Мы — акацита!

Цель. Глава 5.

* * *

Ветер хлестал по лицу, сырой и холодный северный ветер. Над Паха Сапа погромыхивали раскаты — собиралась гроза. Рокотали барабаны мёртвых воинов — отрешённо подумал Певец.

Духи ждали.

Он старался думать только об этом, а не о том, каково приходится сейчас Кенни с матерью.

На что был способен Питерс?

О Вакан, да живы ли они ещё?

— Вожди и воины, — с тоской пробормотал Певец одними губами, глядя на худую спину маячившего впереди Шульца, — Канухпийа Вичаша, погибшие на тропе войны, помогите мне спасти тех, кого я люблю.

Шульц рывком обернулся, будто услышав его слова, но тут же вновь опустил голову.

На своём пути в предгорья они не встретили никого, кроме пасущей скот странной девчонки по имени Одна Стрела, дочки старика Медвежье Ожерелье. Все считали её глухонемой. Стрела коротко стригла свои густые чёрные волосы и носила мужские штаны и рубахи, выполняя работу ковбоев и чураясь обычной доли женщин лакота. Медвежье Ожерелье ни в чём дочери не перечил, ведь она кормила его.

И зимой, и летом она трудилась на чужих выгонах, почти ни с кем не разговаривая. Парни потешались над нею, называя Лошадкой, но уважали за крепость кулаков и отчаянный нрав — дралась она тоже по-мужски и однажды уложила в больницу троих подвыпивших ковбоев, решивших с нею развлечься. С тех пор её никто не трогал.

Сейчас она смотрела на подскакавших к ней всадников с седла своего пегого коня — смотрела внимательно и серьёзно, сжав обветренные губы.

Певец осадил Вазийю и крикнул ей:

— Питерс не проезжал здесь? Ну, Клайд Питерс из ранчо «Каменный луг» на своей тачке?

Он понял, что Стрела его услышала, когда она едва заметно покачала головой.

Что ж…

— Слушай… слушай, сестрёнка, — продолжал он торопливо, — мы не можем задерживаться! Помоги, а? Доберись до племполиции, скажи Вороньему Крылу, что Питерс насильно увёз свою жену… и Кенни! Увёз в горы, — он запнулся, поворачиваясь к Джеки. — Где эта его хибара?

— В верховье Волчьего ручья, — негромко отозвался тот, в упор рассматривая девчонку. — А она вообще разговаривает?

Оборванная и худая, с растрепавшимися на ветру взлохмаченными волосами, Стрела, тем не менее, держалась в седле прямо и встретила недоверчивый взгляд Шульца спокойно.

— Ты сможешь сообщить им то, что я сказал? — настойчиво спросил Певец. — И ещё — что мы гонимся за Питерсом?

Стрела облизнула сухие губы и наклонила голову в знак подтверждения.

— Сделаешь? — умоляюще повторил Певец, заглянув в её непроницаемые тёмные глаза. — Не подведёшь, сестрёнка?

Та лишь мотнула головой — совсем как лошадь, с досадой подумал Певец.

— Ну-ну, — буркнул Шульц, понукая своего жеребца. — Сестрёнка… Лучше жениться ей пообещай. Тебе не откажет.

— Поди к дьяволу, — огрызнулся Певец, устремляясь за ним и умчавшейся далеко вперёд Шунктокечей, а Шульц невесело хохотнул.

Когда Певец на всём скаку оглянулся, девчонки и след простыл. Значит, она всё-таки отправилась в городок.

О Вакан…

У него немного полегчало на душе, хотя он понимал: шансов на то, что кто-то выслушает Стрелу и поверит ей, почти не было.

Даже если Воронье Крыло и Маленький Камень поедут в горы им на подмогу, на это уйдёт слишком много времени. Любая помощь запоздает.

Ему и Джеки предстояло справляться самим.

И они убедились, что направляются по верному пути, когда одновременно увидели оставленный в расселине знакомый серый «лендровер» Питерса с отремонтированной дверцей. Увидели и кубарем слетели с коней.

На коврике под задним сиденьем «лендровера» засохла бурая лужица — наверное, у кого-то из пленников от удара пошла носом кровь, решил Певец, не позволяя себе представить что-то более страшное. В багажнике валялось разряженное ружьё.

Надо было торопиться изо всех сил.

Вечерний сумрак медленно опускался в ущелье, возле которого они спешились. В верховьях его и протекал Волчий ручей, переполнявшийся водой только по весне, в Месяц Таяния Снегов.

Кони остались внизу, у серого гранитного валуна. Певец по обыкновению не стал стреножить Вазийю. Шульц примотал своего коня за повод к корявому стволу молодой сосенки и первым шагнул на ведущую вверх тропинку между скалами.

— Надо запомнить место, — буркнул он. — Хотя… мы, может, сюда и не вернёмся. Ни ты, ни я, ни твой сопляк с мамкой. Питерс нас всех там положит.

— Хреновину порешь, — сердито возразил Певец, поражённый прозвучавшей в этих словах тоской. — Что, с одним ублюдком не справимся?

— Он же псих, — спокойно объяснил Шульц, не оборачиваясь и не замедляя шага. — Где твоя волчица?

Как бы отвечая на его вопрос, Шунктокеча коротко взвыла где-то впереди и тут же смолкла.

— Жутко тут, — внезапно обронил Шульц и тоже замолчал, передёрнув худыми плечами. В наступившей тишине слышалось только его тяжёлое дыхание да шуршали мелкие камешки, срывавшиеся из-под ног. Подошвы сапог скользили по осыпи.

Жутко? Певец отчётливо вспомнил, как стоял в Громовом ущелье — нагишом, а его медленно обступали души мёртвых воинов лакота.

Его предки. Кровь от крови. Огонь от огня.

Шульц вдруг резко остановился, не сделав очередного шага. Посреди тропинки стояла Шунктокеча — серая тень в полумраке — и смотрела пристально и пронзительно, будто о чём-то предупреждая. Шерсть на её загривке вздыбилась.

Певец недоумённо поднял брови, но тут и он, и Шульц явственно услышали впереди себя, за поворотом тропы, огибавшей утёс, приглушённые голоса.

Один голос. Один. Хриплый, что-то невнятно и возбуждённо бормотавший. Слов было не разобрать, но от одних интонаций этого голоса у Певца по спине пробежал мороз, и он невольно обернулся к Шульцу. А тот вдруг схватил его за запястье ледяными влажными пальцами и крепко сжал, но тут же отпустил, опомнившись.

Оба они осторожно и бесшумно двинулись вперёд — вслед Шунктокече, которая стелилась по земле, по-охотничьи крадучись. А потом замерла на месте.

Ещё несколько шагов — и парни тоже застыли, уставившись из-за переплетённых ветвей разросшегося орешника на то, что происходило прямо перед ними.

Кенни и Кэти стояли на утоптанном пятачке земли, прислонившись друг к другу, — наверное, чтобы не упасть. Стояли спиной к тропе, со скованными позади руками. Белая футболка Кенни и домашнее ситцевое платьице Кэти были порваны и испятнаны бурой грязью.

Питерс расхаживал перед пленниками взад и вперёд, непрерывно что-то бормоча, то повышая голос почти до визга, то понижая до шёпота.

И размахивал револьвером. Кольтом-«сорокапяткой».

Он совсем не походил на того лощёного высокомерного гусака, каким привык видеть его Певец. Теперь он был точь-в-точь как взбесившийся пёс. Губы его подёргивались, обнажая зубы, по заросшему серой щетиной лицу пробегали мелкие судороги.

Певец стиснул кулаки, напрягая слух.

— Мне не лень вырыть для вас могилу, но вы, твари, это сделаете сами, — донеслось до него, и только тогда он заметил валявшуюся у ног пленников лопату с обломанным черенком.

— Нас будут искать и найдут, а ты сядешь на электрический стул, — проговорил Кенни сорванным голосом.

— А мне накласть, — объявил Питерс почти весело. — Я сделаю что хочу, и баста. Вы — моя собственность. Хотели от меня избавиться? Не выйдет. Я — ваш хозяин. А ты, ублюдок, копай могилу для себя и своей шлюхи-мамочки, не то я её поимею прямо здесь, клянусь. Нравится такой расклад, ты, сучонок?

Он засмеялся — так ликующе и радостно, словно приглашал всех присутствующих на пикник.

У Певца потемнело в глазах. Холодные пальцы Джеки снова стиснули ему запястье, а взгляд, когда они посмотрели друг на друга, вспыхнул яростным диким огнём. Однако он едва заметно качнул головой, а Певец, помедлив, нехотя кивнул в ответ, показывая, что понял.

Снять Питерса одним выстрелом — вот чего ему хотелось так, что горела ладонь, конвульсивно сжимающая револьвер. Но этот тварюга не переставал маячить туда-сюда, видимо, от переполнявшего его нервного возбуждения, а прямо перед Певцом стояли Кенни и Кэти, невольно заслоняя собою своего мучителя от пули.

Певцу не хватало воздуха, сердце разрывалось от гнева и тоски, но он заставил себя стать неподвижным, как камень.

— Да ты же импотент, — вдруг негромко и презрительно произнесла Кэти своим высоким чистым голосом. — Куда тебе.

Питерс перестал метаться как заведённый, оцепенел, не веря своим ушам, заморгал и, наконец, утробно взревел:

— Ах ты, сука! Индейская подстилка!

Он вскинул свой кольт, всё ещё стоя на месте, и этих нескольких секунд Певцу хватило, чтобы бестрепетно прицелиться и спустить курок.

Он метил в голову, как на охоте, — а Питерс и был зверем — чтобы уложить подонка наверняка. И тот рухнул навзничь как подкошенный. Кровь заливала его перекошенное лицо.

Певец сорвался с места и подскочил к потрясённо обернувшимся пленникам. Женщину ему пришлось тут же подхватить под мышки: она зашаталась, оседая на землю, как подрубленное деревце. У Кенни слёзы брызнули из глаз, заплывших от кровоподтёков, но он всё равно счастливо засмеялся:

— Ты чего так долго?!

Оказавшаяся рядом Шунктокеча тихо заскулила, прижимаясь к его ногам лохматым боком.

Певец откашлялся и пробормотал:

— Чёрт, я такую песню записал на радио для Мо, прискакал домой, а вас там нет!

Голос у него сорвался, и он зажмурился изо всех сил, чтобы не показать своей слабости.

— Питерс загнал нас в машину, маме кольт к виску приставил, мы ничего не успели, — бессвязно принялся объяснять Кенни. — Наручники надел… избил… и привёз сюда. Велел могилу копать. И тут ты!

— Эй, хватит там трындеть, — язвительно буркнул Шульц, устремляясь мимо них к неподвижно лежавшему Питерсу, — успеете наболтаться! Где ключи от браслетов?

Он умолк, наклонившись над распростёртым телом Питерса, и вдруг гаркнул:

— Чёрт, да ты ж его не укокошил, мазила!

— Че-го? — Певец порывисто обернулся.

— Что слышишь! — Шульц безжалостным пинком перевернул Питерса набок и принялся обшаривать его карманы. — Оглушил только! Пуля по черепушке прошлась, ему и хватило. Вот ключи! Надо браслеты нацепить на этого ублюдка.

Он небрежно поддел носком сапога валявшийся в траве кольт Питерса и отшвырнул к обрыву.

— Слава Богу, — облегчённо выдохнул Кенни, а Кэти одновременно с ним чётко проговорила:

— Жаль, что не убил.

— Мама! — неверяще выдохнул Кенни, уставившись на неё.

Певец проворно поймал брошенную Шульцем связку ключей и отомкнул замок наручников, сковывавших тонкие запястья женщины. А потом бережно усадил ее на жухлую траву.

— Мам, — с тревогой повторил Кенни. — Ты как?

— Хорошо, — едва слышно прошептала та, отводя со лба спутанные пряди волос. — Теперь всё будет хорошо. Его наконец-то посадят…. Господи! Мы освободимся.

Она закрыла глаза. Её осунувшееся лицо казалось совершенно белым в подступавшей тьме. Словно вырезанным из бумаги.

Певцу тем временем удалось открыть замок наручников Кенни и силой усадить его рядом с матерью.

— Молчи! — прикрикнул он повелительно. — Молчи и сиди тихо. Шунктокеча! — он взглянул на волчицу. — Приведи сюда лошадей.

Сорвавшись с места, та проворной тенью скользнула прочь по тропинке.

— А он-то что тут делает? — вдруг осведомился Кенни, кивнув в сторону Шульца. — Вспомнил, что всё ещё рейнджер шерифа? Звезду не сдал?

Он шмыгнул носом и завозился на траве, упрямо пытаясь подняться на подгибающиеся, как у жеребёнка, ноги.

— Тебе какая разница, молокосос, — хмуро проворчал Джеки, покосившись на него. — Шериф тут ни при чём.

— А кто при чём? — не отставал Кенни.

Певец собрался было цыкнуть на него — вот же привязался, вредный, как мул! Не успел.

Грохнул выстрел, и у его левого плеча, обжигая, просвистела пуля.

Окровавленный Питерс стоял у обрыва, как зомби, пошатываясь, но не падая. Подобранный с земли револьвер плясал в его руке, по залитому кровью лицу блуждала глумливая страшная ухмылка.

Вторая пуля едва не задела висок отпрянувшей Кэти. Она надрывно вскрикнула и распласталась на земле — инстинктивно, как животное, в поисках укрытия. Но тут же застыла неподвижно, видимо, лишившись сознания.

А третья пуля досталась кинувшемуся под выстрел Джеки. Он был ближе всех к Питерсу, но выхватить оружие всё равно не успевал и потому просто сбил убийцу с ног.

Они покатились по земле. Последним отчаянным усилием Джеки толкнул Питерса к краю обрыва. Тот проорал что-то невнятное, судорожно цепляясь за камни и пучки сухой травы, но удержаться не сумел. С хриплым воплем, похожим на карканье ворона, он сорвался вниз, расшибаясь о камни.

Прошло всего несколько мгновений. Несколько ударов сердца.

Опомнившийся Кенни кинулся к неподвижно лежащей матери, а Певец — к Шульцу, который приподнялся на локте, кое-как зажимая ладонью развороченный пулей правый бок. Кровь враз пропитала его одежду, просачиваясь сквозь пальцы, стекая на землю. Певец содрал с себя футболку, безуспешно пытаясь хоть как-то заткнуть зиявшую рану.

— Не… егози… — прохрипел Шульц, растягивая в знакомой усмешке побелевшие губы. — Лучше дай мне имя. Скорее.

— Да ты очумел, — беспомощно пробормотал Певец, и Шульц снова оскалился, но тут же требовательно и яростно повторил:

— Скорее, чёрт!

— Ты… — с усилием произнёс Певец, продолжая прижимать окровавленную футболку к его боку и понимая, что это бесполезно. Глаза раненого закатывались, дыхание пресекалось. — Нож. Я буду звать тебя Нож. Анунг Охпе.

— Ага-а… вот это дело, — выдохнул Джеки довольно и кое-как нашарил на поясе собственный нож, тот самый, обоюдоострый, с костяной рукояткой. — На, держи. Твой.

Его голова бессильно откинулась назад, пальцы судорожно скрючились и разжались.

— Уоштело, — с трудом выговорил Певец, неотрывно глядя в его бледное лицо, и провёл остриём лезвия по собственным скулам. Раз и другой. Тёплые струйки потекли по щекам, как слёзы. Капая вниз. Смешиваясь с кровью его врага.

Тот уже не дышал.

Джеки Шульц. Анунг Охпе.

— Он стал бы мне братом, — просто объяснил Певец, отвечая на немой вопрос подбежавшего Кенни, который в ужасе схватил его за руку. — Он спас нас всех.

Позади них тонко заплакала Кэти, и эти рыдания были как Песня Смерти — та, что испокон веку поют лакота над павшими в бою.

«Смерть забирает и грешного, и безгрешного…

Пусть же спустится тьма и окружит нас…

Пусть блеск солнца не слепит нам глаза…

Да воссядем мы у Бесконечного огня…

Ибо души наши жаждут покоя…»

Певец закрыл глаза. Но и сквозь горящие веки он чувствовал взгляды обступавших его мёртвых воинов лакота.

* * *

Шунктокеча привела к обрыву не только лошадей, но и полицейских. Воронье Крыло и Маленький Камень, с первого взгляда оценив происшедшее, вызвали по рации шерифа и его помощников. Над верховьями Волчьего ручья застрекотал вертолёт, а внизу выстроились полицейские машины с мигалками и засуетились эксперты из города.

Два трупа — не шутка, особенно если это трупы уважаемых белых граждан.

Кенни, Кэти и Певец, которых тут же доставили в офис шерифа, поочерёдно рассказывали, как всё произошло, пока не осипли. Но поскольку показания эти не расходились с данными экспертизы, к утру их отпустили.

Воронье Крыло с напарником усадили всех на заднее сиденье своего «форда», чтобы отвезти к Певцу домой.

— Но вы теперь можете вернуться на своё ранчо, мисс Форбс, — неловко предположил Крыло, заводя мотор. — То есть… м-м-м… вы же формально всё ещё состоите в браке… Суда-то не было.

Он запнулся и кашлянул.

— Возможно, мы с Кенни действительно имеем на ранчо какое-то право, — бесстрастно проговорила Кэти. — Но даже если и так, я не хочу туда возвращаться. Я ненавижу этот дом. Жить там я не буду.

— Можно нанять управляющего, — живо предложил Маленький Камень, оборачиваясь к ней. — И продолжать разводить лошадей. Выгодное дельце, мэм!

«Чёртов умник», — со слабой усмешкой подумал Певец.

— Управляющего нанять? А эти два оболтуса на что? — подхватил Крыло, крутя баранку. — Или ты, парень, — он покосился на Певца, — всё-таки укатишь в какой-нибудь Нью-Йорк, деньгу зашибать?

Певец мотнул головой, но ответить не успел — его собственная песня вдруг зазвучала из динамиков, когда Крыло машинально повертел ручку настройки радиоприёмника.

— Мою землю оскверняют.

Черный снег,

Горячий камень —

Лица прячут

И бьют,

Бьют наотмашь,

Не скрываясь —

Это значит:

Войну

Нам пророчат…

Когда последние аккорды стихли, Кенни ухватил Певца за руку и сжал обеими ладонями. Его глаза сверкали восторгом.

— До чего же здорово!

Кэти энергично закивала.

— Да, ничего так, — неохотно согласился и Крыло.

— Никуда я не уеду, не надейся, — негромко сообщил ему Певец. — Я тут нужен.

— Это да, без тебя скучновато будет, — не остался Крыло в долгу. — Снова будем тебя вязать и в каталажку закрывать, чтобы не бузил. А ведь ты мог бы в киношках перьями трясти или горланить баллады про любовь, бабло бы рекой текло.

— Заработаю и без этого, не безрукий, — дёрнул плечом Певец. — Я про тебя с Камнем ещё не всё спел.

Воронье Крыло поперхнулся и ничего не ответил.

«То-то же», — с усталой усмешкой подумал Певец.

Машина затормозила в лощине около его хибары. Над домом Храброй Медведицы вился дымок из печной трубы. В предутреннем свете были ясно видны силуэты волчицы и двух коней, ждавших на пригорке.

Певец глубоко вздохнул, запрокинув голову, и замер, ошеломлённый. Ему вдруг показалось, что стремительно летящие по небу тучи снова на мгновение приняли облик скачущего коня — только уже со всадником на спине. Он стиснул в кармане рукоять ножа.

Анунг Охпе.

Кровь от крови.

Огонь от огня.

Он должен был сложить о нём песню.

«Анунг Охпе, Остро Заточенный Нож,

Враг мой, брат мой,

Ты видишь, я жив, я жив.

Ты видишь, я смотрю на тебя.

Я связан добром с землёй.

С Матерью-Землёй,

Тсоуай Тали,

Ты видишь, я жив, я жив,

Анунг Охпе, Остро Заточенный Нож.

Брат мой, враг мой,

Бесконечный огонь согревает тебя.

Пусть твой путь к нему будет лёгким и быстрым.

Посмотри на меня из своего далека —

Ты видишь, я жив, я жив.

Я связан добром с землёй.

Я связан добром с тобой,

Враг мой, брат мой,

Анунг Охпе, Остро Заточенный Нож,

Ты видишь, я жив, я жив».

КОНЕЦ