Мы — акацита!

Цель. Глава 3.

* * *

То, что Питерс-старший рано или поздно заявится в дом к Певцу, было совершенно очевидно. Кэти просто объяснила, вытирая руки кухонным полотенцем:

— Не для того, чтобы забрать меня, а чтобы наказать.

— Пусть попробует, — в один голос выпалили Певец и Кенни, а Кэти тряхнула головой:

— Марджи права — вы не можете всё время его тут караулить. Научите же меня стрелять.

Её голубые глаза сузились и стали похожи на осколки гранита.

Певец переглянулся с Кенни. Парни из племполиции всё ещё дежурили на повороте дороги, но они тоже не станут торчать здесь вечно в ожидании Питерса. Пора было что-то предпринимать.

Стрельбище они устроили за домом — мелом Певец нарисовал на задней стене мишень, и Кэти решительно взяла в руки старое ружьё.

Певец показал ей всё, чему когда-то научил его дед — как заряжать двустволку, как правильно встать, и как целиться, плотно прижав к плечу приклад, чтобы меньше была отдача. Но он вдруг сообразил, что мишень намалевал совершенно зря — Кэти ведь не охотиться собиралась.

Он положил руку на ствол ружья, заставив женщину его опустить, и внимательно посмотрел ей в лицо.

Её щёки пылали, светлые волосы растрепались, выбившись из аккуратно заплетённой утром косы. Она удивлённо спросила:

— Что не так?

Подумав, Певец спокойно ответил:

— Всё так. Но… вы хотите только ранить? Или всё-таки у***ь?

Он не уточнял, кого именно, это было понятно и так.

Кэти посмотрела на него, потом на сына, который молча ждал ответа. Её губы искривились, и она произнесла, отчётливо выговаривая каждое слово:

— О, если бы мужчиной я была, на площади его бы сердце съела. Это Шекспир, — пояснила она, отводя волосы с покрывшегося испариной лба тыльной стороной тонкой руки.

— С близкого расстояния, — негромко сказал Певец, — вы его наверняка убьёте. Но он должен увидеть, что вы готовы это сделать. Тогда он, возможно, уйдёт. А вы не попадёте в тюрьму.

«Такой тупой бык, как отчим Кенни, — промелькнуло у него в голове — может и не почувствовать её решимости».

— Я поняла, — невозмутимо кивнула Кэти. — Я готова.

Она тоже не уточнила, к чему именно.

— Тогда, — ещё немного поразмыслив, заключил Певец, начав наконец улыбаться, — мы побросаем вам вон те пластиковые тарелочки, чтобы вы набили руку, ну и, возможно, когда-нибудь пошли охотиться на кроликов.

— Летучих кроликов, в таком случае? — после паузы кротко поинтересовалась Кэти, и все трое с облегчением рассмеялись.

Храбрая Медведица как в воду глядела — Питерс явился именно тогда, когда ни Певца, ни Кенни дома не было. Они отправились заказывать дизель-генератор, взяв ссуду в банке под залог участка земли на границе резервации, о котором упоминала соседка. Земля эта не была общинной, а принадлежала лично деду — Певец никогда не спрашивал, откуда она ему досталась.

Они управились за час, взяв грузовик Марджи, а когда, торжествующие и радостные, вернулись обратно, подкатив с генератором в кузове чуть ли не к самому крыльцу, то увидели, что Кэти сидит на ступеньках, держа ружьё поперёк колен. Бледные губы её были плотно сжаты, ветер трепал ей волосы и длинный подол ситцевого платья, почти прикрывавший её босые ноги.

— Мама? — прошептал Кенни. Его глаза расширились, он распахнул дверцу кабины и стремглав скатился с подножки грузовика. Певец последовал его примеру.

В кухне что-то загремело, и из двери выглянула Марджи, держа две кружки с кофе.

— Себе сами нальёте, — безапелляционно сообщила она, усаживаясь на крыльцо рядом с Кэти, которая всё ещё не проронила ни слова. — Вот, держи, виньян тапика. Ты молодчина!

Она одобрительно подтолкнула Кэти локтем в бок, и та наконец вымученно улыбнулась, беря у неё из рук кружку.

— Что случилось? — выкрикнул Кенни.

— Всё хорошо, — тихо сказала ему мать, а Марджи немедля подхватила:

— Приезжал твой папаша… то есть Питерс, — она глянула на Кэти, — но твоя мама так его шуганула, что он удрал, как ошпаренный. Теперь нескоро заявится, если заявится. Не удивлюсь, если он штаны обмочил, — она трубно расхохоталась.

— Как это? — Кенни явно не верил своим ушам, Певец, если честно, тоже.

Марджи торжественно указала им на взрытый дёрн перед крыльцом:

— Она принялась палить ему под ноги. О Вакан, как же он танцевал тут и сквернословил. Так прыгал, словно на благотворительном балу, — она снова принялась хохотать. — А когда я прибежала сюда на выстрелы, то услышала, как твоя мама говорит ему… ой, не могу!

— Что? — выдохнул Кенни, не сводя с матери глаз.

— Что она отстрелит ему яйца и сделает из них серёжки! — простонала Храбрая Медведица, трясясь всем телом и расплёскивая кофе на доски крыльца.

— Мама? — пролепетал Кенни. — Ты?

Кэти важно кивнула, отпила из своей кружки и добавила:

— И ещё сказала, что всегда мечтала об этом.

— О Вакан, как же он драпал! — Марджи утёрла проступившие от смеха слёзы. — И вопил, что она, мол, свихнулась. Взбесилась! А Кэти ему в ответ — мол, свихнулась, когда вышла за тебя, скотина. И ещё заряд дроби влепила ему прямо в дверцу его крутой таратайки — для верности. Виньян тапика и есть!

— Что такое «виньян тапика»? — сосредоточенно нахмурившись, спросила Кэти, и Марджи открыла было рот, но Певец её опередил:

— Достойная женщина, уоштело.

Он был рад, как никогда. За маму Кенни, обретшую достоинство, за самого Кенни, гордившегося матерью.

Но он знал, он точно знал, что на этом испытания не закончились. Им всем предстояло пройти по предназначенному для них Вакан Танкой пути ещё много трудных шагов.

 «А не спеши ты нас хоронить, а у нас еще здесь дела.

У нас дома детей мал-мала, да и просто хотелось пожить.

А не спеши ты нам в спину стрелять, а это никогда не поздно успеть.

А лучше дай нам дотанцевать, а лучше дай нам песню допеть…»

(группа «Чайф»)

* * *

Пау-Вау — ежегодный летний праздник племён прерий — никогда не проходил в резервации Оглала чересчур пышно, она была слишком нищей для этого. Певец смутно помнил, как в детстве дед брал его на такие празднества. Помнил гул барабанов, монотонное протяжное пение и вкус сахарной ваты с маршмеллоу.

И вот теперь в честь юбилейной годовщины сражения отряда Ташунки Витко с белыми кавалеристами, племенной Совет снова решил раскошелиться в надежде привлечь в Оглалу туристов-васичу. На пустующем выгоне за бензозаправкой Майерса, которая на три дня превратилась в расширенную автостоянку, были оборудованы несколько рядов импровизированных трибун, ярмарочные навесы, площадки для барбекю и всё такое прочее.

В этом празднике уже не было ничего священного, как в старые времена, когда воины прерий приветствовали Ви — Солнце, но сейчас он давал людям возможность повеселиться. И заработать.

Народу на Пау-Вау и вправду собралось видимо-невидимо — в резервации было маловато поводов для празднований, все соскучились по веселью. Да и белых туристов, желающих поглазеть на индейские костюмы и танцы, тоже понаехало множество. Певец, пообещавший Храброй Медведице помочь установить на площадке для Пау-Вау традиционную палатку-типи, чуть свет выехал к месту сбора на соседском грузовичке. Кенни с матерью высадились в городке на попечение ребят из Центра.

Ставить настоящую кочевую палатку высотой в три человеческих роста, на длинных шестах, с внешней и внутренней покрышкой и дымоходом — целое искусство. Певец с Марджи просто упарились, пока справились с этим делом. Муж Марджи в Пау-Вау участия не принимал, отправившись с лошадьми на дальнее пастбище, а от её чертенят-отпрысков, снующих под ногами, было больше суматохи, чем проку. Хотя под сердитыми окриками матери старшие из них проворно оборудовали кострище и расставили вдоль стенок лежаки. Где сами тут же и растянулись.

— Хоть не бизоньи шкуры натягивать, и то хорошо, пила майа, — пробормотал Певец, тоже устало присев на лежак, а Марджи хмыкнула, старательно пристраивая на нужное место очередное аляповато расписанное нитрокрасками брезентовое полотнище.

— Меньше чем по пятёрке с носа за вход не бери, — весело посоветовал ей Певец и поднялся, потянувшись всем телом. — Пойду, Кенни поищу, может, они уже подъехали.

Он откинул входную покрышку и сощурился от ударивших в глаза ярких солнечных лучей. Праздник набирал обороты: гомон, смех, запах сахарной ваты и жареных стейков, равномерное «бум-бум-бум» из здоровенных колонок — от Майерса даже протянули электрокабель, не поленились. Четыре индейских типи почти затерялись среди палаток прибывших торговцев. Зато все лакота — участники костюмированного парада и танцевального шоу — щеголяли в головных уборах из перьев и игл дикобраза, большинство парней — голые по пояс. Певец с усмешкой подумал, что в своей рабочей чёрной рубашке и вылинявших джинсах, со скрученными в узел волосами, выглядит среди них как какой-то бродяга.

А он таким и был. До недавнего времени.

Певец огляделся, ища Кенни и его маму, наткнулся взглядом на Дэнни Бычка и захохотал, хлопая себя по ляжкам — тот гордо красовался в гигантском роуче чуть ли не до земли, и его мускулистая обнажённая грудь, плечи и щёки — всё было в потёках размывшейся от пота алой и жёлтой краски.

— Чего скалишься? — обиделся Дэнни и тут же приосанился под направленными на него объективами фотокамер туристов.

— Расскажи им, за какой подвиг ты каждое перо получил! — гаркнул Певец сквозь смех. — Хотя если посчитать все драки в баре у Майка…

Дэнни показал ему кулак и сам прыснул.

Певец побрёл среди своих и чужих, вертя головой по сторонам, восхищённо цокая языком при виде особенно ярких костюмов и вообще совершенно расслабившись. Подскочивший сорванец Марджи сунул ему в руки прутик с поджаренным маршмеллоу, и Певец завяз зубами в липкой сладости.

Кто-то бесцеремонно похлопал его по плечу, и он обернулся.

— Извини, парень, а ты не участник шоу? — с тягучим южным акцентом осведомилась высокая, тощая, прямая, как палка, женщина лет сорока в бриджах и белой блузе, обвешанная фотокамерами. — Ты же индеец? Я тут подбираю статистов для съёмок исторического фильма про вашего вождя… как его там… Ташунку. Ну, того, что воевал тут.

— Его звали Ташунка Витко, — ровным голосом уточнил Певец, взглянув в её серо-зелёные глаза. — Здесь его убили.

— Ну да, — женщина рассеянно кивнула, поправляя волосы. — Ты весьма сгодился бы на роль какого-нибудь разукрашенного воина. Студия хорошо заплатит. Ты фактурный парень.

Выражение её лица было таким оценивающим, будто она жеребца на конской ярмарке покупала.

Оторопевший от такого напора Певец хмыкнул, а потом весело заявил, забрасывая прутик от маршмеллоу в ближайший мусорный бачок:

— Сначала дайте сценарий почитать. Ага, я умею читать, не поверите, — съязвил он в ответ на её недоуменный взгляд. — А то, почём я знаю, может, вы хотите нашего вождя опорочить. Это важно, — добавил он уже серьёзней.

— Перед вами дебошир из ДАИ, леди, с ним так просто не сговориться, — ввернул очутившийся рядом Воронье Крыло, который явно изжарился в своей полицейской форме и искал, к кому бы прицепиться. — Им баксы не нужны, они за справедливость воюют.

Он ехидно осклабился, поигрывая дубинкой.

Певец и бровью не повёл.

— Сценарий, — невозмутимо повторил он. — Сперва сценарий.

К сухопарой киношнице тем временем, запыхавшись, подскочила ещё одна — совсем девчонка, веснушчатая, с короткими каштановыми кудряшками, торчавшими во все стороны. Она тащила громоздкий тёмный кофр, видимо, из-под аппаратуры. Плюхнув его на землю рядом с начальницей, она тоже уставилась на Певца во все глаза.

— Сперва разденься, — так же невозмутимо и непререкаемо велела Певцу старшая.

— Ого, — протянул Воронье Крыло. Его ухмылка сразу растаяла.

Краем глаза Певец заметил, что вокруг уже собирается небольшая толпа, привлечённая занятным диалогом.

— Рубашку хотя бы сними, — уточнила киношница деловито.

— Вы лучше вон его разденьте, — Певец ткнул пальцем в полицейского, пытаясь скрыть своё замешательство, — он уже запарился в этой форме бледнолицых, бедняга.

— Поговори у меня, — огрызнулся Крыло под общие смешки и сердито повернулся к киношнице. — Мэм, я ведь и задержать вас могу за непристойные предложения в общественном месте.

— Да что же тут непристойного, — искренне изумилась та и даже руками всплеснула. — Я ведь не в порно предлагаю вам сниматься! То есть ему. И потом, тут вон сколько раздетых!

Дэнни Бычок, протиснувшись поближе, демонстративно поиграл бронзовыми мускулами.

— А в порно-то небось больше платят и вообще интереснее… — прокомментировал Певец раздумчиво, стараясь не фыркнуть и только жалея, что рядом нет Кенни — вот бы тот повеселился!

— Я могу и в этом посодействовать, — нетерпеливо передёрнула плечами киношница. — Ну же, давай, раздевайся, что ты как деревянный!

— Вы не будете довольны, — Певец понял, что пора бросать эти дурацкие дразнилки. Уоштело, заигрался.

Он повернулся, чтобы уйти прочь, но настырная дама, не привыкшая, видимо, к отказам потенциальных актёров, догнала его одним прыжком и ухватила уже не за плечо, а за полу изношенной рубахи, дёрнув её со словами:

— Господи, да расстегнись ты хотя бы, я же тебя не съем!

Две пуговицы, державшиеся на честном слове, отлетели, полы рубашки распахнулись, и женщина застыла, комично раскрыв рот, словно птенец в гнезде. Это и вправду было смешно, но на сей раз никто вокруг не засмеялся. Рубцы от ножа Шульца и скальпеля Грэма, исполосовавшие Певцу грудь, открылись всем взглядам, страшно и странно выделяясь на смуглой коже.

— Я же предупредил, что вам не понравится, — мягко объяснил Певец, поспешно запахивая рубаху и заправляя её в джинсы. — Мои предки гордились шрамами, полученными в бою. Я тоже горжусь… но это не то, что вам следует снимать в своём фильме, мэм. Извините. — Добавил он и пошёл сквозь расступавшуюся толпу. Проходя мимо остолбеневшего Бычка, он похлопал того по могучему плечу:

— Вот классный парень для вашего кино. Фактурный, куда лучше меня. Все девки твои будут, Дэн.

— У меня их и так полно, — вяло буркнул Бычок.

Певец обернулся — киношницы всё ещё стояли как вкопанные. Глаза младшей из них стремительно наполнялись слезами, и, заметив это, Певец поморщился. Он и вправду не хотел пугать этих дурочек. Ни к чему им было узнавать, что тут творится.

Или, наоборот, ему стоило кричать об этом на весь свет? Он так и делал, если это касалось других, а не его самого.

Чёрт…

Ему вдруг показалось, что в толпе промелькнуло лицо Джеки Шульца — но это уж вряд ли. Что ему было делать здесь, среди дикарей, которых он люто ненавидел? Тем более, после случившегося в баре у Майка Шульц бы просто не рискнул сюда сунуться. Или… что?

И тут Певец увидел Кенни. Его держала под руку женщина с медно-рыжими, коротко остриженными волосами. Хорошенькая! Певец не успел изумиться как следует, когда его настигло озарение — да это же была не кто иная, как Кэти, бывшая миссис Питерс!

Он просто окаменел и стоял, как дурак, пока Кенни, смеясь, вёл к нему свою маму, покрасневшую от удовольствия и смущения.

Она стала совершенно другой. Яркой. Особенной. О Вакан, Певец с трудом её узнавал!

Виньян тапика.

— Класс! — восхищённо выдохнул он, вскидывая большой палец.

— Всегда мечтала это сделать, — гордо возвестила Кэти Форбс и встряхнула головой.

— Вы много о чём мечтали, — фыркнул Певец и, схватив её и Кенни за руки, протолкался поближе к навесу, под которым продавал свою тортилью Рамон Родригес, державший в Мэндерсоне всем известное заведение с мексиканской кухней.

— Эй! — прокричал ему Певец, смеясь. — Три тортильяс, Рамон, и я спою тебе твою любимую про красотку Марису!

…Три тортильи он с лёгкостью заработал и уплёл их вместе с Кэти и Кенни. Потом они отправились к типи Храброй Медведицы, которая при виде Кэти запрокинула голову и во всю глотку испустила воинственный боевой клич.

Все вокруг захохотали. И Певец, переглянувшись с Кенни, понял, что снова счастлив, как в детстве.

* * *

Ночью Певцу приснился дед — впервые за долгое-долгое время. Приснилось, что он снова нашёл старика — мёртвым.

Дед лежал далеко за домом, у оврага — ничком, уткнувшись лбом в сухую траву и раскинув крепкие руки, будто обнимал Мать-Землю, как женщину. Его седые волосы, не заплетённые по обыкновению в косы, рассыпались по спине.

Похолодев, Певец присел на корточки рядом с ним и тряхнул за плечо:

— Дед! Ты чего? Плохо тебе?

Год назад, когда всё это произошло наяву, старик не пошевелился, тогда Певец потянул его за руку, пытаясь перевернуть худое, но ставшее вдруг очень тяжёлым тело. Рука у деда была холодной, как камень, из полураскрытого рта вытекала тонкая ниточка слюны, глаза запали. И сердце не билось, когда внук приник щекой к его груди под изношенной рубашкой.

Тогда Певец вскочил и со всех ног побежал к дому Храброй Медведицы. Так это всё было.

В его сне дедова рука оказалась тёплой. Тот медленно поднял голову, повернулся к внуку и сел на траве. Парень затаил дыхание, чувствуя, что по спине ползёт холодок.

— Ну что ты? — мягко произнёс дед своим глубоким хрипловатым голосом. — Не бойся. Никогда ничего не бойся.

— Даже смерти? — шёпотом спросил Певец, облизнув пересохшие губы.

— Смерти нет, мальчик, — старик чуть улыбнулся.

— А как же Бесконечный огонь и мёртвые воины лакота вокруг него? Души-нагийа в Чёрных горах? — выпалил Певец, не переводя дыхания.

— Но они же остаются с нами, — твёрдо возразил старик. — Они всегда рядом, просто в этом мире нам не дано видеть их. Тебе — не дано.

— Так ты не умер, раз я вижу тебя? — вырвалось у Певца, и старик рассмеялся знакомым скрипучим смехом:

— Ты так и не понял. Нет мёртвых, нет смерти. Можно зарыть в землю тело, но душа-нагийа вечна.

Его лицо и фигура начали стремительно таять, голос утонул в шуме налетевшего ветра.

— Постой! Дед! — крикнул Певец и сел на койке, приложив ладонь к бешено бьющемуся сердце и озираясь по сторонам.

Он был у себя дома. Луна светила сквозь занавеску. На соседней койке лежал Кенни.

— Ты чего? — тревожно окликнул тот, приподнимаясь на локте и встряхивая растрёпанной головой.

— Ничего, — отрывисто и растерянно отозвался Певец. — Ты спи. Мне просто… дед приснился.

Он встал и прошлёпал к кухонному столу, где всегда стоял глиняный кувшин с водой. Поднёс его к губам, жадно глотая воду прямо через край. Капли падали ему на голую грудь.

— Знаешь, — прошептал Кенни, тоже поднимаясь с постели и подходя к нему, — ты ни разу не сказал, как звали твоего деда.

— Что, правда? — удивился Певец, и Кенни кивнул:

— Ага.

— Ну… я-то его звал Тункашипа — дедушка, но то имя, что он получил от племени, было не слишком-то почётным… — Певец даже фыркнул. — Все звали его Чангугуйаша, Болтливый Дрозд. Что да, то да, потрещать он любил, куда больше меня, но всегда по делу.

— А что он сейчас тебе говорил? Когда приснился? — не унимался Кенни, блестя полными любопытства глазами.

— Что смерти нет, — серьёзно ответил Певец.

* * *

Спустя пару недель Певец и Кенни возвращались домой после целого дня изнурительной работы на ранчо Филдсов — старику Филдсу вздумалось обновить изгородь в своих загонах для молодняка и жеребых кобыл.

Солнце спускалось к Чёрным горам, и жара уже не была такой испепеляющей, как в полдень. Филдс не поскупился с оплатой, и теперь им можно было не только перебиться неделю до выплаты Певцу федерального пособия, но и погасить банку в Мэндерсоне часть кредита, взятого на переустройство их лачуги.

Подумав об этом, Певец замурлыкал себе под нос припев своей новой песнюшки, но тут мотор всё того же раздолбанного пикапа несколько раз подряд угрожающе чихнул!

— Чёрт, — тихо ругнулся Певец, поспешно сбрасывая скорость. — Ещё не хватало! Каждый раз такая байда.

Кенни хмыкнул:

— Дежавю. Это называется дежавю.

Он даже губы трубочкой вытянул на незнакомом слове, засранец.

— Сразу видно, у кого тут в школе был самый высокий балл по английскому, — заметил Певец, гадая, не заглушить ли мотор, чтобы разобраться, что к чему. Фортелями старой колымаги он был сыт по горло.

— Это французское слово, — невинно поправил его Кенни и зафыркал, отпрянув, когда Певец весело ухватил его за светлые вихры. Вот же умник сыскался!

— А это что ещё за фигня? — оборвав смех, Певец удивлённо повернул голову.

В расщелине между двумя холмами, мелькнувшей и почти тут же скрывшейся из виду, на несколько мгновений показался кто-то. Кто-то, сидящий над упавшей наземь чалой лошадью.

Ни человек, ни конь не шевелились.

Тревожно переглянувшись с Кенни, Певец окончательно заглушил мотор, одновременно распахивая дверцу:

— Пошли, спросим, чем помочь. Может, там кто-то из наших.

Но это оказался Шульц. Джеки Шульц. Ветер трепал его русые волосы, ерошил тёмную гриву неподвижно лежащего коня, возле которого он сидел, сгорбившись и опустив руки.

Узнав его, Певец не замедлил шага, в отличие от Кенни. Тот сперва и вовсе замер как вкопанный, а потом догнал Певца и дёрнул за локоть:

— Пошли отсюда.

— Правильно, валите, — выпалил Шульц, поднимая голову. Его скуластое лицо было измазано грязными разводами. «Ревел», — понял Певец, нагибаясь и трогая лошадь за шею. Шея была ещё тёплой, ветер продолжал теребить спутанную гриву, и от этого казалось, что конь вот-вот попытается встать. Но нет. Бедная животина была мертва.

— Змея укусила, что ли? — предположил Певец негромко. — Гремучка?

Джеки отвернулся было, но потом неохотно выдавил:

— Наверно. Не знаю. Он сперва как взбесился, сбросил меня, а сам… сам упал.

Он сглотнул.

Певец и Кенни снова посмотрели друг на друга. Они знали, какова процедура «утилизации» павшего скота — живодёры забирали трупы для переработки на костную муку для удобрений и тому подобного. Надо было просто позвонить им, добравшись до ближайшей бензозаправки с телефоном. Пускай бы Шульц устраивался как знает. Но Певец отчего-то медлил. Он никак не ожидал, что Шульц, этот отъявленный подонок, способен лить слёзы над своей мёртвой лошадью.

— Я не могу его сдать на бойню, — пробормотал тот едва слышно. — Чтобы его там расхреначили на собачий корм. Это мой друг… был.

Он скривился и отрывисто добавил:

— Валите уже. Не ваше это дело.

Ни слова не говоря, Певец повернулся и направился к пикапу, видневшемуся у обочины. По этой полузаброшенной грунтовке мало кто проезжал — ни в ту, ни в другую сторону никаких машин не было.

Он заглянул в кузов пикапа и вытащил лопату, завёрнутую в мешковину. Протянул её неотступно следовавшему за ним Кенни. Вторую лопату взял сам. И ещё кирку. Закончив работу у Филдсов, они забрали свои инструменты с собой. Вот где те пригодились.

Кенни только брови вскинул, но смолчал. Не стал спорить, хотя ему явно не нравилось происходящее. Ещё бы! Певец сам себе удивлялся — он снова, как тогда в баре у Майка, пожалел Джеки Шульца, чёртова придурка.

— Уоштело, — буркнул Певец то ли Кенни, то ли самому себе. — Я знаю, что делаю.

С инструментами на плечах они вернулись к Шульцу, который при их приближении поднялся на ноги и выдохнул:

— Вы чего, совсем рехнулись?

На скулах его ходили желваки.

— Лопату бери, — только и проронил Певец в ответ.

Чалый жеребец был немаленьким, но втроём они управились с рытьём глубокой ямы достаточно быстро: Певец и Шульц копали без устали, Кенни отгребал землю. Все трое молчали, слышался только лязг лопат о попадавшиеся камни.

Наконец, устало распрямившись, Певец произнёс:

— Ну, вроде порядок, уоштело. Надо, чтоб паводком не размыло, но в этом месте такого сроду не было.

Они перетащили труп чалого бедолаги в яму и так же споро принялись засыпать её землёй. Джеки копал, как автомат, шмыгая носом, но, кажется, сам этого не замечал. Потом они как следует утоптали взрыхлённую землю.

— Каменюку побольше надо подыскать, — проговорил Певец, отряхивая джинсы, — чтобы место приметить.

Шульц молча кивнул, отошёл в сторону и наконец вернулся с тёмным обломком базальта в руках. Стало заметно, что он довольно сильно хромает. Расшибся, наверное, когда падал, понял Певец.

— Чёрт, вот работёнка, — он утёр потный лоб вымазанной в земле ладонью.

— С хрена ты вообще ввязался мне помогать? — бесцветным голосом осведомился Шульц, присаживаясь на принесённый камень. Он выглядел измотанным до предела и одновременно взведённым, как ружейный курок. В серых глазах стыла какая-то тоскливая злоба.

И Певец вдруг вспомнил, как изредка видел в прерии одинокие деревья, сожжённые изнутри попавшей в вершину молнией. Издалека такое дерево даже казалось целым, пока не подъедешь поближе и не разглядишь расщепленный ствол и чёрную выгоревшую дотла сердцевину, виднеющуюся в разломе.

Шульц был похож на такое дерево.

Певец тоже уселся на только что утоптанную землю, и Кенни тут же облегчённо плюхнулся рядом с ним, настороженно косясь на Шульца.

— Считай, что твой конь дал тебе рекомендацию, — Певец повёл плечом. Когда-то пробитое выстрелом Шульца, оно привычно ныло от чрезмерной нагрузки. — Как звали-то этого парня?

— Вассаха, — помедлив, с вызовом бросил Шульц, и Певец, не поверив своим ушам, длинно присвистнул:

— Че-го? Ты ненавидишь краснокожих, а коню дал лакотское имя?

«Ша Вассаха» — «Красная Сила» — писали парни из ДАИ у себя на куртках.

Шульц вдруг оскалился так, что верхняя губа вздёрнулась — в точности, как у волка, припёртого вилами к загородке.

— Заткнись! — процедил он, не сводя с Певца горящего яростью взгляда. — Заткнись, понял? Гордишься шрамами от врага? Слышал я, как ты это говорил!

Его рука вдруг нырнула за пазуху, и спустя мгновение в глаза Певцу смотрело револьверное дуло.

«Магнум», полицейская пушка, машинально определил он.

— Ехали бы мимо и ехали, — задыхаясь, проговорил Шульц. — Чего ж вы полезли мне помогать, придурки? Я же враг!

Точно, придурки и есть, безнадёжно подумал Певец. Но сокрушаться было поздно. Безмолвно переглянувшись с Кенни, он медленно поднялся с земли. Кенни тоже вскочил. Выпрямился и Шульц. Теперь все трое стояли друг против друга.

И один из них держал в руке револьвер.

Держал в руке смерть.

«Хороший день, чтобы умереть», — вновь промелькнуло в голове у Певца. Но не сейчас! Сейчас он этого не хотел! И с ним рядом был ни в чём не повинный Кенни!

Кэти же с ума сойдёт!

— Есть лопаты, есть яма, — продолжал Шульц почти нараспев. Рука с зажатым в ней револьвером ни разу не дрогнула. — Что мне мешает прикончить вас обоих и прикопать тут же, с Вассахой? А?!

Голос его сорвался.

— Возможно, сам Вассаха? — негромко и спокойно предположил Певец. Взгляд тревожных глаз Кенни, расширившихся от напряжения, впился в его лицо, как и взгляд Шульца, а Певец вдруг указал вверх, в небо: — Посмотри.

И Шульц оцепенел, запрокинув голову.

Над ними, подгоняемый ветром, мчался облачный конь. Громадный, грозовой, распластавшийся по небосводу, он величаво плыл в сторону Чёрных гор, и грива его развевалась, как стяг.

Пока Шульц и Кенни глазели вверх, будто зачарованные, Певец шагнул к Шульцу и одним молниеносным движением выкрутил у него из руки оружие. Тот взвыл от боли и тут же покатился по земле, сбитый с ног крепким ударом.

— Псих! — поцедил Певец, тяжело дыша, а Кенни снова без сил опустился на взрытый дёрн, уткнувшись лбом в колени. Его трясло.

Певец взвесил в ладони револьвер и медленно, раздельно проговорил, уставившись на скорчившегося Шульца:

— Для меня приберегал, что ли? А если мы тебя тут сами прикопаем? Как тебе такой расклад, сучий ты потрох?

— Не надо, — выпалил Кенни, вскинув голову. — Певец!

Шульц молчал, сверкая глазами исподлобья и сжимая левой рукой вывихнутое запястье правой. Певец стиснул кулаки, борясь с желанием хорошенько врезать ублюдку. Из-за сидящего на земле, белого, как мел, Кенни.

— Поехали отсюда. Пожалуйста, — тихо попросил тот, и Певец кивнул, пряча револьвер в карман и протягивая Кенни руку. Пальцы у того были ледяными.

— Проголосуешь на дороге, — ровным голосом объявил Певец, обернувшись к Шульцу, который низко опустил голову. — Проголосуешь, придурок ты недоделанный — кто-нибудь тебя подберёт. И отвезёт куда надо. Лучше бы в психушку.

Он свирепо сплюнул.

— А ты! — хрипло проорал Шульц ему вслед: — Ты! Будто ты не хотел мне отомстить!

Он с трудом поднялся на ноги и стоял, покачиваясь.

— Да просто отпинал бы, и всё, — честно ответил Певец, остановившись. — Но не как тогда в баре, словно это шоу какое-то. И уж точно не убил бы, уоштело. Разницы не видишь, долбозвон ты хренов?

— А я тебя убил, что ли? — ощерился Шульц. Его шатало из стороны в сторону, как пьяного.

Певец покосился на Кенни.

— Давай его подвезём, — устало вздохнул тот, отвечая на незаданный вопрос. — В больницу. Он, может, головой ударился, когда с коня падал. Сотрясение мозга.

— Нечему там у него трястись, — сердито проворчал Певец, ухватив Шульца за воротник куртки, чтобы доволочь до машины. — Давай, топай.

Тот не сопротивлялся, шёл смирно, хоть и спотыкался, молча залез на заднее сиденье пикапа. Кенни тем временем сгрузил в кузов кирку и лопаты.

Шульц подал голос, только когда их пикап затормозил у приёмного покоя Вест-Крик Хоспитал:

— Пушку-то отдай.

Певец лишь хмыкнул, покрутив головой:

— А денег тебе не дать? Мы сегодня у Филдса полторы сотни огребли. Вылезай и дуй к доку Грэму. Пускай он тебе касторки бутыль пропишет, может, ума прибавится.

— Ствол не зарегистрирован, — гнул своё Шульц.

— Вот спасибо-то, пила майа, — окончательно развеселился Певец. — Чистый «магнум», непалёный — всю жизнь мечтал. Подарок на день рождения. Проваливай!

Когда Шульц, спотыкаясь, поднялся на крыльцо приёмного покоя и позвонил в дверь, Певец с облегчением завёл мотор.

— Он не отстанет, — глухо вымолвил Кенни. Лицо его снова побледнело так, что резко проступили веснушки на переносице.

— Плевать, — беззаботно отозвался Певец. — У нас теперь даже пушка есть, уоштело. Скажи лучше, что твоей маме купить. Какие она цветы любит?

— Герберы, — Кенни сразу заулыбался.

— Не знаю, что это такое, но сейчас покажешь, — весело распорядился Певец, заворачивая к бензозаправке Майерса. Там стоял маленький цветочный магазинчик.