Только, вероятнее всего, вовсе не к порядку призывала она разбушевавшихся мужиков, а отстаивала свое собственное достоинство, срываясь на крик и, даже на истерический визг. Однако поскольку, этот визг оборвался так же резко, как и начался, а ответа Костаса слышно не было, кучерявый хахаль, для усмирения благоверной, видимо, избрал испытанный аргумент - собственный кулак. И точно, спустя минуту, всклоченная, словно ободранная кошка, Сонька, влетела на балкончик и, тяжело дыша, присела на краешек Ольгиного лежбища.

- Сволочь! - зло бросила она в адрес того, от которого только что получила оплеуху. - Вечно крайних ищет, скотина!

- Что, не срослось у них сегодня? - с удивительной проницательностью, произнесла Ольга.

Сонька, шмыгая носом, выразительно посмотрела на нее и, выведя для себя, что скрывать шило в мешке дальше, не имеет смысла, итак, все как на ладони, ответила:

- Не совсем так, но, где-то около того. Теперь всю ночь водку жрать будут, пока под стол не завалятся.

Гостья лишь многозначительно промолчала. По большому счету, все эти страстные перипетии, происходившие в доме, ее мало трогали. Девушку вполне устраивал ранг временной гостьи и волновала одна единственная забота - побыстрее обрести хотя бы подобие реальных крылышек. А между тем, Сонькина, все ж таки, бабья натура, не смотря на ее неисправимый нигилизм, именно сейчас потребовала выплеска эмоций.

- А ты, Стрекоза, строго то меня не суди - чего в жизни не бывает, - произнесла она, больше успокаивая саму себя. - Еще убедишься не раз на своей шкуре в моей правоте. А Костас, он все равно, хороший. Честное слово! Я за ним, как за каменной стеной.

- Хороша стена, которая по роже хлещет, - с иронией вставила Ольга.

- А это, не твое собачье дело! - вдруг, взъярилась хозяйка и тут же, на глазах, смягчившись, добавила. - Все равно хороший! Настоящий мужик, не то что все эти кастраты. А мужика, его хлебом не корми, дай выплеснуть на того, кто поближе, свою неудачу. Тоже, ведь человек. Вот увидишь, проспится, завтра еще и ноги мне целовать будет.

Вскоре, в недрах квартиры, громко хлопнула входная дверь и этот звук мог означать только то, что испившие сполна собутыльники, решили отправиться восвояси. Зато, почти тут же, властный голос Костаса, призвал Соньку явиться пред его очи. Та безропотно повиновалась и, практически до самого утра, Ольге пришлось теперь слушать не отзвуки скандала, а свидетельства, прямо таки, неземной страсти, с горячими поцелуями, взаправдышными охами, ахами и стонами, полными истинного томления относительно молодых тел. Присутствие в доме посторонних, разгоряченных любовников волновало мало и они даже не подумали хотя бы прикрыть, распахнутые настежь двери. Что же касалось квартирантки, удивительно, но подобное проявление чувств, вовсе не заставило ее смутиться и, тем более, залиться краской стыда. Наоборот, где-то в глубине души, если отбросить весьма условные понятия пристойности, она была даже рада за свою товарку.

А со следующего дня, Ольга буквально с головой окунулась в заботы по легализации себя, в этом вольном, но, увы, неприветливом мире. Сонька сдержала свое слово и снабдила ее деньгами, переоформив соответствующим образом, арестантский аккредитив девушки на себя. И хотя новоявленная москвичка, потеряла при этом изрядные проценты, но, по-прежнему, плохо ориентируясь в товарно-денежных отношениях, в принципе, осталась, очень даже довольна. Кстати, Костас, проспавшись и, выплеснув свою агрессию в жарких объятьях Соньки, действительно, оказался довольно покладистым малым. Он, естественно, за соответствующее вознаграждение, принял довольно деятельное участие в судьбе вчерашней зечки и вскоре, благодаря его стараниям и связям, Ольга обрела новенький паспорт, украшенный золотым двуглавым орлом на обложке. Не стоило даже говорить, как Стрекоза была горда данным обретением. Она, то и дело, раскрывала хрустящую и удивительно приятно пахнущую типографской краской корочку и могла часами любоваться, всеми ее страничками, без исключения.

Правда, с пропиской в Сонькиных хоромах, вышла некоторая загвоздка и, причина ее, скорее всего, крылась в нежелании и жесткой позиции на этот счет, того же Костаса. Что касалось самой Соньки, то она каждый раз, старательно обходила разговор на данную тему, а если он, все ж таки, возникал, совершенно не смущаясь, призывала квартирантку набраться терпения. И та набиралась - куда ей было деваться. Ведь как ни крути, без штампика в паспорте, привязывающему тебя к строго определенному месту, совершенно было невозможно, ни устроиться на работу, ни снять квартиру, ни даже просто пройти по улице. И, это, уже не говоря, о сдаче документов в институт.

Более того, погрузившись в обыденную суету жизни, с каждым новым днем, Ольга все сильнее и сильнее убеждалась в том, что на пути избранном ею, лежит столько подводных, невидимых ранее, рифов, что все ее благие желания, по крайней мере в ближайшее время, так и грозились, остаться лишь благими желаниями. Но девушка не отчаивалась, в уныние не впадала и без значимых потерь для своих нервов, умело рокировала задачи на будущее, делая одни первостепенными, а другие, загоняя в далекую перспективу.

А между тем, по названным выше причинам, жить у Соньки, ей пришлось гораздо больше недели и упорно продолжать питать себя, пусть далекими, но надеждами. Так и шли дни. Костас, часами напролет, валялся на диване, иногда пьянствовал, а квартирантку, старался не замечать вовсе. Что же касалось Соньки, то она сперва, как бы разрывалась между двумя огнями, демонстрируя, таки, остатки порядочности и человечности в себе, но, по истечении недели, плюнув на все, пустила ситуацию на самотек - куда кривая выведет. Правда, при этом, она совершенно не забывала исправно взымать с Ольги плату за проживание, стол и иные услуги.

В результате же, материальная база той, таяла буквально на глазах и, в связи с этим, перед девушкой, во всей своей настоятельной неприглядности, возникало огромное количество знаков вопроса. Но, будучи не в силах, решить их все и, упрямо не желая биться головой о стену, от грядущей безысходности, Ольга продолжала старательно подпитывать себя надеждами на скорое чудо. Тем более, что хитромудрая Сонька, преследовавшая, видимо, свои сугубо меркантильные цели, время от времени подпитывала в ней эти надежды. О прописке она продолжала упрямо помалкивать, зато стала откровенно намекать на то, что якобы скоро, поможет обрести однозоннице, пусть левую, но все же не плохо оплачиваемую работу. А это, уже значило многое и, ради будущего, можно было перетерпеть прелести проживания в Сонькином содоме, еще самую малость. Что ж, блажен, кто верует.