Песня для тумана

Болли опустил морду, оскалил зубы и тихонько зарычал. Хозяин успокаивающе потрепал друга по прижатым к голове ушам. Добрый пёс. Преданный, сильный, свирепый. Но уж больно впечатлительный, когда рядом туман. Впрочем, оно и понятно: тут и человеку жутко становится, что уж с бессловесной твари взять. Болли тоскливо покосился на хозяина единственным глазом. У Эрика-то глаза два, а не видит хозяин ни сида. В буквальном смысле. Тонкие полупризрачные тени, от которых тягучим, сладковатым веет, клубятся у самой воды. Эрик рукой достал бы, если б захотел. Болли тяжело вздохнул и снова предостерегающе рыкнул на размытую фигуру. Кошки, те альвов получше видят, конечно. Но эти ж твари разве хозяев предупредят? Ведьмовское отродье! Пёс обеспокоенно втянул воздух, принюхиваясь, но тут же улёгся у ног Эрика. Запах, примешивавшийся к влажно-тягучим струям тумана, был знакомым, почти родным. Сигрид. Девушка выпорхнула из-за скалы фьорда порывисто, резко, будто стрекоза. Море холодное, короткое северное лето ещё не набрало силу, а она бежит босиком по кромке прибоя, и пена облекает её ступни тонким кружевом. Тоньше, чем привезённое в подарок Эриком. Удачным выдался прошлогодний поход, много диковинок погрузил рыжий викинг на свой драккар, не стыдно и к дочери ярла посвататься. Вот только на Зелёный остров заходить не стоило. И девчонку с заострёнными, будто лошадиными ушами без мочек, надо было оставить в покое. Может, тогда бы и не увязался за резной драконьей мордой этот туман… – Сигрид, – сурово нахмурился Эрик, – зачем пришла? Знаешь же, на побережье теперь небезопасно. – Тебя искала, – голубые глаза девушки вызывающе блеснули. – Нашла, так что ж теперь? – Эрик опустил голову, стал внимательно разглядывать камни, только бы на Сигрид не смотреть. Дочь ярла, правду сказать, тоже на викинга любоваться не стала: к драккару взглядом прикипела. – Ты что, снова? Ты же обещал! – Развернулась, побежала вдоль влажной белёсой стены. Может, и прав отец, что за Ульва замуж идти велит. Тот, говорят, своему слову хозяин. – Сигрид! – Крик в туман, словно в ворох бархата упал, запутался, Эрику к ногам скатился. Хотел, было, следом за любимой броситься, да сам себя осадил. Да, обещал. Свадьбу обещал, как богатств в походе раздобудет. Да кто ж знал, чем Королева Мэб за ласку к её подданной викингов отдарит? Эрик туман домой привёз. Эрику и обратно его загонять. А вернётся ли… про то только богам знать. Если промеж собой уже договорились.   *** Ушам своим не поверил ярл Альвгейр, когда любимая дочь объявила: согласна покориться воле отца. Раз Ульв Стейнсон человек достойный и надёжный, быть ему ярлу зятем. И до осени тянуть не нужно: чем быстрее свадьбу сыграют, тем лучше. Об Эрике и словом не помянула. Вот вернётся он с полным драккаром добра, а она уже… Представлять себе лицо рыжего викинга в момент, когда он увидит Сигрид чужой женой, было щемяще-горько и оттого приятно. Гордо пройдёт мимо жена Ульва, позванивая золотыми запястьями и покачивая зелёными серьгами. Редок в этих землях малахит, а что редко, то и ценно. Синие глаза у каждого второго: что у Эрика, что у ярла… Уговаривает себя Сигрид, а сама себе не верит: страшно на жениха глядеть. Противно даже. Худой, невысокий, волосы цвета воронова крыла, а кожа бледная, и той же каменной зеленью отливает, что и глаза. Будто хвори туманные, от которых Ульв викингов избавил, на себя забрал. Прикусила невеста губу, на жениха украдкой всё же поглядела. Боязно, а любопытно. Кто он, Ульв Стейнсон с Зелёных Холмов? Как добрался сюда один, без ладьи и драккара? Почему не носит бороды, как подобает мужчине? Горы сокровищ для подарков будущей жене и её родичам будто из-под земли достал. Но более всего интересно, что такое ярл Альвгейр ему сказал, когда незаметно со спины подошёл. Тихо сказал, чтоб гости не расслышали. Хоть Сигрид и рядом была, а ни словечка не разобрала – на чужом наречии ярл к зятю обратился, будто ясень листвой зашелестел. Ульв волчьими зубами заблестел. Говор чужой у него оказался, а слова знакомые: – Откуда такие мысли, ярл? Ты же меня знаешь. – Знаю. – Голос Альвгейра морозными рунами затвердел. – Отсюда и такие мысли. Не убережёшь Сигрид… – Разве ты не слышал мою брачную клятву, ярл? Съёжилась молодая жена от жёсткого тона и вспомнила, что Ульв Стейнсон мудрой Вар обещал: до самой смерти оберегать и защищать жену, а также весь её род. Вот только про любовь ничего не говорил. Скрипнул Альвгейр зубами, да в сторону отошёл, факел первым зажёг. Идут молодые в круге огня своих гостей, и чем дальше, тем страшнее тени, которые Ульву на лицо ложатся. Кажется он Сигрид то волком, то вороном, то вовсе страшилищем с носа драккара. Отсюда мыслям уже к Эрику мостик. Картинка с серьгами-браслетами поблекла, далеко уже где-то… а ненавистный муж - вот он, руку протяни. Процессия остановилась. Двери закрыл и запер, остались молодожёны одни, наедине со свадебным ложем. Ой, не так себе брачную ночь Сигрид представляла. Были в мечтах рыжая страсть, восторженный крик и сладостный стон в объятиях статного викинга. А вот страшного карлика, тянущего к Сигрид тонкие паучьи лапки, не было. Что ж ты, синеглазый Эрик, наделал? И до того себя жалко стало, что забылась на секундочку дочь ярла – тихо всхлипнула. Ульв небрежно развалился на медвежьей шкуре. Равнодушно сапоги скинул. – Будет уже, не трясись. Ты не в моём вкусе.   *** Причалили ночью, обойдя остров по широкой дуге. Викинги надеялись высадиться незаметно, не всполошить побережье. «Глупо, – тоскливо думал Болли и жался к ноге хозяина. – Туман вокруг». Туман всё видит и следует за рыжим предводителем, как горностаевая мантия чужеземного конунга. Роскошный плащ из шкурок маленьких мёртвых существ. Болли взглянул на луну, вспоровшую туман, будто полотно кинжалом. Гостеприимно стелется серебристая дорожка перед драккаром. Пёс тихонько завыл. Опытные воины пользовались каждым клочком тени, скрытно пробирались к стене леса. Главное - пересечь открытую полосу берега. Драккар в маленькой укромной бухте заметят не сразу. До леса добрались. И там началось самое страшное. Невозможно застать крадущегося викинга врасплох. Вот и Олав развернулся одним плавным, но стремительным движением, рубанул нападающего наотмашь. Ночную тишину разорвал крик боли и ярости. Драка началась сразу со всех сторон. Эрик никак не мог сообразить, куда ему прорываться. Просто бил, парировал, уходил от удара - и бил снова, время от времени, пытаясь построить хирд* в круг. Но его выкрики бессильно тонули в тумане, не долетали до товарищей. Нападение оказалось чудовищным в своей неотвратимости: от засевших на деревьях лучников может спасти построение за щитами, но в викингов не стреляли. Безобразно размалёванные рожи возникали прямо из тумана, словно рождались в нём. Туман… серебристо-лунное марево окутывало воинов, искажало звуки, скрадывало лица и обманчиво изменяло расстояния. Выбрасывая вперёд руку в стремительном выпаде, Эрик не различал уже собственное запястье. Его окружал узкий круг обозреваемого пространства, остальное же терялось за липкими белёсыми стенами. Эрик развернулся, отражая целящее в него из пелены стремительное лезвие, и с досадой пнул Болли коленом в бок. «Что же ты, одноглазый, совсем нюх потерял?» – зло выплюнул он сквозь свежую щербину между зубами. Боевой пёс вёл себя как глупый щенок: огрызался и щерился, но как-то неуверенно, а то и вовсе начинал жалобно поскуливать, стараясь заглянуть хозяину в глаза. Но вот на рыжего предводителя накинулись сразу двое. Одному Эрик вспорол живот и тот упал, машинально, но уже бессмысленно зажимая смертельную рану, второго же подмял под себя Болли, наконец, избавившийся от колебаний. – Молодец! – радостно выкрикнул Эрик прямо в окровавленную пасть обернувшегося к хозяину пса, но тут же побледнел и застыл на месте, будто луна облила его жидким серебром. Туман начал медленно рассеиваться, открывая взгляду место жестокой битвы, и вместе с туманом оплывали, растворялись мерзкие личины поверженных врагов. Барди, Ауд, Бьорн, Кнуд, Ламби, Варди… все лежат тут. Немые, неподвижные, некоторые так и не расцепившие смертельных объятий. Мёртвые викинги. А больше никого. Одноглазый пёс спрыгнул с груди Олава и медленной, размеренной походкой направился к хозяину. Потёрся головой о голенище сапога, надеясь на одобрение. Где-то в листве послышался тихий смех. _____________________________________ * Хирд — боевая дружина в Скандинавии эпохи викингов, имевшая возможность сражаться группами от всего состава до пар воинов. Хирд подчинялся конунгу, ярлу или херсиру. Как правило, дружинники-хирдманны полностью повиновались вождю, представляя собой подобие семьи. ________________________________________ *** Ульв встал ещё затемно. Накинул плащ и уже у самой двери бросил жене через плечо: – Вернусь поздно и голодным. Чтоб ужин был готов. И вышел, Сигрид даже ответить ничего не успела. С другой стороны, чего тут разговаривать? Хозяйке в новом доме, который ярл в приданое дал, осматриваться надо. Все комнаты обошла. Богато, ничего не скажешь. Не то, что дочери ярла, жене конунга не зазорно таким двором заправлять. Посуда драгоценная, ткани заморские. Откуда всё? Не под плащом же Ульв полные сундуки добра носил. А ещё ни одного трэлла Сигрид так и не обнаружила. Мясо есть, кое-какие овощи, специи южные, что на вес золота продают… а вот кому распоряжения на ужин отдавать? Кем командовать? Присела дочь ярла на кровать, на которой Ульв всю ночь провалялся, а она даже подойти боялась, колени обняла и глубоко задумалась. К отцу, что ли, пожаловаться пойти? Смешно даже. Сигрид тряхнула головой и решительно встала. Вспомнилось, как Ульв говорил с Альвгейром. Безо всякого почтения, даже обращение «ярл» произносил как-то странно: не то, чтобы с издёвкой, но словно указывая тому его место. Так говорить мог бы разве что… конунг? Ульв Стейнсон достаточно богат, чтобы иметь полный дом трэллов. Раз их тут нет, а ужин он приказал приготовить… приказал небрежно, будто какой-то тир, это может быть только вызов. Чего же он хочет? Доказать, что дочь ярла безмозглая неумеха? В ушах отчётливо, словно муж стоял у неё за плечом, прозвучало вчерашнее, непонятное, но оттого ещё более обидное: «Ты не в моём вкусе». И Сигрид залилась краской до кончиков ушей, будто зимняя рябина. Конечно, у неё не такая пышная грудь, как у Гуннир, но, говорят, она ещё может вырасти. Ну, хорошо - и волосы не такие длинные и густые, как у Ингунн… Сигрид закатала рукава и набросилась на кусок кабана.   *** Ульв удивлённо перевёл взгляд с полусырого-полуобугленного куска, который брезгливо держал двумя пальцами, на молодую супругу. – Что это значит, женщина? Я не для того женился, чтобы меня отравили в первый же день. – Да? – Сигрид, усвоившая от Альвгейра, что лучшая защита это нападение, упёрла руки в бока и, сверля мужа гневным взглядом, воскликнула: – А для чего? Я тебе не нравлюсь, ты мне тоже, так чего сватался? Если ярлом думаешь после отца стать, так не надейся: он ещё тебя переживёт! – Это вряд ли, – не глядя на Сигрид, Ульв бросил насмерть замученное мясо в очаг. Скинул сапоги, вытянул ноги к огню. Тягостное молчание висело между супругами ещё несколько минут, пока Ульв не подтянул поближе кожаный мешок, который принёс с собой, достал хлеб и головку сыра. Разломил, протянул половину жене. Принялся молча есть. Сигрид вгрызалась в сыр мелкими быстрыми укусами, как мышка. После целого дня вынужденной голодовки ей показалось, что ничего вкуснее дочь ярла в жизни не ела. Утолив первый голод, девушка робко, без прежнего вызова, произнесла: – Ульв! Он не ответил, но голову слегка повернул, давая понять, что расслышал. – А зачем ты на мне женился? Мужчина, выглядевший очень уставшим, небрежно стянул с себя плащ и верхнюю рубаху, упал на брачное ложе и, уже засыпая, пробормотал: – Готовить научишься – расскажу.   *** Пламя погребального костра, сложенного Эриком для своего хирда, взметнулось выше деревьев и горело долго. Но последний викинг сидел с потухшим взглядом ещё дольше. Угли уже прогорели в невесомый пепел. Одна из серых «бабочек», круживших над кострищем, села на щеку викинга. Эрик вздрогнул, будто очнулся ото сна, мазнул рукой по лицу, оставив грязный след на месте тонких «крылышек». Болли преданно заглянул в глаза хозяина. Там была пустота. На что годится вождь, потерявший всех своих людей? Скольких из них он отправил в Валхаллу собственной рукой? А сам при этом остался, практически, невредимым… совсем, видно, отвернулись от рыжего Тор с Одином, не хотят видеть в светлых чертогах на братском пиру. Издав полустон-полувсхлип, Эрик выронил меч. Низко стелющийся туман немедленно потянулся к лезвию белыми лапами, но Болли подскочил со звонким лаем, разметал липкое марево хвостом. После так потрясшей викинга братоубийственной схватки пёс сильно переменился: больше не мялся, не скулил, не жался к хозяину. Напротив, пока Эрик пребывал в состоянии столбняка, Болли обнюхал все метки, оставленные жителями леса, убедился, что тут есть волчья стая и даже нарвался на короткую стычку с её вожаком. Этот бой закончился вничью, но Болли не собирался останавливаться на достигнутом: без команды драккар обратно не пойдёт, так что придётся обживать то, что есть. Пёс вспомнил светлый мех, хорошо заметный на фоне листвы, и притягательный запах молодой волчицы, искоса наблюдавшей за его битвой с вожаком. И облизнулся. Воинственность Болли окончательно привела Эрика в себя. В конце концов, он ещё жив, а потому должен попытаться отомстить за товарищей. Но, самое главное, нужно уничтожить этот проклятый туман. Ведь Эрик поклялся. Поклялся всеми богами, что сделает это или умрёт. Так же, как чёрный коротышка с малахитовыми глазами, поклялся, ухмыляясь, выставляя напоказ неестественно острые зубы, что охранит Сигрид от хвори колдовского тумана, не позволит ему высосать блеск золотых волос, влагу нежных губ, жизнь из хрупкого тела, как это бывало с другими, сильными, цветущими мужчинами, например. Туман, увязавшийся за Эриком после проклятых островов, проникал всюду, молочной пеленой застилал глаза, душил, гасил огонь жизни, не разбирая, кто перед ним: старик, ребёнок, женщина… каждый, кого касались липкие лапы колдовства, заболевал, чах и умирал. Каждый, за исключением ярла, в первый же день с бранью и обнажённым мечом накинувшегося на белёсую пелену. Оружие, разумеется, проходило сквозь туман, не причиняя тому ни малейшего вреда. От брани, в том числе иноземной, которую Эрик не понимал, было немногим больше толку. Сам рыжий викинг, как и его хирд, тоже оказался неуязвим для колдовской заразы, хоть белая позёмка и струилась за ним как привязанная. Как тень. Как тень, отброшенная неверным светом факела, однажды отделился от ночной темноты Ульв Стейнсон, отодвинувший белую стену за кромку прибоя. Ярл Альвгейр приветствовал гостя и велел оказать ему величайшие почести. Вот только смотрел при этом на карлика так, будто больше всего на свете мечтает свернуть тому шею.   *** Наутро после свадьбы дочери, Альвгейр был зол, будто с похмелья, хотя накануне ковша единого не пригубил. Ярл вовсю костерил проклятого выродка, вобравшего в себя худшее от обоих родителей, но сам понимал - злиться надо в первую очередь на себя. Что, если ярл перемудрил? Вспомнив, как расхохотался ему в лицо Ульв, Альвгейр поёжился, будто от пронизывающего порыва ветра. Старые долги между ними давно уплачены, а клятвы оставались нерушимыми, и ярл надеялся, что никогда больше не увидит этих несмешливых малахитовых глаз, а, главное, никогда больше не услышит этот голос: обжигающий, как сталь, сладкий, как мёд, дразнящий, как любовная ласка. Проклятый ублюдок не носил с собой оружия. Таким, как Ульв, оно не нужно. Слова - его богатство, слова - его драккар, слова - его хирд. И эти же слова стали хирдом Альвгейра, стоило тому попросить. Но ещё смелее и яростнее чудесных воинов оказалась златокудрая Хельга, отвесившая Альвгейру звонкую оплеуху. Можно одолеть хрупкое женское тело, но не сломить дух настоящей валькирии. А Ульв сумел. Усмехнулся коротко, встретил взгляд кипящего гневом и желанием Альвгейра. – Я спою для неё. Но слушать будете оба. Последовавшая ночь вспоминалась ярлу горячей битвой. И он не знал, кто же на самом деле победил. С жаром и страстью отдавалась ему необузданная валькирия, пот застилал глаза, уста саднило от поцелуев, а по жилам бежал змеиный яд голоса барда. Зачала златокудрая и родила мужу маленькую Сигрид, дитя победы над старым вождём и над женским сердцем. Вот только всё то время, что провела с Альвгейром его нежная Хельга, он, гордый ярл, бросался выполнять любой её каприз проворнее последнего трэлла. Год шёл за годом, и каждый раз, в канун Самайна, который не празднуют на этих берегах, пропадал один из славных хирдманов Альвгейра, что пришли когда-то вместе с ним. А ярл знал, что в лесу завтра станет одним волком или медведем больше. Только за тех, кто связал себя узами брака, можно было не беспокоиться. – Думаешь, их держит клятва Вар? – смех Ульва был грудным и резким – не смех, а ворчание волка. Альвгейр знал, сколь мало значат клятвы для барда. Клятвы – это ведь тоже только слова, а слова – его верные трэллы. Как он прикажет – так и повернутся. Руна за руной ложилась перед алтарём, слово за словом произносил Ульв, заставляя рыжего Эрика повторять их одно за другим:  – Клянусь вернуть за границу царства фей туман Королевы Мэб. Или погибнуть. Или погибнуть. Эрик не был трусом. Но он был молод. И влюблён. Он не хотел умирать. И запнулся перед последним словом. Ульв поглядел на него снизу вверх, вдруг ставшими изумрудными вместо малахитовых, глазами и не улыбнулся – оскалился: – Тебя туман не убьёт. Ты ей нужен живым. А вот Сигрид – без надобности. – Поклянись, что Сигрид не умрёт, если я сделаю всё, как ты говоришь, – тут же выпалил викинг. – Клянусь, – легко и непринуждённо, как весенний ветерок в листве, прошелестел голос барда, – она не умрёт, если ты всё сделаешь правильно. Тут уже насторожился Альвгейр: «сделаешь всё правильно»? Слишком двусмысленно звучит. Он решил перестраховаться. Но стоило ли? – Стоило ли? – спросил, ухмыляясь, уже на пороге чертогов новобрачных тот, кого называли Стейнсоном с Зелёных Холмов. Но Альвгейр знал, что выдал дочь за Брокксона из-под Чёрной Горы. – Ты поклялся защищать Сигрид, – угрюмо ответил ярл на языке фей и лепреконов. – Ты не сможешь обидеть её… – Я не обижаю женщин, ярл, – сверкнул белоснежными зубами новобрачный. – Я им пою. Альвгейр грудью налетел на массивную дверь, но та уже была заперта изнутри.   Два дня ярл не находил себе места, воображая, как его дочь, его маленькая Сигрид, стонет от страсти под тёмным отродьем, жадно тянется к нему алыми губами и нежно ласкает зеленоватую кожу выродка. О, Альвгейр знал, на что способен голос Великого Барда, сам как-то ползал на коленях и обливался слезами, вымаливая прощение за неосторожно брошенные слова, сын светлого ши – перед сыном цверга. Но те слова давно были сказаны, а прошлое осталось в прошлом. Будущее же Сигрид оставалось неясным. Сам пойти к дочери ярл так и не решился. Отправил не старую ещё, в самом соку, вдову Ингунн, пробормотав невнятицу про то, что девочка, мол, без матери росла… Женщина понимающе кивнула, и, к тому времени, как позёвывающая Сигрид вышла из дома, уже поджидала на крыльце. – Отец за тебя беспокоится, – сообщила Ингунн, лаская девушку взглядом, полным нерастраченной материнской нежности. – Ты меня знаешь, болтать лишнего не буду. Но замужем-то была. Так что, если беспокоит тебя что-то, ты не стесняйся – спрашивай. По тому, какой густой краской залилась Сигрид, вдова сразу сообразила: не зря пришла. – Ну, девочка, не бойся, – подбадривающе улыбнулась Ингунн. – Как готовить кабана, чтоб съел, ещё и добавки попросил?