Грёбаный саксаул

Часть пятая

Солдаты спали. Мы хотели тихо лечь, но я неожиданно споткнулся и упал.

Кто-то включил свет. Я начал орать и буйствовать, во весь голос материться и декламировать стихи. Порывался пойти к майору Калите и нассать ему в сапоги.

Потом открыл ящик с голубями, которых наловили для завтрашнего жаркого, и выпустил их на волю. Внезапно вспомнил курс подготовки «Зелёных беретов» и хотел откусить убийцам головы.

Но Быхадыров мне отсоветовал.

Проснувшиеся узбеки сидели на постелях и смотрели на меня с очень большим уважением. Восточные люди всегда очень хорошо чувствуют реальную угрозу.

Никто даже не возмущался из-за выпущенных на свободу птиц.

Хмель стал отпускать. У меня разболелась голова. Стала грызть совесть.

Я, Шурка Гельман и Денис вышли перекурить, чтобы обсудить вопрос опохмелки.

В курилку зашёл расстроенный лейтенант Сучков.

-Почему не приветствуете старшего по званию, товарищ младший сержант?

Сучков был ещё с большего будуна.

Отворачиваясь в сторону и стараясь не дышать на офицера я извинился.

-Виноват, товарищ лейтенант, не заметил.

Я был виноват и готов был честно понести наказание. Даже выдержать пытку получасового разноса.

Но лейтенант без всякой прелюдии ударил меня в ухо.

Я почувствовал, как в голову мне ударила волна спасающего от раздумий бешенства. Сучков стоял опустив руки. Я ударил слева, потом справа. Сучков схватил меня за грудки. Я увидел его испуганные глаза – круглый, почти детский подбородок. И ударил его головой. Раз... Другой. Лейтенант упал. Стало тихо.

Я сплюнул.

-Спортом в детстве надо было заниматься, лейтенант. А не онанизмом.

Я знал- самое страшное начнется завтра. Поэтому немедленно ушел на нелегальное положение.

Проходя мимо Ромкиного «Зила» через запотевшее стекло я увидел белую голую задницу, которая ритмично двигалась вверх- вниз, вверх- вниз.

Как там у Вознесенского?

Утром пальчики девичьи,Будут класть на губы вишни…

Хрупкая бабочка оказалась обыкновенной молью.

Несколько дней я жил в автопарке. Меня искали майор Калита и протрезвевший Сучков. Шурка приносил мне еду. Я ждал возвращения командира взвода. В создавшейся ситуации меня мог спасти только он.

Ночью мне приснился старик- бабай.

-Иди на лай собаки, сынок, а не на вой волка. Первый приведет тебя к человеческому жилью, второй - в пустыню.- Говорил он и растворялся в ночи.

Утром выяснилось, что кто -то ночью обнес сельпо. Вынесли ящик вина. Это вино и нашёл Гельман.

* * *

Разомлевший под накалившейся от жары крышей кабины я дремал на сиденье «ЗИЛа».

В автопарк прибежал Гизатулин. Сочувственно морщась сказал, что меня вызывает зампотех.

Я шел в канцелярию ёжась от страха. Капитан Бочкарёв встал из-за стола, разминая запястья. На секунду я ощутил в себе непроизвольный позыв к мочеиспусканию. Переборов себя, приготовился ударить его правым хуком.

За дверью раздавались какие то подозрительные шорохи.

-Вас, товарищ сержант, ждёт не гауптвахта. Лагерь строгого режима. Калёным железом я выжгу преступность в подразделении. Слово коммуниста– капитан говорил спокойно и буднично. Как будто речь шла о метеосводке на завтра. Он достал из папки лист бумаги.

Я знал, что на всё командование роты уже послали представления. Майор Калита и зампотех после окончания целины должны были получить по «Красной звезде», замполит- медаль.

Я понизил голос, сказал интимно и доверительно.

-Правильно товарищ капитан. Я готов принять от вас любое наказание, но тоже не собираюсь замалчивать факт избиений солдат, а также пьянства и продажи урожая на сторону. Например неделю назад вами...

Капитан захлопнул папку.

-Пшёл вон!

Я распахнул дверь. Там стоял пьяный Шурка Гельман и подслушивал. Эту ночь я наконец-то спал в казарме.

Утром приехал Помников. В штаб батальона пришёл приказ о присвоении ему звания капитана и переводе в Германию.

Возврашались в Алма-Ату мы в уже не товарном, а в общем вагоне. Я как белый человек спал на полке, отвернувшись в стене. Внезапно кто-то приподнял меня за шиворот.

-К ебеням!- Кричал этот кто-то пьяным голосом.

Мощная рука поволокла меня в тамбур. Там уже стоял лейтенант Сучков. За спиной раздался топот. В тамбур ворвались мои верные дембеля- янычары. Они отбили моё тело у противника. Узбеки хорошие ребята, нельзя только им наступать на горло.

Помников остался в Алма- Ате сдавать разбитую технику, составлять акты на списание. Младший сержант Мангасарян изъявил желание остаться вместе с ним.

Я честно сказал Помникову- Грёбаный саксаул…. Всё надоело к ебеням собачьим… Хочу в роту... в казарму... на гауптвахту!

Мне выдали проездные документы и я самостоятельно поехал в часть.

В Чимкент приехал около часа ночи. На какой-то попутке доехал до аэропорта. Потом до батальона добирался пешком.

Стояла осень. Над дорогой стоял тяжелый запах дыма и бензина, смешанный с ароматом увядающей листвы.

Дежурным по части был лейтенант Аюпов.

Я доложил о прибытии.

-А-ааа!- вспомнил он меня. - Мастер замысловатых докладов. Голодный?

Я не стал деликатничать.

-Давай так. Солдатская столовая уже закрыта. Дуй в лётно-техническую. Сегодня полёты, Еда наверняка есть. Скажи повару, что я просил накормить. Потом в роту!

Я пришёл в столовую. Там ожидали окончания полётов. Было чисто и комфортно. На накрытых белыми скатертями столах стояли цветы, конфеты, фрукты. Повар, здоровенный улыбающийся малый в белом колпаке на голове без разговоров положил мне в тарелку картошку пюре, здоровенную котлету, белый хлеб.

Только я сел за стол в уголке столовой, как появился офицер. Прямиком направился ко мне. Бля-яяя! Борис Покровский, собственной персоной. Ответственный по части. Он был со мной холодно вежлив.

-Что вы здесь делаете товарищ сержант?

-Ем.

-Вам известно о том, что это столовая для офицеров и прапорщиков?

-Виноват. Извините, что не голубых кровей.

Покровский повысил голос. Мне послышался в нём метал.

-Попрошу без хамства, сержант. Немедленно покиньте столовую и утром доложите командиру роты. Шагом марш!

Голодный и униженный я шагал в роту и думал:

-Грёбаный саксаул. Сучье замполитское племя.

В роте несмотря на ночь не спали. Встрёпанный дневальный в расстегнутой гимнастерке сидел на полу рядом с тумбочкой и колол молотком грецкие орехи.

От ударов молотком дрожал на стене стенд с инструкциями. Часы над головой показывали двенадцатый час ночи.

Кто-то плескался в умывальнике. Незнакомые мне бойцы мыли дощатый пол, шаркая его тряпками из солдатского одеяла.

Я пошёл на звук бренчащей гитары.

В углах казармы притаились тени. Тусклая лампочка освещала железные двухъярусные кровати.

Развалившись, на койке сидел Юра Коняев. Перед ним на табуретке лежала какая то еда, теснились бутылки с пивом. Я радостно закричал:

-Здорово лошадь! Я Будённый.

Это была наша любимая шмасовская шутка.

Выпили пива. Я спросил:

-Кто и где сейчас?

Юрка ответил:

-Ильченко сержант. За старшину роты. Беспалова помнишь из полка? Он ещё на губе постоянно торчал. Закрыли за драку. Кому то челюсть сломал. Третий месяц под следствием. Наши на полётах.

Остаток ночи прошел в разговорах Уже под утро я стесняясь спросил.

-А где можно переночевать?

Юрка задумался:

-Да вот. Ложись на соседнюю койку, хозяин в санчасти. А утром разберёшься.

-Дневальный! Дневальный твою царыцу мать!

-А?

-Головка от болта! Времени сколько?

Дневальный отозвался сложным матерным перебором.

Я усмехнулся. В наше время молодёжь была куда скромнее.

-Да это не молодёжь, это Гришка Черний, западенец с Украины. Нашего же призыва, но редкостный дурак и анашекур.

Юрка ещё долго рассказывал какие-то подробности.

Я не слушал. Лег на скрипучую сетку, закурил.

-Господи как хорошо! Спать на чистой простыне, не экономить воду, иметь возможность смотреть телевизор. Наверное зэки тоже мечтают о нарах в своей камере, как о доме? С этими мыслями я уснул.

Утром я зашёл к командиру роты. Доложил. Он сказал:

-Очень хорошо. Завтракай, отдыхай и жди машину. После обеда поедешь в наряд на КПП, на горку.

До обеда я бродил по казарме. Чувствовал я себя инородным телом.

Листал подшивки «Правды» в ленинской комнате. Выкурил полпачки сигарет. В два часа пришёл «Урал» с Женькой Горячевым. Мы обнялись, похлопали друг друга по плечам.

Я заступил дежурным на КПП. Это было райское место. Центр города. Никакого начальства, кроме прапорщика, дежурного по автопарку. Там располагался взвод водителей.

Над складами, автопарком н/з и КПП на крутом постаменте-горке замер в вечном полёте серебристый «МиГ».

Дневальным мне дали Саржевского.

* * *

Подошёл Новый год. Я получил посылку. В ней лежала парадка Алика Губжева.

Я отнёс её в аккумуляторную, сказал Рашиду Багаутдинову:

-Пусть полежит у тебя, пока ей не приделали ноги. Целее будет.

Рашид равнодушно убрал её шкаф.

В ленинской комнате поставили маленькую ёлку. По телевизору обещали показать «Иронию судьбы». Ещё с самого утра мы отправили Черния и Алфёрова в кишлак за вином. Один был алкоголик, другой анашекур. С Гришки взяли честное комсомольское слово, что он не будет бухать и не даст бухать Алфёрову. Через час они вернулись с набитыми вещмешками, трезвые, но обдолбанные анашой как дятлы. Один был укуренный в жопу, другой– в сиську.

От греха подальше их спрятали в сушилке.

Часов в десять вечера в роту пришёл Покровский. Он был одет в парадный мундир. В выглаженных голенищах скрипучих сапог отражались наши лица.

Ему навстречу из сушилки потерянно выплыл Черний. Экстренно был вызван из дома командир роты. Гриша Черний тут же был отправлен на гауптвахту, а вся рота срочно собрана в ленинской комнате. Офицеры расселись вокруг стола. Ради праздника он был накрыт кумачовой скатертью.

В ленинской комнате стоял стойкий запах одеколона «Шипр» и сапожной ваксы.

Со стен строго смотрели портреты членов политбюро. Наверху мёртвым химическим светом светила люминесцентная лампа.

В Покровском словно черви-паразиты явно дремали гены большевистского агитатора.

-Наши отцы и деды проливали кровь, чтобы мы могли учиться, жить в

прекрасном обществе, строить коммунизм! А вы? Я не знаю, как это можно

назвать!

Покровский возвысил голос:

-Это самое настоящее вредительство! Этот человек запятнал честь воинов комсомольцев- Олега Кошевого... Павлика Морозова!

Капитан Камышов поперхнулся, Павлик Морозов никогда не был комсомольцем.

Мы тихо заржали. Родной дедушка рядового Черния в молодости служил у Степана Бандеры. Гриша сам с гордостью рассказывал нам об этом.

Покровский завершил свою речь почему то обращением к Коту.

-Вы меня поняли, рядовой Иванов?

-А чего сразу я? – подумал и спросил Кот, глупо ухмыляясь.

Ещё в бытность замполитом роты лейтенант Покровский поймал рядового Иванова за слушанием западной радиостанции. После этого радиоприёмник был немедленно изъят из ленинской комнаты, но Покровский периодически напоминал Коту о его проступке.

Ответственный по части отчеканил.

-Молчите уж Иванов. Нам известно, кто на ноябрьские праздники облевал крыльцо штаба. Имейте в виду, что я передам информацию о этом в особый отдел. Повернулся ко мне:

-Проводите меня, товарищ сержант!

На крыльце он взял меня за пуговицу, принюхиваясь к моему дыханию.

-Вы же человек культурный, книги читаете. Офицером хотели стать. Что с вами, происходит? Почему вы не предпринимаете никаких мер?

Старший лейтенант Покровский глядел на меня как на человека, оказавшегося в дурной компании.

Я промолчал. Если бы я только сам знал, что со мной происходит.

Секретарь парткома батальона посуровел.

-Вам надо сделать выводы!

После ухода Покровского ротный тоже уехал домой. Перед отъездом он собрал старослужащих и погрозил нам кулаком.

-Ну не дай Бог меня снова вызовут!

После его отъезда обнаружились новые пьяные. Они бродили по казарме грохоча тяжёлыми сапогами. Несколько раз Коняев с Андреевым звали меня выпить. Я отказывался.

Перед тем как пойти спать я вышел на улицу и запрокинув голову долго смотрел на звёзды. До тех пор, пока у не меня закружилась голова. Приближался 1982 год. Мой год!

Ночью сквозь сон я слышал, как кто-то скрипя хромовыми сапогами подошёл к моей койке и долго вдыхал носом воздух в нашем проходе.

* * *

Первое утро нового года начиналось как обычно.

Андрюха потягивается:

-Эх! Какой мне сейчас снился сон! Утро. Сеновал. На завтрак парное молоко с пенкой. Передо мной красавица в зелёном плащу, а я её на х*р тащу!

У тумбочки похмельный голос:

-Рота! Подъём!

Кот не встал. У него не было сил.

Проснулся он от того, что кто-то тряс его кровать. Рядовой Иванов приоткрыл заплывшие глаза, сфокусировал взгляд на знакомом лице. Присмотрелся — офицер. Закрыл глаза, видение исчезло, но тряска не прекратилась: «Просыпайтесь, товарищ солдат, я ответственный по части». Старший лейтенант Покровский, лично контролировал пробуждение старослужащих нашей роты.

Кот через шинель прижался к голенищам его сапог и тихо заплакал.

* * *

Письма из дома, это святое. Их ждут, как дембеля. Есть только один человек, в роте которому не пишут. Это Миша Колесников. Почти разу же после прибытия в часть, его руки покрылись какой-то экземой. На полтора месяца он загремел в госпиталь. Писем не получал около трёх месяцев. Потом почтальон Сулимов принёс сразу толстенную пачку конвертов.

Я пересчитал, ровно сорок восемь восемь штук. Мишкина физиономия растянулась в глупой улыбке.

Неизвестно от кого пошла эта традиция, но за каждое письмо положен щелчок по носу.

Я засмеялся.

Ни один нос не выдержит такого издевательства.- И отдал все письма.

Потом мы сидя на кровати, рассматривали фотографии.

Этот эпизод почему-то расположил Мишку ко мне. Он старался быть ко мне поближе, попасть со мной в наряд.

* * *

Я снова в наряде на КПП.

Ближе к полуночи в дверь постучали. Я удивился. Дежурный по парку всегда вваливался без стука. Крикнул:

-Заходы!

Вошёл мужик лет тридцати- тридцати пяти в потёртой дублёнке и мохеровом шарфике на шее.

Несколько раз я его видел на территории части. Он заходил к дежурному по парку, о чём то говорил с водителями.

Мужик протянул руку.

-Валерий Алексеевич, можно просто Валерик.

Я хотел было сказать обычное в таких случаях:

-Ну и фули?- но постеснялся. Наверное сказалась моя врождённая интеллигентность.

Помолчали. Было слышно, как в автопарке работает двигатель дежурной машины.

Валерик достал из-за пазухи зелёную бутылку портвейна.

-Может за знакомство?

Я солидно ответил- Можно!

Саржевский разлил вино в алюминиевые кружки. Через полчаса меня повело в сон. Я поднялся, сказал дневальному.

-Я ухожу в нирвану. При пожаре меня выносить в первую очередь.

Проснулся я через час, от какого-то шороха. За окном было темно.

Я встал и толкнул дверь.

У печки сидел Саржевский с расстёгнутой ширинкой. Рядом на коленях стоял наш новый знакомый и нянчил в руках его эрегированный член. Взгляд у Саржевского был, как у блаженствующего павиана.

Пряжка моего солдатского ремня со смачным шлепком впечаталась в согнутую спину.

Тело рухнуло на пол. Быстро, быстро перебирая конечностями побежало к двери. Ремень зажужжал и со свистом рассекая воздух обрушился на худую задницу, обтянутую спортивными штанами. Хлопнула дверь.

Я выскочил наружу. Валерик бежал вдоль забора уткнув голову в плечи, профессионально выбрасывая ноги на переднюю часть стопы.

Я вернулся.

-Ну что, садомит?

Саржевский заплакал и почему то перешёл на вы.

-Простите меня, пожалуйста! Не говорите никому.

Я махнул рукой. -Куда тебя девать дурака. Пропадёшь ведь.

Утром после завтрака зашёл дежурный по автопарку прапорщик Долженко. На правой стороне его кителя висел ромбик пединститута. Наверное это был самый образованный прапорщик в Краснознамённом Средне-азиатском военном округе. К солдатам он обращался на вы.

Долженко принюхался. Носом втянул в себя воздух. Я наступил подошвой сапога на обронённую пробку.

-Выйдём на улицу, покурим!- Сказал прапорщик.

Угостив меня сигаретой, Долженко, прикуривая хитро посмотрел на меня.

-У вас всё в порядке?

-Ну да...

-Этот... Валерка заходил?

-Заходил. Покурил и ушёл.

-Вы с ним поаккуратнее. Он...Как бы сказать....Прапорщик смутился.- В общем, не Валера, а Валерия.

Я не понял.- В каком смысле?..

-Пару лет назад комбат ночью приехал в часть, пошёл в штаб. Дежурным по части был он, Валерка. В штабе ни дежурного, ни дневального. Комбат к двери помначштаба. Закрыто. Музыка. Комбат кричит:

-Немедленно откройте!

Открывают. В кабинете на столе бутылки, дым коромыслом. Ширинки у обоих расстёгнуты. Шум! Вопли! Крики!

Солдата этого куда-то перевели. Валерку тихонько уволили, чтобы не поднимать скандала, по болезни.

Долженко бросил окурок на землю. Натянул перчатки. -В общем смотрите сами. Делайте выводы.

* * *

В мою смену бывший помначштаба больше не появлялся.

Я выпросил у прапорщицы тёти Риты новое хебе. Взял у Саржевского ремень из кожзаменителя, его замусоленную шапку. Подшил белоснежный воротничок, сержантские погоны без вставок.

Ровно в семь утра я с деревянной лопатой в руках ожидал появления комбата.

Подполковник поднимался по дорожке отдуваясь, как гиппопотам. Я, якобы ничего не замечая, увлечённо кидал снег широкой фанерной лопатой.

При этом был застёгнут на все пуговицы, как требовал устав. Бляха блестела, сапоги сверкали. Широченные галифе, на два размера больше, раздувались словно паруса. Я заметил комбата ровно за секунду до его крика.

-Тава-а-арищ сержа-а-ант!

Вытянулся по стойке смирно, взяв отполированный до блеска черенок лопаты на изготовку, словно ружьё. Резко вскинул ладонь к виску.

-Здрррра- рара, товарищ подполковник!

Комбат моргнул белёсыми поросячьими ресницами. Затряс щеками:

-Вижу что исправляешься. Ну служи!

* * *

Вероятно мой внешний вид убедил комбата в том, что я твёрдо встал на путь исправления.

Вечером командир роты объявил мне, что завтра я сажусь на продуктовую машину в лётно- технической столовой.

Я бы не сказал, что я обрадовался. Место было блатное, но перспектива, вставать в четыре часа утра и ехать за поварихами, а после смены ночью развозить их по домам мне как то не улыбалась.

С ротным ещё можно было поспорить. С комбатом- нет.

Всё начиналось хорошо. Я перебрался на горку. Утром забирал повариху, румяную сочную Яну из дома и отвозил её в часть. Вечером после ужина отвозил домой. Повариху трудно было назвать красивой. У нее была толстая задница, некрасивые ноги, тусклые волосы.

На второй вечер я поставил машину в парк, передал дежурному пару котлет из лётной столовой, перелез через забор и постучал Яне в окно. Она жила в небольшом частном домике рядом с частью.

У неё был замечательный характер. Она любила не только людей, но даже собак, злобно лающих по ночам. Она умела забавно хмуриться во сне.

Будь она чуточку покрасивее, я бы даже на ней даже женился.

Ровно через неделю, возвращаясь в парк я увидел стоящего рядом с воротами КПП Валерика.

Я опустил стекло и плюнул в него, стараясь попасть в лицо. В Шмасе так делал мой инструктор по вождению ефрейтор Потуга. Когда ему не нравился какой-нибудь бабай, он плевал либо в него, либо в его ишака.

На следующий день ко мне подъехал прапорщик Степанцов. Через приоткрытое стекло кабины приказал:

-Сдать ключи дежурному!

-За что товарищ, прапорщик?

-Жалоба на тебя комбату пришла. Ты в пьяном состоянии возвращался в часть, расстёгнутый до пупка, с закатанными рукавами, как эсэсовец. Обматерил бывшего офицера части, угрожал ему убийством. Видно всё таки, немецкая кровь даёт о себе...

Дальше я не услышал. Мотор взревел и Степанцов умчался.

-Вот сука!- Думал я- Каким всё таки педерастическим приёмом он меня всё- таки достал.

Слова Степанцова засели в душе. Царапали сердце. Так и будут мне тыкать в глаза немецкой кровью?

* * *

От нарядов на горке меня освободили. Кто -то в добавок настучал Покровскому, что по ночам ко мне на КПП приходит повариха.

Я ходил в наряды, в основном дежурным по роте. В караул меня не пускали.

Я удивлялся, как командование не запретило мне выдачу штык- ножа.

Покровский даже не догадывался, что для Яны, как и для бешеной собаки двадцать километров не крюк. Она может приехать и в часть.

* * *

Мишка Колесников избил Атояна.

В роте было несколько армян. Их никто не трогал. Себе дороже, тронь и вони не оберёшься, понабегут ары со всего батальона. Они жили себе и жили. Кучковались вокруг Мангасаряна. Он был у них кем-то вроде пахана. За идеолога был Аво Атоян, маленький, чёрный, носатый. Чисто Лев Троцкий. Завершали сходство очки в круглой оправе.

Все звали его- Ара. Отслужил он всего восемь месяцев, но при всеобщем пофигизме уже носил кожаный ремень и называл себя дедушкой.

С теми кто был младше призывом, да и теми, кто был старше, но не мог поставить его на место Ара вёл себя по хамски.

В тот день Атоян приехал в наряд на горку. Дежурил Колесников. На КПП было две комнатки. В одной стояли табуретка и стол с телефоном, печка. В другой спала отдыхающая смена. На стене висел перекидной календарь «Родина», с изображением Ленина, протянувшего вперёд руку. На календаре гвоздиком отмечали дни до приказа.

Атоян направился к печке, присел перед ней на корточки, провёл по полу белым платком. Специально для этого случая захватил, сука!

-Кунем рехет! Грязь. Мой заново, салабон!

Полы были чистыми. Мишка их только что вымыл и перемывать не хотел. Машина ждала. Двигатель работал. Водитель нервничал.

Ара шагнул к Мишке. Ударил его по затылку ладошкой. Шапка упала на пол и медленно покатилась под стол.

Мишка упёрся- «Не буду». Ара вошёл в азарт. Не замахиваясь, ударил по лицу. Опять- «Не буду».

Атоян почувствовал вкус крови. Он распалялся всё больше и больше. Теперь ударил уже кулаком. У Мишки в голове, что-то щёлкнуло и он, сколько было силы заехал кулаком в нос. Стёкла очков вылетели. Они повисли на одной дужке. Атоян побелел как стена, завизжал, кинулся на Колесникова.

В это время зашёл занервничавший водитель, схватил ару за руки, крикнул Мишке:

-Бегом в машину!

Ара вырвался, догнал машину, подпрыгнул. Удар пришелся вскользь Мишкиному лицу. Но сам Атоян тоже не удержался на ногах, подскользнулся и въехал лицом в лужу.

Расстроенный Мишка приехав в роту, прибежал ко мне.

-Что делать?

Я рассмеялся, только и сказал,

-Ты охренел. салабон.

Мне армяне, мягко говоря, тоже не нравились поэтому я сказал:

-А что ты хотел, Мишаня? Это долг русского солдата, воевать и умирать. Помнишь как писал поэт?

На наших глазах умирают товарищи,

По-русски рубаху рванув на груди.

-Но ты не переживай. Ответить конечно же придётся, но насмерть забить не дам.

Мишка повеселел. Было видно, что на душе у него стало полегче.

На другой день старшина снова поставил его дневальным на горку, Атоян остался дежурным.

Вместе с Мишкой стали думать, как найти выход из этой ситуации.

Я пошел к старшине и попросился в наряд вместо Атояна, он согласился. Но тут заболел кто-то из сержантов, идущих в наряд по роте. Мне пришлось его подменить . Я подумал и сказал Мишке, что может так будет даже лучше.

-В наряде ара один, а здесь их толпа.

Мишка на горке встретил встретил Леху Туландая, повара с роты охраны. Он был дед. Лёха поинтересовался настроением. Мишка выложил ему всё как есть.

Леха был любитель подраться. Он сказал:

-Не ссы, пусть только пальцем тронет. Скажешь, если у армян есть претензии, пусть направят их мне. Они- армяне, а я- бандера.

Мишка уже настроился на драку. На лице застыла печать обречённости.

Придя на КПП он увидел, что Атоян сидит за столом. Его лицо было хмурым и осунувшимся. Под обоими глазами чернели синяки. В воздухе висел острый запах корвалола.

Атоян спросил усталым голосом:

-Что ты вчера от меня хотел?

-Я был прав,– произнес Колесников,– Поэтому, если ещё раз ударишь меня, я тебя убью. Ночью уснёшь, а я вылью тебе на морду кастрюлю с кипятком.

-Я тебя зарежу – крикнул ара. Вскочил. Хлопнул дверью.

На следующий день, наряд сменили. Мишка шёл в роту как на Голгофу. Вышел из автопарка. Прошёл мимо аккумуляторной станции. Мимо штаба...Столовой. Свернул в роту. Сел на табуретку. Взялся за голову. Горячие южане уже же собрали свой армянский консилиум- Саркисян, Меликстян, Лёва Хачатрян, Гарик Давтян и сержант Мангасарян. Орали, что-то требовали.

-Вай! Мерет кунем!...Мерет кунем- причитал Саркисян.

-Биляд!-Сердито кричал Мангасарян.- Ибунамат!

Атоян трагически им что-то пояснял, опустив голову.

Мишку я увидел в роте. Он подошел ко мне сияя от радости. Конфликт был исчерпан. И слава богу, потому что у меня назревали свои заморочки.

* * *

Каждый день в роте дотемна засиживался замполит, лейтенант Аюпов. Рисовал газету, чтобы не попасть в немилость к Покровскому.

Лейтенант был нормальным парнем, таким же как мы, без офицерского гонора. После отбоя я заходил к нему в кабинет, пили чай и говорили с ним о жизни.

-Представляешь? - Говорил замполит, принюхиваясь к баночке с краской.- Эти два придурка Саломатин и Сафонов остались в роте. Оба в наряде, роты нет. Кто-то на полётах, кто-то на выезде.

Саломатин был из Одессы, его закадычный дружок Сафронов с Кустаная. Были они совсем зелёные, но дурковали по страшному.

-Ну-ка понюхай краску. Она не на спирту?

-Вам товарищ лейтенант спирт скоро уже будет в компоте мерещиться!

-Это да,- соглашается со мной лейтенант. Довела меня уже ваша рота, скоро ночевать здесь буду.

Замполиту действительно можно только посочувствовать. Хуже чем ему только командиру роты. По моему мнению долгое общение с солдатами- срочниками ведёт к деградации личности. Кажется это называется профессиональная деформация, это когда хозяин становится похож на свою собаку.

В роте четыре взвода, командуют которыми прапорщики- Степанцов, Носов, Давлетов, Мартынов. Прапорщики такие же отмороженные, как и личный состав. Каждый месяц те и другие залетают на бытовой почве. Потом комбат дерёт всех нещадно, как помойных котов. Невзирая на срок службы, пол и вероисповедание.

Течение моих мыслей прерывает Аюпов.

-Ты слушаешь меня или нет?

-Слушаю, товарищ лейтенант!

-Так вот... Саломатин вернулся из бани, взял чистое белье и переодевается в кубрике транспортного взвода. В это время Сафронов стоит на тумбочке и кричит ему- Юран иди сюда!

Тот отвечает на весь коридор,- я переодеваюсь, подожди!

Дневальный опять орет, - иди быстрей. Водку принесли, надо занычить!

А Саломатин уже разделся догола, стоит на полу босиком. Но услышав про водку, рванул к нему.

В это время, дневальный кричит, - рота смирно!-Тишина.

Саломатин не успев затормозить вылетает в коридор и видит перед собой подбоченившегося комбата.

Подполковник смотрит на Саломатина, который в чём мама родила застыл перед тумбочкой дневального и спрашивает таким уксусным голосом:

«Что вы делаете в таком виде возле дневального?»

Саломатин начинает что-то блеять, дескать из бани. Тот не слушает, опять:

«Что в таком виде делаете перед тумбочкой дневального, товарищ солдат»? И так раза три. Потом сделал для себя какой то вывод, побагровел и говорит Саломатину:

-Найдите вашим пристрастиям лучшее применение. Развернулся и вышел, обдав всех своим негодованием.

На следующий день, на построении, комбат, словно Райкин расписал эту историю в красках. Весь батальон лежал.

Аюпов выждал, когда я просмеюсь и вытру слёзы.

-Ты не знаешь самого главного. Потом комбат вызывает начальника санчасти и говорит:

-Капитан Ким, приказываю вам прочитать личному составу лекцию о половом воздержании.

Начальник медсанчасти батальона капитан Ким был одним из самых образованных офицеров части. Он не только выписывал толстые медицинские журналы, но и читал их. Периодически в клубе читал лекции о страшных последствиях сифилиса и гонорейной инфекции.

Слова - хламидии, трихомонады, цитомонады, итомегаловирус, герпес, , золотистый стафилококк в его устах звучали как поэзия.

После полуночи Аюпов садился в свой «москвич-412» и уезжал домой.

Машина у него старая, дребезжащая. Но замполит был страшно горд.

Однажды он пробил колесо. Странно, что он никого не заставил ставить запаску, а самостоятельно поставил домкрат и поменял колесо.

Я в это время курил рядом и давал ценные советы.

Что нас сближало? Может быть общие взгляды? Или какой-то молодой здоровый цинизм, помогающий превозмогать официальное враньё.

Меня назначили в патруль. За всю службу я ни разу не был в увольнении.

Предстоящую прогулку по городу воспринимаю как праздник. Мы идём по городу. Навстречу идут двое срочников, младший сержант и рядовой. Они не в парадках, как мы, а в обычном, выгоревшем на солнце, застиранном хебе. Солдаты глазеют по сторонам, не спеша рассматривают здания, оборачиваются вслед проходящим женщинам. Старший патруля говорит:

-Внимание!..Это наши. Самовольщики. Вот с них и начнём. Наша задача, развести их на пиво.

Старший патруля – сержант- сверхсрочник. Фамилия – Болдырев. У него кошачьи усы и хитрый- прехитрый взгляд из- под нависших бровей.

Солдаты подходят ближе. На петлицах у них мотострелковые эмблемы.

Болдырев бросает ладонь к виску. Голос у него громогласный. Дал господь талант.

-Старший патруля, сержант сверхсрочной службы Болдырев.- Сержант сверхсрочной службы звучит, как майор.

-Попрошу ваши документы. Увольнительные.

Слюнявя пальцы листает военные билеты.

-Откуда?

Отвечает младший сержант. Он улыбчиво щурится. Но в голосе явственно слышится вызов.

-Оттуда сержант. Провинция Герат.- Младший сержант усмехнулся- Если точнее Фарах, если тебе это о чём то говорит.

-Говорит...говорит...Воинский устав он для всех обязателен.

Герат...Это там погиб Витька Федотов из нашей школы.

Я оттягиваю сержанта в сторону.

-Ты ничего не понял. Они оттуда...из-за речки.

Сержант непонятливо спрашивает:

-Откуда...оттуда?- Потом недовольно бурчит.

-Это ты не понял. Мы что так и будем до вечера, как дураки ходить?

Мне захотелось дать ему в морду. Как когда то лейтенанту Сучкову.

-Не будем. Отпусти ребят. Куплю я тебе пива.

Услышав, что у меня есть деньги, старший патруля подобрел.

Мы стоим под деревьями, курим. Я дал Болдыреву денег, он ушёл за пивом.

Я не спрашиваю, как там? Не стоит задавать этот вопрос. Ответят, езжай туда сам и всё увидишь. Будут правы.

Я спрашиваю.- Фарах, где это?

Младший сержант отвечает- недалеко от Шинданда, скалы. Там в скалах они и сидят, суки! А мы вокруг, 101-й полк.

Сержант затягивается, затаптывает окурок.

-Мы в ваш город двух двухсотых привезли. Лейтенант на два часа в город отпустил. Спасибо тебе, а то сверчок твой нам бы все жилы вытянул. Не хочется время на ерунду тратить. Вечером борт, снова туда.

Мимо, негромко переговариваясь проходят люди. Выходной день многие с детьми. Вспоминаю,- «если бы не мы, вас бы давно...»

Мы прощаемся. Приходит Болдырев. Приносит пиво. Мы молча пьём. Говорить не хочется.

* * *