АЛЬФА и её колдун

Глава 3. Зелье стыда

Лабораторию наполнил запах перезрелой сливы и чего-то кислого, как прокисшее молоко. Я толкла в ступке чёрные семена, наблюдая, как Калеб пытается разжечь огонь под котлом. Его руки дрожали, спичка гасла раз за разом, оставляя на пальцах следы сажи.

— Ты даже огонь зажечь не можешь? — я щёлкнула пальцами, и пламя вспыхнуло синим цветом. — Как ты вообще стал колдуном?

Он промолчал, оттирая сажу о штаны. Его рубашка была закатана до локтей, обнажая тонкие предплечья с зелёными прожилками магических каналов. Я бросила в котёл толчёные семена, и вода зашипела, выпуская клубы фиолетового дыма.

— Сегодня ты выпьешь то, что приготовишь сам, — сказала я, отодвигая ступку. — Рецепт прост: три меры корня стыда, две — пыльцы лжи, щепотка соли из слёз.

Он подошёл к полкам со склянками, пальцы скользили по этикеткам. Каждый шаг выдавал неуверенность — спотыкался о собственные ноги, задевал локтем банки с паутинными коконами. Когда он протянул руку к банке с красным порошком, я кашлянула.

— Не тот ингредиент. Это порошок желания. Ты хочешь, чтобы зелье сожгло тебя изнутри?

Он отпрянул, как от огня. Его шея покраснела, когда он взял нужную склянку с жёлтым содержимым. Я наблюдала, как он отмеряет дрожащими руками, просыпая половину на пол.

— Точность, Калеб. Или ты хочешь превратиться в слизня?

Котёл заурчал, когда он добавил последний компонент. Жидкость стала прозрачной, как слеза. Я подошла, зачерпнула ложкой и поднесла к его губам.

— Пробуй.

Он сделал глоток и тут же скривился.

— Горько…

— Правда всегда горька, — улыбнулась я, забирая ложку. — Теперь жди.

Первые признаки появились через минуту. Его уши покраснели, пальцы начали теребить край рубашки. Он переминался с ноги на ногу, избегая моего взгляда.

— Что… что это делает? — голос сорвался на высокой ноте.

— Заставляет говорить правду. Любую. — Я села на край стола, скрестив ноги. — Начнём с простого. Почему украл мой амулет?

Он закусил губу, словно пытаясь сдержаться, но слова вырвались против воли:

— Хотел защититься. От тебя.

— Мило. — Я склонила голову. — А почему мастурбируешь, представляя мои руки?

Он ахнул, глаза округлились. Щёки залились багровым румянцем.

— Я… я не…

— Лгать бесполезно. Отвечай.

Его пальцы вцепились в край стола, суставы побелели.

— Потому что… потому что ты контролируешь всё. Даже мои мысли.

Воздух сгустился. Я подошла ближе, чувствуя, как его дыхание учащается.

— И что ты представляешь, когда трогаешь себя?

— Как ты… как ты приковываешь меня к алтарю. Как бьёшь плетью. Как… — он закрыл лицо руками. — Прекрати.

— Нет. — Я присела перед ним, заставляя встретить мой взгляд. — Ты хотел, чтобы я заметила?

Он кивнул, сглотнув. Капля пота скатилась по виску.

— Почему?

— Потому что… потому что тогда ты обратишь на меня внимание. Настоящее.

Я рассмеялась, звук эхом отразился от каменных стен. Он съёжился, словно ожидая удара.

— Ты идиот, — прошептала я, проводя ногтем по его щеке. — Но честный.

Зелье действовало сильнее. Он начал говорить без остановки — о том, как боится моего смеха, как ненавидит свой страх, как мечтает однажды перестать дрожать при моём приближении. Слова лились рекой, обнажая каждую потаённую мысль.

— Ты носишь платья, чтобы дразнить? — вырвалось у него внезапно. — Или это просто ещё один способ унизить?

Я приподняла бровь, рассматривая его разгорячённое лицо.

— И то, и другое.

Он застонал, уткнувшись лбом в стол. Его спина вздымалась, рубашка прилипла к позвоночнику. Я налила ещё зелья в кубок, поставив перед ним.

— Выпей.

— Нет… — он попытался оттолкнуть кубок, но рука дрогнула.

— Ты хочешь, чтобы я залила тебе в глотку силой?

Он выпил залпом, сжав веки. Слёзы блестели на ресницах. Теперь правда вырывалась резче, грубее.

— Иногда я ненавижу тебя. Когда ты смеёшься над моими ожогами. Когда называешь жалким. Но… — он схватился за голову. — Но когда ты рядом, я чувствую… будто могу дышать.

Я замерла, пальцы непроизвольно сжали край кубка. Его слова висели в воздухе, как ядовитый дым.

— Ты… — я наклонилась, впиваясь взглядом. — Ты хочешь, чтобы я владела тобой?

— Да. — Он выдохнул, будто сбросив камень. — И ненавижу себя за это.

Я отступила к окну, внезапно нуждаясь в расстоянии. Лес Шепчущихся Корней шевелился за стёклами, ветви тянулись к луне. Его дыхание звучало за спиной — прерывистое, хриплое.

— Почему ты не остановила меня? — спросил он через силу.

— Потому что мне нравится твоя правда. — Я обернулась, опираясь о подоконник. — Она пахнет страхом и… надеждой.

Он поднялся, шатаясь. Зелье всё ещё держало его в своих тисках.

— А ты? — он сделал шаг вперёд. — Ты когда-нибудь…

— Нет, — перебила я резко. — Я не из тех, кто признаётся.

Но он уже не мог остановиться. Зелье толкало его вперёд, заставляя задавать вопросы, на которые я не собиралась отвечать.

— Ты спала с другими, чтобы…

— Достаточно. — Я щёлкнула пальцами, и кубок разлетелся на осколки. — Урок окончен.

Он упал на колени, давясь кашлем. Фиолетовый дым выходил из его рта, растворяясь в воздухе. Я наблюдала, как он приходит в себя, вытирая слёзы рукавом.

— Завтра, — сказала я, когда он дошёл до двери, — ты научишься молчать.

Ночью я нашла у своей кровати смятый листок. Дрожащий почерк Калеба: «Прости». Я сожгла его в пламени свечи, но запах гари смешался с ароматом его стыда, преследуя до утра.

Утром он пришёл с синяками под глазами, но без дрожи в руках. Молча взял метлу, начав подметать осколки. Я бросила ему новые ингредиенты.

— Сегодня будешь варить зелье молчания.

Он кивнул, не поднимая головы. Его шея всё ещё краснела при моём взгляде.

А в углу лаборатории, в трещине между камнями, я позже нашла спрятанный цветок — белый, с обожжёнными краями. Как его попытка извинения.

Лабораторию наполнил запах свежесрезанных ивовых прутьев. Я плела их воедино, сидя на краю алтаря, пока Калеб пытался разобрать завалы после вчерашнего взрыва зелья. Его руки всё ещё дрожали, когда он поднимал осколки склянок, а на шее алел след от моего ногтя — напоминание о том, что происходит, когда он перечит.

— Сегодня ты научишься принимать боль, — сказала я, проверяя гибкость плети. Ивовые ветви шипели, соприкасаясь с магией, вплетённой в каждое волокно.

Он обернулся, уронив осколок. Кровь выступила на подушечке пальца, и я почувствовала сладковатый привкус его досады на языке.

— Зачем? — спросил он, прижимая рану к губам.

— Потому что боль — лучший учитель. — Я спрыгнула с алтаря, плеть свистнула в воздухе, оставляя сизую дымку. — Сними рубашку.

Он замер, глаза метнулись к двери, но путь уже преграждали корни, выползшие из щелей в полу. Дрожащими пальцами он расстегнул пуговицы, обнажив торс, испещрённый шрамами от прошлых уроков. Новые руны, нанесённые вчера, пульсировали тусклым светом.

— Встань у стены. Руки за голову.

Он повиновался, прижав ладони к затылку. Я обошла его, плеть скользила по его спине, оставляя мурашки.

— Первый удар — за вчерашний взрыв. — Плеть взвилась, разрезая воздух с резким свистом.

Удар пришёлся по лопаткам. Он вскрикнул, вжавшись в стену, но не сдвинулся с места. Кожа покраснела, образуя чёткую линию.

— Второй — за потраченные ингредиенты.

На этот раз удар пришёлся ниже, обвивая талию. Он застонал, пальцы вцепились в волосы. Ивовые прутья оставляли не просто раны — они вплетали магию в кожу, заставляя каждый нерв гореть.

— Третий… — я замерла, плеть замерла у его шеи. — За то, что всё ещё боишься.

Удар хлёстко лег между лопаток. Он рухнул на колени, сдерживая рыдание. Я наблюдала, как его спина вздымается, а руны поглощают магию плети, превращая боль в мерцающие узоры.

— Встань.

Он поднялся, шатаясь. Слёзы смешались с потом, но в глазах горел огонь — не страх, а ярость. Хорошо.

— Теперь моя очередь, — прошипел он неожиданно.

Я рассмеялась, позволив плети обвить его шею.

— Ты? — я дёрнула плеть, заставляя его вскрикнуть. — Ты даже держать её не сможешь.

— Дай попробовать. — Его голос звучал хрипло, но твёрдо.

Я отпустила плеть, и она упала к его ногам. Он наклонился, пальцы обхватили рукоять, но в тот же миг ива ожила. Ветви впились в ладонь, выступила кровь. Он закричал, но не отпустил.

— Брось, пока не отняло руку, — предупредила я, но он стиснул зубы.

Магия плети сопротивлялась, вырываясь зелёными искрами. Его рука дрожала, кровь капала на пол, но он поднял плеть. Свистнул первый удар — слабый, неуверенный. Прутья едва коснулись моего плеча, оставив лёгкое жжение.

— Жалко, — я склонила голову. — Ты даже ударить не можешь.

— Я… не хочу, — выдохнул он, плеть выпала из рук.

— Не хочешь или не способен? — Я подняла плеть, и ветви тут же ожили, обвивая мою руку. — Боль — это язык, на котором говорит сила. Ты предпочитаешь немоту?

Он молчал, сжимая окровавленную ладонь. Я махнула рукой, и корни у двери расступились.

— Уходи. Твоя трусость наскучила.

Но он не двинулся. Вместо этого сорвал с шеи шнурок с оберегом — дешёвой поделкой, пахнущей страхом. Швырнул его на пол.

— Бей.

Я приподняла бровь.

— Что?

— Бей снова. Пока не научусь… не чувствовать.

Его голос дрожал, но спина выпрямилась. Руны на ней пульсировали, впитывая остатки магии. Я щёлкнула языком, и плеть взметнулась.

Десять ударов. Двадцать. Тридцать. Он не закричал ни разу, лишь глухо стонал, когда прутья впивались в уже разодранную кожу. Кровь стекала по ногам, смешиваясь с пылью, но он стоял, вцепившись в выступ стены.

Когда я остановилась, его спина была похожа на карту неизведанных земель — рубцы, шрамы, мерцающие линии. Он обернулся, лицо бледное, но глаза… глаза горели.

— Доволен? — спросила я, роняя плеть.

— Нет. — Он шагнул вперёд, игнорируя боль. — Ещё.

Я засмеялась, отступая к котлу.

— Сегодня достаточно. Завтра продолжим.

— Нет. — Он схватил плеть, игнорируя, как ветви впиваются в рану на ладони. — Сейчас.

Удар застал меня врасплох. Прутья хлестнули по руке, оставляя полосы. Боль была острой, сладковатой. Я вскрикнула, впервые за долгие годы.

— Ты… — я вырвала плеть, швырнув её в угол. — Смел!

Он тяжело дышал, кровь сочилась между пальцев.

— Теперь ты поняла? — прошептал он. — Я не боюсь.

Я схватила его за горло, прижав к стене.

— Это не бесстрашие. Это глупость.

— Нет. — Его губы искривились в подобии улыбки. — Это урок.

Ночью я сидела у окна, разглядывая след от плети на руке. Кожа зажила, но призрак боли остался. Внизу, у подножия дерева, Калеб мыл пол в лаборатории. Его спина была перевязана, но он не стонал, не просил помощи.

Графиня-сова приземлилась на подоконник, её крылья пахли дождём.

— Он меняется, — прошептала она.

— Портится, — поправила я, сжимая кубок с вином.

— Ты сама сделала его таким.

Я не ответила, наблюдая, как он выжимает тряпку. Вода стекала розоватой от крови.

Утром на пороге я нашла ивовый прут — гладкий, очищенный от коры. На нём кровью было выведено: «Спасибо».

Я сломала прут пополам, но не выбросила. Спрятала в ящик стола, где хранились другие сломанные вещи. На всякий случай.