"Папочка" моей подруги

Глава 6

Карина.

Меня пытается выдернуть из сна звук воды. Кажется кто-то принимает душ. Но мозг упрямо плывёт в тумане, и я хватаюсь за остатки сна, как за спасательный круг. Голова болит так, будто в ней поселился перфоратор.

Я шевелюсь, морщусь, но всё ещё не хочу открывать глаза. Пока не слышу, как щёлкает дверь… и шаги направляются в мою сторону.

Один глаз открывается сам собой — лениво, с протестом. Я просто хочу понять, кто это. Кто ко мне в комнату…

... мужчина. ГОЛЫЙ МУЖЧИНА. И ЭТО...

БЛЯ...

Я подскакиваю с подушки, как будто меня швырнули вверх пружиной. Сажусь, сжимаюсь в комок и натягиваю одеяло до самого подбородка.

Рядом стоит Давид Игоревич. С полотенцем на бёдрах. Мокрые волосы. Вода ещё стекает с них по его идеальному, накачанному телу.

Я таращусь на него глазами как блинами. Сглатываю. Медленно поднимаю взгляд к лицу.

Он стоит спокойно, наклонив голову чуть на бок. Потом отворачивается, открывает комод, достаёт оттуда нижнее бельё — и говорит тоном, как будто это обычное утро:

— Доброе утро, Карина. Как спалось в моей постели?

Я замираю. С открытым ртом. Забыв, как дышать.

Мозг отказывается понимать происходящее. Страх. Смущение. Паника.

Я. В. Кровати. ОТЦА. ПОДРУГИ?!

— Я... простите... я не знаю, как так получилось... Я комнату перепутала, — лепечу быстро и тихо, почти в одеяло. Глаза опущены. Смотреть на него — выше моих сил.

Мне хочется исчезнуть. Раствориться в этом чёртовом одеяле. Провалиться сквозь пол. Исчезнуть из этой реальности.

Абрамов не улыбается. Ни малейшего намёка. Даже бровью не ведёт.

Бросает на край кровати боксеры и я отворачиваюсь в сторону. Что ж за утро такое?

— Комнату перепутала? — повторяет он, идя к шкафу, достает рубашку с брюками. — Это бывает... — оборачивается и говорит глядя прямо в меня. — Но, как правило, не с постелью хозяина дома.

Я чувствую, как щеки горят. Кожа будто колет мелкими иглами от стыда. Он раздражён — это чувствуется в каждом слове, в тоне, в ледяной паузе между фразами.

— В следующий раз будь внимательнее, Карина. Особенно с дверями. Особенно — с моей комнатой.

Я сжимаюсь в комок сильнее.

— Простите... — почти не слышно.

Давид Игоревич кладёт рубашку и брюки на кровать. Не торопится. Спокойно, почти хищно.

— Я могу одеться? Или ты предпочитаешь наблюдать?

О Боже.

Мне становится одновременно жарко и холодно. Кожа покрывается мурашками, а сердце колотится где-то в горле. Под его взглядом я отползаю к краю кровати, натянуто, как будто перед выстрелом.

Дрожащими руками откидываю одеяло.

Зажмуриваюсь — будто если не видеть его, то и он не увидит меня. И поднимаюсь на ноги.

Ужас. Кошмар. Я снова перед ним в купальнике. Полураздетая.

Никогда в жизни не было ситуации хуже этой.

Иду к двери, ноги дрожат так, будто я учусь ходить заново.

Мысленно повторяю: он не смотрит на меня, он не смотрит на меня…

Но его голос разрезает воздух:

— Разбуди мою дочь. Через пять минут жду вас в столовой.

Пауза. Чёртова пауза.

— И… желательно, оденься, Карина.

Ну это уже перебор! Я же не специально перед ним в таком виде хожу!

Сжимаю зубы, не оборачиваясь.

— Оденусь, Давид Игоревич, — выдавливаю с натянутой вежливостью.

Выскальзываю в коридор. Дверь за спиной тихо захлопывается, а я делаю глубокий вдох. Сердце колотится так, будто решило выбить рёбра. В горле ком. И жар, и холод, и стыд, и злость.

— Ужасное утро... — бормочу, чуть не плача от досады. — Просто ужаснейшее.

Моя личная катастрофа.

Стыд ползёт по телу, как кипяток под кожей. Перед глазами снова эта сцена: он, мокрый, полотенце, капли воды по телу...

— Я в ахере. Просто в ахере.

Вот так и знала — что-то обязательно пойдёт не так.

Иду прямиком в комнату Маши. Мои вещи там. Я вчера переоделась у неё в ванной.

Голова болит до тошноты. Или тошнота от того что воды хочу? Или от нервов? Не знаю. Но состояние ужасное. Как ещё пережить вылазку на ковёр к Абрамову — не ясно. Лучше бы вообще никогда с ним не пересекаться.

Машка спит утонув в розовых подушках и одеяле. Даже будить жаль, но вариантов нету.

Подхожу к ней в притык.

— Маш, вставай. Нас на ковёр твой отец вызывает.

Маша шевелиться и натягивает одеяло на голову. Стонет.

— Чтоо? — тихо тянет.

— Давид Игоревич дома. Не в настроении. И нам сейчас будет полный каюк.

Машка медленно приподнимается, прищурившись, как крот на свету.

— Ты чего орёшь с утра?.. Голова гудит как трактор. Дай поспать.

— Не ору. Это ещё я спокойная.

Я мечусь по комнате, хватаю одежду, но руки дрожат. Маша зевает, потирает лицо.

— Что случилось-то? Почему каюк? Папочка будет дома ближе к вечеру.

Я замираю. Смотрю на неё. И понимаю — не могу больше держать в себе.

— Он уже дома. И... я... я перепутала комнату.

Маша хмурится.

— В смысле — перепутала?

— В смысле, я легла спать не туда.

— А куда?... — медленно, с подозрением.

Я вдыхаю, быстро, на одном выдохе:

— Я проснулась в его кровати. Маш, в кровати твоего отца.

— ЧТО?! — Машка резко садится. Волосы взлетают падая ей на лицо. — Ты шутишь?!

Я хватаюсь за голову.

— Если бы. О нём я точно шутить не настрояна. Я чуть не посидела. Он стоял передо мной! Сердитый!

То что он был голым — умолчу. Не дай Бог подумает не то что нужно.

— Боже мой, — Машка прикрывает рот ладонью, глаза как блюдца. — Карина! Да ты влетела по-крупному! Он же не любит чтобы в его комнату кто-то входил. А ты ещё и в кровати его была, — повторяет Маша с ужасом. — В его кровати, Карина!

Я жалобно смотрю на неё.

— Да я и сама в шоке! И, кажется, считает меня... не знаю кем! Он нас сейчас убьет за вечеринку. А потом запретит общаться.

Машка моргает, потом падает на подушку, вскидывает руки в воздух.

— Всё. Мы трупы.

— Ммм...— тяну с ужасом.

Маша скидывает одеяло и слазит с кровати.

— Так, не боись. Папочка у меня отходчивый. Думаю обойдёмся лекцией.

— Думаешь? — шепчу, натягивая футболку задом наперёд и сразу же её переодеваю.

— Ну, надеюсь, — бурчит Маша, протягивая мне джинсы. — Хотя... если он с утра уже в костюме — точно капец. Это его «режим акула».

— Он был в полотенце, Маш! — шиплю я забыв что планировала не говорить это. — Стоял. Надо мной. Молча! Смотрел, как будто готов испепелить.

— А полотенце... — Маша сужает глаза. — Ну, хоть было. Уфф. Он у меня в такой форме что созерцать его голый торс можно вечность.

Я в ужасе поворачиваюсь к ней:

— Маша!

— А что?! — пожимает плечами. — Ты видела его пресс? У него там плиты можно кирпичи колоть.

Она ещё и издевается!?

— Ты думаешь я его пристально разглядывала?Я глаза едва открыла! А он... стоял! Надо мной! Я думала умру на месте от страха.

Маша хихикает, но быстро берёт себя в руки.

— Так, всё. Не отвлекаемся. Главное — делать вид, что ничего не случилось. И эта маленькая оплошность — ничего страшного. С кем не бывает?!

— Прекрасный образ. Очень убедительный. Особенно для его отцовского мозга.

Машка слаживает губы в трубочку.

— Ну ты же одна там спала. И почти одетая. Думаю он угомонится. В целом то утро хорошее. В его постели красивая девочка.

— Чегоо? Я ребёнок для него! Ты что мелишь с утра? Ещё не проспалась?

Маша прикрывает рот, давясь смешком:

— Да не злись ты так. Просто пытаюсь разрядить обстановку. У меня папочка правда хороший. Уверена за кровать он ничего не скажет. А за тусу — скажет.

Она делает глубокий вдох, берёт меня под локоть.

— Пошли. Встанем перед папиным взором с раскаянием — и он нас простит.

— Надеюсь!

И мы выходим из комнаты. Шагаем, будто идём в пасть тигра. Ну я во всяком случае иду именно так.

Пахнет кофе. И грозой. И, кажется, злостью отцовского масштаба.