Клон для миллиардера

Пролог

— Ты останешься.

— Будешь служить.

— Будешь повиноваться.

Каждый слог вбивал гвоздь в крышку моего прежнего «я».

Его пальцы прикоснулись к моей щеке — жест, который мог бы показаться нежным, если бы не стылое выражение его глаз. Прикосновение обжигало, но не теплом. Обещанием. Тем, что будет, если я посмею ослушаться.

Я не дышала.

"Всё, чего я не хотела... Всё, чего боялась..."

Где-то глубоко, под слоем страха, уже змеилось другое — тихое, тёмное, опасное.

"Однажды... я разорву эти цепи."

Но не сегодня. Сегодня... я опустила глаза, принимая приговор.

Властные пальцы впились в мой подбородок, заставляя кожу гореть под их давлением. Комната перестала существовать — остались только его глаза, холодные и бездонные, как омут, в который я теперь шагну. Воздух стал густым, каждое слово парило между нами, исчезало в тишине.

— Ты не просто соглашаешься. Ты отдаёшь.

— Каждую мысль. Каждый вздох. Каждый стон.

От его слов дрожь пробежала по спине, но не от страха. От предвкушения. От осознания, что сейчас во мне что-то сломается, и на этом месте вырастет что-то новое. Что-то, чего я ещё не знала.

Я кивнула.

Не потому, что была покорной.

Потому что уже понимала — он прав.

Его твердые губы дрогнули в намёке на улыбку. Он разжал пальцы, но взгляд остался тяжёлым, будто пригвоздил к месту.

Комната внезапно стала слишком тесной, воздух до влажного хруста густым и обжигающим. Его взгляд, тяжёлый и оценивающий, опустился по моей фигуре, будто уже срывал с меня одежду. Я чувствовала, как под этим взглядом кожа вспыхивает то жаром, то ледяными мурашками.

Его команда прозвучала как выстрел:

— Не спеши.

— Покажи мне… что ты умеешь.

Я сделала шаг, ощущая, как дрожат колени. Пальцы потянулись к первой пуговице блузки — озябши, нарочито нерешительно, чтобы он видел каждое движение, каждое предательское подрагивание рук.

Он наблюдал.

Как ткань шелестит с плеч.

Как оголённая шея разрумянивается пятнами жара.

Как дыхание спутывается, когда его взгляд цепляется за открывшееся полукружие груди.

Губы его снова дрогнули — уже не усмешка, а что-то жадное, но он не двигался. Просто ждал. Знал, что я буду сгорая от стыда продолжать. Потому что теперь у меня нет выбора.

— Хорошая девочка…

Он изменившись в лице, прислоняется к дверному косяку, не сводя с меня глаз. Холодный, насмешливый взор заставил меня замереть. Он предстоял. Ждал, чтобы увидеть, как я ломаюсь.

Голос прорезал воздух, застряв во мне:

— Нет, нет, милая. Так не пойдёт. Ты думаешь, соблазнение — это просто снять шмотки?

Он шагнул ближе, и его дыхание обжигает ухо. Губы едва коснулись мочки, когда он прошептал:

— Это игра. И я научу тебя правилам.

Его руки легли на мои бёдра, заставляя их двигаться в сдерживаемым эмоции, змеином ритме. Я зажмурилась, пытаясь отстраниться, но он не отпускал.

— Чувствуешь? Это не танец. Это подарок. И ты его даришь мне.

Слёзы подступили к глазам, но я не позволила им упасть.

Его пальцы скользнули по моей руке, оставляя за собой мурашки — не от прикосновения, а от того, что за ним стояло. Его голос звучал почти ласково, но в глазах читалась та же холодная расчетливость. Он знал, что его «доброта» пугает меня больше, чем крик.

Я замерла. Замерзла.

Одежда уже сползла с плеч, обнажив тонкие бретели лифчика. Я чувствовала, как волна бежит по коже, но не от стыда — от осознания.

Он учил меня.

Не просто раздеваться.

Отдаваться.

Его рука опустилась ниже, ладонь легла на мой живот, заставляя мышцы напрячься.

— Дыши… — его губы почти коснулись горящей шеи. — Ты думаешь, я хочу куклу? Нет. Я хочу тебя — настоящую. Даже если это значит… страх.

Он повернул меня к зеркалу. В отражении я увидела другую себя — ту, что уже не прячется. Ту, что учится.

— Сейчас ты будешь танцевать. Не для меня. Для себя.

Его пальцы вжались в моё бедро, и я почувствовала, как под ними полыхает кожа — не от страха, а от противоречия. Его прикосновение было одновременно невыносимым и гипнотизирующим, словно он знал, какие струны во мне дернуть, чтобы заставить звучать даже против моей воли.

Голос проник глубже, чем руки:

— Закрой глаза.

— Перестань думать…

— Чувствуй.

Я повиновалась. Темнота за веками стала плотнее, и внезапно ощущения обострились. Тепло его ладони лизнуло. Шероховатость пальцев, затлело по внутренней стороне бедра. Дыхание на своей шее — превратилось в раскалённое, преднамеренное.

Он не торопился.

Только дразнил…

Каждое движение было уроком.

— Вот так… — его губы коснулись моего плеча, и я вздрогнула, но не отпрянула. — Ты учишься отдаваться. Это и есть сила.

Мужская рука двинулась выше, к талии, разворачивая к нему. Когда я открыла глаза, его взгляд обжег непристойным голодом. Его руки, обычно грубые и карающие, теперь скользили по моей талии с пугающей, почти хищной нежностью. Каждое прикосновение было расчетливым, словно он не просто касался меня — а переписывал, стирая прежнюю меня и создавая новую, ту, что будет принадлежать только ему.

Слёзы.

Они катились по щекам беззвучно, смешиваясь с тушью, но он игнорировал их. Вместо этого его пальцы направляли мои бёдра, заставляя двигаться в том ритме, который он выбрал.

— Ты думаешь, это лицемерие? — его губы коснулись моего уха, голос — тёплый шепот. — Нет, Юсупова. Это правда. Я всегда хотел тебя… сломать. Просто теперь… я делаю это красиво.

Я зажмурилась, но тело подчинилось. Бёдра призывно качались, спина выгибалась, руки поднимались — будто кто-то другой управлял мной. Может, так и было.

Он наслаждался.

Видел, как я теряю себя.

Как становлюсь его.

— Смотри на меня…

Его пальцы вонзились в мои бёдра, заставляя их двигаться в развратном, змеином ритме, который я сама бы никогда не выбрала. В зеркале напротив отражалась жалкая картина: моё заплаканное лицо, растрёпанные волосы, тело, покорно извивающееся в его руках, как марионетка.

Он притянул меня ближе, так что его губы почти коснулись:

— Ты сегодня узнала, кто ты. Чья ты. И теперь… — язык провёл обжигающую полосу от ключицы до уха, — …я научу тебя наслаждаться этим.

Его руки скользнули вперёд, одна обхватила горло, другая — грудь, стиснув её так, чтобы я почувствовала и боль, и странное предательское тепло.

— Танцуй, Юсупова. Покажи мне, на что способна моя девочка.

И я танцевала.

Не потому, что хотела.

Потому что иначе — было страшнее.

Где-то в глубине, под слоем стыда и отчаяния, уже тлело другое — понимание, что это только начало.

Его улыбка оставалась ледяной, даже когда пальцы впились в мои волосы, резко запрокидывая голову назад. Боль пронзила кожу, но я не вскрикнула — только стиснула зубы, чувствуя, как его дыхание обжигает шею. Он наслаждался этим. Моим унижением. Моей покорностью.

— Ты думаешь, я не знаю, что ты сделала сегодня? — голос стал тише, но острее, чем самое тонкое лезвие, проведённое по голой коже. — Думаешь, я позволю тебе быть грязной?

Его руки скользнули вниз, сжимая бёдра, заставляя их двигаться в блудливом ритме, который он сам задавал. Я чувствовала, как его тело напрягается за моей спиной — твёрдое, готовое поймать, если я упаду. Но не из жалости. Чтобы не дать мне сбежать.

— Танцуй.

И я танцевала.

Не для него.

Чтобы выжить.

Но где-то в глубине, под слоем страха и ненависти, уже шевелилось другое — ярость.

Тихая. Обнаженная ярость.