Грёбаный саксаул

Часть шестая

Последние месяцы службы, тянутся как резиновые. Мне кажется, что они не кончатся никогда.

Я понимал, что скоро закончится привычное опостылевшее житьё и нужно будет уходить из этого городка, знакомого до выбоин на асфальте, уходить от друзей-однополчан, от командиров, уходить в новую жизнь, где тебя кроме родителей никто не ждёт.

Чем заняться на гражданке? Остаться в посёлке? Пить водку и драться? Чтобы рано или поздно сесть за то, что проломил кому-то голову. Или к сорока годам превратиться в испитого, никому не нужного бича?

Ещё будучи сержантом срочной службы, я уже писал небольшие рассказы об армии. Есть настроение — я пишу. Нет- всё равно пишу. Так между делом исписал общую тетрадь. Догадывался, что моя писанина может попасть к офицерам, поэтому всем персонажам менял имена.

Однажды тетрадь всё- таки попала к замполиту.

-Учиться тебе надо- Сказал лейтенант Аюпов.- Я поговорю с командиром роты. Думаю, что он не будет возражать, чтобы тебе дали направление на подготовительное отделение.

* * *

Жизнь катилась обычным чередом. Построения, наряды. После развода задействованные на подготовку к полётам или работам отправлялись в автопарк или на аэродром, остальные расползались от греха подальше, чтобы не попасть на глаза комбату.

На территории части стояла библиотека. Там работала какая то женщина, её имени я не знал.

Окна библиотеки прикрывали шторы. По вечерам у окон крутились солдаты. Им хотелось познакомиться. Когда тебе двадцать, и ты сутками сидишь за забором, потянет даже к бабе- яге.

Кавалеров гоняли офицеры. Был строжайший приказ комбата, никакого блядства на территории вверенной ему части.

Помедлив, я неожиданно свернул к зданию библиотеки. Отворил скрипучую дверь. В зале было тихо и прохладно. В глубине помещения прятались книжные полки.

Я шагнул вперёд. Навстречу мне поднялась тридцатидвухлетняя женщина, в очках, с остреньким как у птицы носиком и бледными губами.

Она показалась мне некрасивой. Её фигуру портил плоский зад, обтянутый чёрным крепдешином.

В ней не было ничего особенного. Есть такие женщины, которых трудно назвать порочными или сексуальными. Но...Я даже не знаю, как это называется. В общем, за серой непривлекательной внешностью чувствуется нерастраченная женская энергия.

Женщина взглянула на меня. Сняла очки, протёрла стёкла краем блузки. Я поздоровался.

-Что вы хотели?

-Разумеется книгу.

-Что вас интересует? Стихи или проза?

Мне показалось, что от меня воняет сапожной ваксой. Во рту стоял запах солдатских щей.

Я попросил что-нибудь о любви, но не Кама-Сутру.

Женщина взглянула на меня внимательнее.

Протянула мне «Тёмные аллеи» Ивана Бунина. Я случайно коснулся ее руки. Меня словно ударило током. Пришёл в роту и лёг на заправленную кровать, закинув ноги в сапогах на стоящую рядом табуретку.

Я перелистывал страницы. Странно, но чужие страсти почему то совершенно меня не трогали. Перед глазами стоял завиток её волос над ухом. Голубоватая пульсирующая жилка на виске.

Я задремал.

Вечером снова пошёл в библиотеку. Библиотекарша не удивилась. Я протянул ей книгу.

-Не понравилась?- спросила она.

-Просто уже читал...Ещё в школе.

-Я могу предложить вам «поющих в терновнике». Это тоже о любви. Но она не здесь. Дома.

-Ничего страшного, - сказал я. - Могу зайти...Или заехать. Но как это воспримет муж? Кстати, кто у нас, муж? Надеюсь не подполковник Боярский?

-Мужа нет. -Просто сказала она.-Приходите.

-Вы подарили мне надежду,– сказал я.

Она засмеялась, добавила. - Вечером, после девяти, я всегда дома.

На листке отрывного календаря она написала адрес.

Я вышел, осторожно прикрыв дверь.

* * *

После майских праздников меня должны были отправить домой.

Весь вечер я собирался на свидание. Мишка приволок мне выстиранное и отглаженное хебе. Я собственноручно подшил белоснежный подворотничок. В дембельском дипломате на всякий случай лежала бутылка водки и пачка болгарских сигарет.

-В женщине возраст не главное– говорит Мишка,– главное – чувство, которое ты к ней испытываешь. У тебя же есть чувство?

Я прислушался к своим ощущениям. Чувства были.

Мы помолчали. Было слышно, как в ленинской комнате бормочет телевизор.

К двенадцати часам ночи к воротам КПП было заказано такси.

Коняев шёл за мной следом и канючил.

-Ну возьми меня с собой! Ну есть же у неё подруги!

Мы поругались. Я назвал Юрку тупой лошадью Пржевальского. А он от всей души пожелал мне намотать на винт- трихомоноз, хламидиоз и гонорейный стафилококк.

Через час после того, как я отбыл в город, дежурному по части сообщили о моём отсутствии. Роту подняли по тревоге. Из города вызвали командира роты. В пять часов утра он ждал меня в канцелярии. У капитана серые волосы, тронутые на висках сединой. Насмешливые глаза с угрожающей синевой, какая бывает на небе перед грозой. Но за насупленными бровями и грозным видом, в самом уголке глаз еле заметная смешинка.

-В тюрьму хочешь?- спросил Камышов.

Я молчал.

-Молчание знак согласия. - Сказал капитан.- Будет тебе тюрьма. Пока пять суток. Если понравится я походатайствую о добавке. Ты же грамотный сержант, знаешь, что могут продлить до тридцати суток. Выворачивай карманы.

На стол легли военный и комсомольский билет. Записная книжка. Авторучка.

Капитан профессионально снял обложку комсомольского билета. Вытащил оттуда сорок рублей, крохотную фотографию Тани. Я вырезал её из школьной стенгазеты. Капитан пересчитал. Спросил:

-Откуда деньги? Кого ограбил?

-Родители прислали...на дембель.

Капитан скорбно приподнял брови.

-Дембель откладывается, как и крах империализма. Тебя ждёт казённый дом. Деньги зло, я их изымаю. Получишь после освобождения.

Капитан Камышов выдвинул ящик письменного стола. Обнаружил там листы бумаги, рапорт сержанта Мангасаряна. Я выхватил фразу «Собчаю вам», пистолетный патрон, пачку печенья. Мелькнула мысль- «Мангасарян оказывается способен складно излагать свои мысли на бумаге. С письменностью у него явно лучше, чем с устной речью».

Капитан положил в стол мой комсомольский билет и деньги.

Будущее представлялось таким ужасным, что я решил об этом не думать.

Я вышел на крыльцо. Ярко светит солнце, поют птицы. Воздух оглушает, пьянит ароматами травы и абрикосовых деревьев.

По деревянной крыше курилки ходят воркующие горлицы. Кажется, что жизнь только начинается. Жизнь — вот она, здесь — яркая, солнечная, поющая , и все у нас должно быть хорошо, все должно быть отлично.

Не верится, что сейчас меня повезёт конвой.

Помощником дежурного по части был прапорщик Степанцов. Он выходит следом за мной. Достал из кобуры пистолет, тут же, на ступеньках, проверил обойму. Дослал патрон в ствол. В утренней тишине звонко клацнул затвор.

-Наручники цеплять будешь?- Спросил я.- Или так расстреляешь?

-Пошли! - Мстительным тоном сказал Степанцов.- Я тебя при попытке к бегству шлёпну!

Мне вспомнился анекдот, который рассказывал ещё Штеплер.

Перед дембелем пишет солдат домой: "Мама, пожалуйста купи поросёнка и назови его Прапором. Отслужу, вернусь домой и убью эту свинью»!

Мы направились к автопарку. Там нас уже ждала дежурная машина.

Позади оставались набитые солдатами казармы, похожие на бараки. Цветущие праздничные деревья вдоль забора и белёсое, похожее на бельмо, солнце.

Впереди ждала гауптвахта, уже ставшая родной. Голые нары, цементный пол.

Зелёный армейский «Урал» с брезентовым фургоном, подняв облако серой пыли, затормозил возле металлических ворот с красной звездой. Гарнизонная гауптвахта. Приехали. Грёбаный саксаул!

На гауптвахте меня встретили очень тепло, как старого знакомого. У меня отобрали ремень, часы, фотографию Тани и оставшиеся деньги. На мои робкие попытки возразить прапорщик - армянин в вэвэшной форме сурово буркнул: «Нэ положэно»!

Мест в сержантской камере не оказалось, и меня отправили отбывать срок в общую камеру, где уже томились два авиатора из полка.

Днём меня отправляли работать на ЖБИ, где почему то работали одни женщины. Их было человек десять. Все русские. Полуголые. С татуировкам на загорелых мускулистых руках. Потом оказалось, что это зэчки, отбывающие «химию» на стройках народного хозяйства.

У них было много всего- сисек, губ, рук, ног. Из промасленных роб выпирали крепкие пухлые задницы. За два года службы в Средней Азии я почти не видел, чтобы местные мужики работали, укладывали рельсы, таскали кирпичи. Вкалывали русские и бабы. Южные мужчины же чинно сидели в прохладных магазинах. Отпускали товар на складах. Выписывали квитанции в диспетчерских.

Зэчки меня жалели. Поручили самую лёгкую работу, стропалить бетонные кольца.

На обед мне выдавали рубль, на который в местной столовой я покупал пиво. Женщины на электроплитке в вагончике- бытовке готовили лагман. В кастрюле шипело и булькало.

В бытовке пахло сигаретным дымом и дешёвыми цветочными духами. Стол был покрыт зелёненькой клеенкой. Над ним висела засиженная мухами лампочка без абажура. Вдоль стены стоял топчан, застеленный серым солдатским одеялом. После обеда было уже не до работы, работницы ЖБИ были готовы на всё.

Пусть работает железная пила

не для того меня маманя родила

Пела бригадирша Зина, сверкая железными зубами. И спрашивала меня:

-За что тебя, сладенький?

Я отвечал- За кражу огурцов!

-Завтра тебя ещё привезут, уголовничек?

Ночью в длинном коридоре гауптвахты, выкрашенном тёмно синей краской, стоял стойкий запах тройного одеколона. Выводные таскали его в осужденку.

На третьи сутки караульный гремя ключами открыл дверь. В камеру вошёл пьяный Мишка Беспалов.

На нарах в углу, укрывшись шинелью, лежал молодой казах из артиллерийского полка.

Мишка пнул нары.

-Пошли со мной!

Казах очумело тряс головой.

Мишка зарычав схватил его на руки и бросил спиной на бетонный пол.

Раздался глухой стук, словно на пол уронили мешок с мукой.

Я что-то закричал. Кажется я матерился.

Пришедший в себя Мишка пятился задом.

Пришёл начальник караула. Казах не говорил по русски. Он вообще ничего не говорил, только закатывал глаза. Все сказали, что спали и ничего не видели. Караульный пояснил, что казах упал с нар.

У меня закончились сигареты. Хотелось курить. В карауле стояли вевешники. Просить было бесполезно. Я укрылся шинелью с головой и затих.

Я не думал, о казахе. Мне его почему то было его совсем не жаль. Я разучился жалеть людей. Перед глазами стояла прошлая ночь.

Мы танцевали. Я держал в ладонях крепкое и теплое даже через платье женское тело. Смотрел в наглые и пьяные глаза. И видел в них, что она знает, что со мной делать.

Кто она после этого, блядь или не блядь? И что делать, если она всё таки блядь, но я её кажется люблю.

Я спрашивал себя, зачем нужно было взрослой умной женщине связываться со мной сопляком?

А может быть ей было необходимо что-то, выходящее за рамки её скучной обыденной жизни. Нечто такое, что позволило бы ей забыть о работе, о скучной жизни. Хотя бы на время. На ночь, на час отключиться от всего этого. Полюбить! И самой поверить в это. Пусть это будет ненадолго, пусть придумано, притворно. Но полюбить. Но тогда, почему она сказала мне, чтобы я больше не приходил к ней. Никогда!

От мыслей меня отвлек таракан. Он полз по стене, шевеля будённовскими усами. Я задремал.

В чувство приводит окрик, нарочито грубый и резкий, как удар по кровельному железу.

-Тюрьма, подъём!

Утром казаху стало совсем плохо. Его отправили в гражданскую больницу. Шум поднимать не стали. В документах написали, что он застудил почки.

Через два дня Мишку Беспалова осудили. Ему дали два года дисбата.

Через пять суток я вернулся в роту. Саржевский уехал домой вместо меня. Говорят, что его видели на вокзале перед прибытием поезда. На груди был полный комплект значков, включая парашютист-инструктор. Уволились Женька Горячев, Андрей Ильченко, Кот, Китаец, Рашид Багаутдинов. Из дембелей остались только я и Юрка Коняев. Голый по пояс, он подкидывал в умывальнике гирю.

- Здорово лошадь! - крикнул я. - Я - Будённый!

Юрка кинул гирю, полез обниматься. Хороший он всё-таки человек.

Когда я спросил на аккумуляторной, где моя парадка, мне ответили, что в ней уехал Рашид.

В армии меня много раз предавали люди, казавшиеся самыми лучшими, самыми надёжными друзьями. Привыкнуть к этому я так и не смог. В расстроенных чувствах я завалился на кровать и, засыпая, сморенный всем, что свалилось на меня в последние дни, припомнил горькую истину: помни, что подлая душа всегда рядится в одежду красивых слов.

Я услышал крик дневального:

- Младший сержант..., к телефону!

В трубке голос командира роты.

- Я у комбата. Бегом сюда!

Я направился в штаб.

Комбат был в отпуске. Временно его обязанности исполнял майор Козырев, замкомандира части. И хоть матерился он нещадно, в батальоне его любили, что было редкостью. А в майорах он так долго ходил по причине своей порядочности, да и спирта много хлебнул за свою жизнь.

Однажды аэродромщики ремонтировали взлетку. Майор Козырев был ответственным. В парке грузили все необходимое для работы. Козырев сел в машину и начал, загибая пальцы, перечислять что взяли:

- Это взяли, это взяли.... Вроде ничего не забыли, поехали Скоробогатов.

Водитель тронулся, тут же затормозил:

-Заклепки забыли товарищ майор!

- Какие заклепки?

- А души чем клепать будете?

- Скоробогатов, клепать тебя в душу, поехали!

А сам заулыбался. Хороший человек! Для него даже солдаты были людьми.

Мрачный Козырев сидел под портретом министра обороны.

- Садись,– сказал он,– в ногах правды нет.

Я сел.

Майор сказал убедительным тоном:

- Завтра поедешь в командировку в Алма-Ату. Привезёшь молодых. За каждого отвечаешь головой. Если с кем-нибудь что-нибудь случится, поедешь в дисбат.

- Товарищ майор, – сказал я, - между прочим, у меня дембель!

Козырев посмотрел на меня долгим, грустным, почти сочувствующим взглядом:

- Дембель у тебя будет через год. Или через два, как у Беспалова.

Я беспомощно взглянул на командира роты. Капитан Камышов внимательно рассматривал коричневый сейф.

- Не крутись как вошь на гребешке. Да и не хотел я тебя посылать. Это твой командир роты настаивал на том, что на тебя можно положиться!

Отрывисто и резко звякнул телефон.

- Майор Козырев слушает…Да! Завтра утром выезжает сержант... Он назвал мою фамилию. - Откуда я знаю когда!? Как поезд прибудет, так и явится. Нет, без офицера. А у меня и сержанты не хуже офицеров. Подготовьте команду.

Майор положил трубку, повернулся ко мне:

- На чем мы остановились?.. Людей меня нет. Потому тебя и посылаю. Сделаешь всё по-людски, сразу же отпущу. Слово офицера! Идите, – перешел на «вы» майор.

Мне почему то захотелось сказать ему спасибо.

Возвращаясь, я забежал в библиотеку. Сказал:

- Я всё решил. Вернусь через два-три дня. У меня дембель. Мы уедем вместе.

На пороге я столкнулся со старшим лейтенантом Покровским. Обменялись тяжелыми взглядами и оба промолчали.

Вечером я сел в поезд. В шесть утра был на Алма- Атинском вокзале. Адрес Андреева лежал во внутреннем кармане. Через час я оказался в лабиринте тесных улиц. Остановился перед небольшим уютным домиком, который закрывали кусты, усыпанные багровой вишней. Дверь открыл Андрюха, в майке и трусах.

- Это сон? - спросил он.- Или я снова в армии и ты опять не даёшь мне спать?

Мы обнялись. Похлопали друг друга по плечам.

Потом сели, закурили. - Пить будешь? - спросил Андрюха. - А потом к бабам! Или наоборот, сначала к бабам, а потом пить? Я решил тормознуться. - Нет, Андрюха. Не буду ни того, ни другого. Сейчас попьём чаю и проводишь меня до части. - Ты молодец, - сказал Андрюха – кремень! Я бы, наверное, не удержался. За это дам тебе варенье. Две трёхлитровых банки. Земляничное и айвовое. - Не возражаю,– улыбнулся я.

Через минуту Андрюха притащил увесистый школьный портфель.

* * *

После обеда я был в части.

Несколько молодых, застенчивых солдат, толпились в курилке. Увидев меня и командира роты, они построились, у стендов с инструкциями и планами занятий. Рассматривали меня со страхом и любопытством.

Дежурный тягач довёз нас до вокзала. По воинским требованиям я получил проездные билеты.

Вагон был общим: жесткие места даже без матрацев, хорошо хоть немного народу.

В тамбуре пахло сигаретным дымом и железнодорожной станцией.

За одним из столиков в проходе длинного вагона сидел нетрезвый дембель в парадке с самодельным плетёным аксельбантом и погонами, из чёрного бархата.

Вагон, лязгнув и заскрипев, тронулся. Я сидел у окна. Синяя крупная муха, похожая на злого шмеля, упрямо и безнадёжно билась о стекло.

За окном мелькали просторы Родины, пронзительно вскрикивая, проносились встречные поезда. Змеились и проползали мимо блестящие на солнце рельсы.

Пятеро молодых, ушастых парней в необношенной, новенькой форме оккупировали верхние полки. От них пахло новенькими кирзовыми сапогами.

Напротив меня, сдвинув белёсые брови, сидел один из моих подопечных. Глаза у него были тоскливые, совершенно потухшие.

У прохода, закинув ногу на ногу, и откинувшись к стене вагона сидел ещё один, худой и нескладный. Острые коленки отчетливо проступали под тканью хебешного галифе.

Лицо паренька, как наверное и у меня два года назад, было нервное и напряжённое.

Я видел, что их терзает страх перед неизвестностью, что все они страшно, панически боятся. А я боялся проблем. Если кто-нибудь отстанет, сбежит, с меня спросят — где был? Куда смотрел?

Я начал рассказывать молодым о том, в какую замечательную часть они едут. Какая там баня, санчасть. Про клуб, про то, что кино крутят каждые выходные. Какие красивые в городе девчонки, добрые и отзывчивые старослужащие.

Через полчаса подошёл дембель, подсел ко мне.

- Чего тут сказочки рассказываешь?

- Да это не сказки. Это суровая проза.

- Какой год служишь земеля?

- Третий, - ответил я.

Дембель подпрыгнул:

- Как это?

- Призвали в апреле восьмидесятого, сейчас июнь восемьдесят второго.

- Пить будешь? – спросил он потеплевшим голосом.

- Нет.

- Ну а я буду, - и ушёл в вагон-ресторан.

Я не заметил, как он вернулся. Пьяный, расхристанный, пошатывался и едва не падал, бестолково переступая ногами как лошадь. В нём чувствовалась какая то пьяная, животная агрессия.

Он ухватил одного из призывников, лежащих на второй полке за ногу. Потянул его с полки. Я тут же ударил его кулаком в подбородок. Дембель завалился на спину.

- Ты что творишь сучонок? - рыкнул я.- Хочешь, чтобы они разбежались, а меня в дизель?

Дембель шевельнулся. Я помог ему подняться. Уложил на свою полку

- Служил бы ты в моей роте,– сказал я,– мы бы тебя перевоспитали. Ты бы стал добрым и отзывчивым. Я вспомнил капитана Бочкарёва. - Слово коммуниста!

За вагонным окном ночь. Темнота казалась безликой. Её чуть оживляли светящиеся окна домов, пролетающие огоньки электрических столбов.

* * *

С самого утра я уже был в части. Самолично отвёл молодых в карантин. Отдал сержанту оставшиеся консервы с перловкой, одну из банок с вареньем.

-Ты особо не беспредельничай, - сказал я. - Ребята неплохие.

Сержант кивнул головой и вывел карантин на строевые занятия.

Лёжа на кровати я читаю «Поющие в терновнике». По-медвежьи косолапя подошёл прапорщик Степанцов. Я встал. Степанцов брезгливо взял в руки книжку, пробурчал.

- Всё читаешь и читаешь. Лучше бы устав учил.

Я лениво напомнил:

- Дембель в маю, всё пох...ю. У меня завтра поезд, старшина.Ты не забыл? Я уже не твой.

Степанцов не слушая махнул рукой, пошёл из казармы. Может быть его грызла совесть?

* * *

Аюпов принёс мне направление на подготовительное отделение университета и характеристику.

- Повезло, что комбат в отпуске. Козырев подписал.

- Не сопротивлялся? - вяло интересуюсь я.

- Да Козыреву вообще всё по барабану. У него пенсия скоро. Через месяц ложится в госпиталь.

Перед воротами КПП солдат мыл командирский «УАЗик». Взъерошенные воробьи таскали по асфальту кусок узбекской лепёшки.

После обеда я заехал к ребятам на горку. Все были на полётах. Болтались без дела только Миша Колесников и Мангасарян. Мы что-то пили. Чем-то закусывали. Я начал пьянеть. Алкоголь, как призрак коммунизма, уже бродил по моим жилам.

Младший сержант Магасарян пьяно твердил Колесникову

- Ты был нэ прав, ара. Нэ уважаешь меня, уважай мои погоны. Э-ээ!

Мишка уважительно молчал.

Мне было плохо. Я устал. Почему то разговоры с однополчанами стали требовать чересчур больших усилий. Мне нужно было подстраиваться, чтобы стать как можно доступнее и проще.

Господи, кто я и откуда? Где я? И что я среди этих людей?.. И вдруг что-то щёлкнуло в моей голове. Я увидел себя со стороны. Увидел дебошира и пьяницу. Мне вдруг неудержимо захотелось к ней. Я обещал. Я так хотел!

Я поднялся и сказал:

- Всё ребята. Прощайте. Я пошёл!

* * *

Квартира была закрыта. Соседи сказали, что она срочно уехала к матери.

Изрядно покачиваясь, я приехал на вокзал. Никогда еще я не чувствовал себя таким чужим, посторонним и ни кому не нужным, как в те минуты.

Я долго стоял на перроне и говорил нехорошие слова в адрес всех женщин на земле. Пассажиры обходили меня стороной.

Двое милиционеров топтались на перроне. При виде меня они явно напряглись. Я закурил. Помахал им рукой.

- Спокойно ребята. Я пока ещё не ваш!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Тот, кто рассказывает всякие страшилки о службе в советской армии — врёт. Так же как и тот, что заявляет, что советская армия это школа мужества, делавшая из юношей мужчин. Не видел я в советской армии ужасов. Не было в ней ничего смертельного. Но и не делала она никого лучше. Мы вернулись домой не хуже и не лучше чем были. У нас просто прибавился опыт отрицательной негативной жизни. Скука, тоска и ощущение, что я ноль в той жизни— вот, главное, что испытывал я там.

С тех пор прошло тридцать лет.

Я успел ещё раз послужить в армии и повоевать на Кавказе, трижды женился и дважды разводился. Несколько раз меня пытались посадить в тюрьму. Но либо меня спасал жизненный опыт, либо мои прегрешения перед законом были не так уж и велики, но на судах меня оправдывали. Я не скажу, что этот опыт тоже был положительным. Но зато, я теперь имею возможность сравнивать.

Армия - тоже тюрьма. Самый настоящий лагерь, куда попадают ещё не совершив преступления. Там и там есть хозяин, в части - командир, в тюрьме - начальник. Их власть безраздельна. В зоне правят блатные, в армии - деды. Там и там есть свои парии, черти, стукачи, мужики, авторитеты. Там и там раз в неделю водят в баню и в кино. Одинаково плохо кормят. Одинаково презирают. Судят за побеги.

В большинстве случаев любое советское армейское подразделение, если оно не спаяно боевой задачей, коллективом не является. Это сообщество случайных людей, которые по воле командиров и под угрозой наказания вынуждены временно сосуществовать в казарме под строгим надзором и запретом всего и вся. Более того, этих людей не кормят досыта, унижают, заставляют выполнять нудную и ненужную работу. Вот и выходит, что армия такой же институт законного насилия и принуждения в государстве, как и тюрьма.

На тему армии и тюрьмы я написал несколько книг. Говорят, что одну из них похвалил сам президент. Внимательно изучал нынешний министр обороны, перед тем, как начать преобразования в армии.

Почти двенадцать лет я живу в другой стране. Германия конечно не райские кущи. Но если это ад, то очень комфортный. В моём городе местные жители здороваются с незнакомыми людьми, собаки не лают на прохожих, а кошки нехотя уступают дорогу автомобилям.

Раньше я считал, что самые добрые и отзывчивые люди живут в СССР. Но оказывается, что они также живут и в других странах. Моя соседка фрау Госсен каждый месяц отсылает деньги, детские вещи и книги в один из российских детских домов. Семья школьного учителя моей дочери усыновила мальчика- инвалида из Кении.

Я часто думаю, о том времени. Страна готовила нас к боям и победам. Воспитывала из нас солдат и победителей. Но против кого нас готовили воевать? Неужели эти люди были хуже или злее нас? Тогда у меня не было ответа на эти вопросы. Но сейчас у меня есть счастливая возможность думать.

Мама говорит мне иногда: «Шустрый... Везде успел побывать и у красных, и у белых. И у русских и у немцев».

Не могу понять, чего больше в её голосе одобрения или порицания. И я до сих пор не знаю, гордилась бы мной моя бабушка.

Душанбе-Чимкент- Бонн

2013 г.