Лугальзагесси, царь Шумера

9

Похоронная процессия двигалась по раскаленной месопотамской пустыне к ряду каменных невысоких гор, где давным-давно была приготовлена усыпальница Укуша. Сегодняшним утром рабы из храма отворили вход в гробницу и принялись вычищать пыль и грязь, которая накопилась там за многие годы. Чтобы убрать неприятный затхлый запах, который всегда стоял в подземельях и пещерах, рабы вымыли каменный пол душистым мылом и в каждом углу зажгли дурманящие благовония, дабы душа жреца пребывала бы здесь в покое и благоденствии.

Процессия продолжала свой путь вот уже больше часа. Впереди шагал, понурив голову в золотой короне, царь Лугальзагесси, который за все это время не удостоил своим вниманием идущую на полшага сзади него Нанисту, одетую в зеленое платье, ниспадающее большими складками до земли. Лицо царицы было закрыто тонкой вуалью, сквозь которое можно было разглядеть большие красивые глаза, полные ужаса и отчаяния. Следом за царской семьей шли, запряженные в повозку, два вола; их спины и бока были мокрыми от пота, рой мух беспрестанно кружился над ними, но волы не обращали на них никакого внимания, медленно переставляя толстые ноги в такт поскрипыванию телеги, на которой возлежал большой гроб, крышка которого была инструктирована золотым орнаментом. Следом двигалась целая вереница жрецов главного храма Уммы, начиная от послушников и заканчивая жрецами высшего сана, которые все время монотонно повторяли слова заупокойной молитвы. Вся пустыня словно огласилась от края до края этими молитвами, которые сильно запали в душу царя. Замыкали сею процессию сорок пять храмовых рабов и рабынь, одетые в лучшие наряды. Они шли и стеклянными глазами смотрели перед собой, словно были живыми мумиями. Рабы и рабыни предназначались для жертвоприношения вместе с двумя конями, двумя коровами и сотней баранов. Рабыни несли в руках золотые чаши, украшенные драгоценными камнями, которые ярко переливались на солнце разноцветными бликами.

Марево уже давно нависло над раскаленной землей. На небе не было ни единого облачка. Такого жаркого дня не было уже много месяцев. Видно, сами боги решили испытать царя и на этот раз. Но Лугальзагесси, назло небожителям, все также уверенным шагом брел по пустыне, даже не обмахивая себя веером. Наниста же держала в руках маленькое опахало, которым обмахивала пылавшее от жары лицо.

Процессия подошла к каменной горе. Там уже столпились рабы и дворцовые слуги, которые давно приготовили постамент для царской семьи, которая разделит скромную трапезу сразу же после погребения. Небольшой столик из сандалового дерева стоял поодаль в тени навеса, на нем уже стояли две тарелки и чаши с вином – все это предназначалось Лугальзагесси и его царственной супруги.

Несколько рослых чернокожих рабов, звеня медными браслетами, с трудом сняли гроб с телеги и положили его на землю. Остальные рабы достали два крепких каната и обвязали им два кольца, специально вделанных в крышку гроба. Напрягая свои мускулистые ноги, чернокожие великаны поволокли гроб в усыпальницу. Там уже на постаменте стояла большая жертвенная чаша, куда жрецы выльют кровь животных, рабов и рабынь. Лугальзагесси вместе с Нанистой вошли в гробницу и остановились подле гроба, где лежало тело Укуша. Царь присел возле него и приказал всем собравшимся:

- Выйдите все вон! Я хочу еще раз побыть наедине с отцом.

Слуги и жрецы покорно исполнили приказ и бесшумно удалились из усыпальнице, остановившись неподалеку от засохшего дерева. С царем осталась лишь Наниста, которая наклонилась над мужем и хотела было положить свою руку ему на плечо, как вдруг он обернулся и крикнул так, что женщина чуть было не упала:

- И ты иди вон! Или для тебя слово царя ничего не значит?

- Прости меня, супруг мой, - царица покорно опустила голову и попятилась к выходу, придерживая край вуали, чтобы она ненароком не раскрыла ее лица.

Лугальзагесси остался наедине с умершим отцом. Теперь он мог вволю вылить все свои чувства, которые до этого из последних сил скрывал ото всех. Молодой царь прислонился к холодному гробу и заплакал, сжав в ладони окаменевшие руки Укуша. Отец ушел из жизни так неожиданно, что Лугальзагесси не смог ничего ему объяснить. Слова, сказанные тогда вечером, все еще эхом отзывались в его голове: « Всю жизнь ты склонялся в поклоне перед золотыми, бронзовыми, деревянными статуями, воскурял перед ними фимиам и ладан…Я не прощу тебе то, что ты сделал меня царем не по моей воле…» Царь прикрыл ладонями уши, но сказанное все равно точно печать отдавалось в душе и сердце. Отца нет, поддержки ждать не от куда. Теперь остается лишь одно: покориться воле богов, как такового желал старый жрец и привести к покорности все города Шумерии. Только сейчас, сидя в каменной усыпальнице перед гранитовым гробом, Лугальзагесси понял, чего хотел от него отец. И хотя это понимание пришло так поздно, что нельзя ничего изменить, то придется постараться хотя сделать все, чтобы исправить свой поступок по отношению к отцу и сделать все для спокойствия его души.

Когда царь вышел из гробнице, жрецы подвели мычавших коров молочного цвета и жертвенным ножом перерезали им горло. Из раны струей закапала темно-красная кровь. Когда с коровами было покончено, их тело разрезали на куски и бросили в жертвенник внутри гробницы. Следом за коровами в ход пошли бараны и овцы. Прошло довольно много времени прежде чем блеющих животных не порезали также на части. Лужи крови быстро впитывались в горячий песок пустыни, оставляя лишь кровавые пятна. Удушливый запах крови в такой жаркий день быстро привлек внимание пустынную мошкару, которая стаей летала над трупами. Все присутствующие зажали платками носы, дабы не чувствовать смрада, царящего вокруг.

За овцами и баранами последовали два рослых коня, специально отобранных из конюшни храма. Кони били копытами землю, предчувствую смерть. Лугальзагесси не без тревоги взглянул на стройных животных и подумал: «Жалко коней. Такие красивые!» Верховный жрец разом перерезал им шейные артерии и лошади сразу рухнули за земь, все еще теребя ногами в предсмертных конвульсиях.

Последней, и самой страшной, частью церемонии были человеческие жертвоприношения. Рабы и рабыни встали напротив и подали друг другу чаши с отравленным вином. Яд был настолько сильным, что жертва умирала сразу, как только его испробовала. И вот множество красивых юношей и девушек лежали на раскаленной земле. Их безжизненные глаза с расширенными зрачками смотрели не моргая в безоблачное голубое небо, где над всем этим парил, широко расставив крылья, сокол.

Лугальзагесси вместе с жрецами воскурили благовония перед гробом, возле которого вповалку лежали тела животных и людей, а затем бесшумно вышли из усыпальницы. Пять рабов закрыли вход большим булыжником, после чего облегченно вздохнули.

Похороны жреца завершились. Теперь можно было отдохнуть в тени и выпить вина. Слуги принесли сушенные фрукты и овощи. Наниста уселась под навесом на шелковых подушках и грациозно взяла кубок с вином. После столько трудного дня грех было не выпить холодного напитка, который блаженно растекся внутри желудка, обдав тело живительной прохладой. Царь же даже не притронулся ни к чему. Все время он смотрел куда-то вдаль, где белая пустыня граничила с голубым небом. Его взор был печален, и даже Наниста не могла понять его. Да, умер отец. Для каждого человека смерть близкого – горе. Но ведь у нее тоже умерли родители, но разве она позволила хотя бы раз так отрешенно смотреть на этот мир? Неужели царь, который навел ужас на всю Умму, мог оказаться таким чувствительным. А как же предстоящий военный поход, где гибнут тысячи людей? И что значит смерть? Переход из царства живых в царство мертвых, где рано или поздно встретятся все. Так нужно ли печалиться по тому, чего нельзя изменить? Это закон жизни, установленный богами. И так будет всегда. Люди не бессмерты, лишь души обладают вечной жизнью, которые иной раз возвращаются в мир живых. Так думала Наниста, царица и первая женщина Уммы, глядя на своего супруга, сидевшего неподалеку от нее.

- Лугу, - тихо позвала она мужа.

Тот медленно поднял взор и посмотрел на нее с таким укором, словно она отвлекла его от сложного дела.

- Что тебе? – спросил Лугальзагесси.

- Я хочу спросить: все ли хорошо у тебя? Я так волнуюсь за тебя, супруг мой.

- Со мной все хорошо. Только оставь меня и больше и не спрашивай ни о чем до тех пор, пока я сам не заговорю с тобой.

- Хорошо. Прости меня, - Наниста склонила голову и отвернулась.

По ее щекам текли слезы отчаяния. Сколько раз она пыталась первая подойти к мужу. Сколько раз, переступая через свою гордость, делала к нему первый шаг, забывая о царском происхождении. Тогда, в первую брачную ночь, когда Лугальзагесси ушел, оставив ее одну, Наниста чувствовала себя раздавленной и униженной. Тогда еще зародилась в ней мысль о самоубийстве. Она уже была готова вонзить острый кинжал себе в сердце, чтобы не мучить ни себя, ни мужа, но Лугальзагесси все же пришел к ней и овладел ее. Он спас ее от гибели, не подозревая этого. И лишь потом царь полюбил ее, свое супругу, хотя никогда на людях не показывал своих чувств.

Вспоминая их первый разговор, Наниста слышала фразу, сказанную Лугальзагесси: « Ты должна сделать все для того, чтобы я полюбил тебя, а мне не нравится такая угодливость. Мне по сердцу властные женщины». Эти слова она запомнила навсегда, и с тех пор, когда они стали спать вместе, царица старалась быть жесткой и непреклонной, хотя в душе продолжала оставаться той тихой скромной девушкой с дивными светло-карими глазами, которые сводили с ума лучших мужей Уммы.

Но сейчас Наниста совсем не ощущала себя царицей и первой красавицей города. Глядя на супруга, который никогда ей по-настоящему искренне не улыбался, молодая женщина бросала ревнивый взгляд на его любимую наложницу Лию. Царица давно заметила, как Лугальзагесси с радостной улыбкой на лице входил к ней в комнату на женской половине и выходил оттуда счастливый и довольный. Никогда царь не злился или сердился на Лию, всегда и везде был с ней кротким и мягким, чего не скажешь о Нанисте, которой приходилось чуть ли ни на коленях упрашивать мужа разделить с ней ложе. И даже если он соглашался на близость с ней, то никогда не улыбался или хотя бы претворялся, что ему хорошо с ней. Наниста терпела эту нелюбовь к себе, но что же ей оставалось делать, когда ее взгляд останавливался на черноволосой красавице, идущей легкой походкой по коридорам дворца?

Однажды, царица встретилась лицом к лицу с Лией, и та так посмотрела на нее, словно царственной супругой была она, а не Наниста. Царица выдержала этот насмешливый взгляд соперницы, но впредь решила, что не будет даже думать об этом. Да и что стоит эта наложница, девка крестьянского происхождения? Таких как она в городах и деревнях толпы ходят, но почему именно ее так полюбил царь? Царица знала, что в гареме Лугальзагесси живут сотни прекраснейших женщин, но ни к одной из них она не питает такую ревность, как к Лии. И даже приход китайской княжны, которая обладала мягкой нежной кожей фарфорового оттенка и длинными до колен волосами, не столь повлиял на настроение Нанисты, как встреча с глазами Лии.

«Нет, - подумала Наниста, - я царственная супруга, дочь царя и законная наследница престола! Я – первая женщина Уммы и пока еще единственная супруга Лугальзагесси. И я не позволю, чтобы кто-то встал на моем пути!» Греховная мысль пронеслась в голове венценосной красавицы в этот знойный день, когда они обедали под навесом в раскаленной от солнца пустыне.

Время перевалило далеко за полдень. Трапеза подходила к концу, после которой царь садился на своего коня и отправлялся обратно во дворец, где его ожидали государственные дела и доклад Сурру-Или о строительстве площадки, где будут проводиться уроки ведения боя. Лугальзагесси взглянул на прозрачно-голубок небо, освещенное лучами, и тихо проговорил: «Отец, я исполню свой долг, и тогда слава нашего рода дойдет до потомков и вольет в их сердцах гордость и стойкость».

Наниста ехала в паланкине и, не отрываясь, глядела на супруга широко раскрытыми глазами, которые скрывала тонкая полупрозрачная вуаль. Царица еще давно решила, что пора прекратить мучить себя и изводить ревностью. И пока царь пребывает в мрачном духе после похорон так горячо любимого отца, она сможет вернуть себе его расположение, и тогда никто из женщин не посмеет встать на ее пути.

Когда процессия въехала в город, горожане, толпившиеся вдоль узеньких улочек, оставляли свои дела и падали ниц перед царем, который смотрел прямо перед собой, не видя и не слыша никого. Возле дворца их поджидал Сурру-Или, который почтенно поклонился и сказал:

- Прими мои соболезнования, царь. Но дела государственные нельзя откладывать…

- Проходи в зал, там разберемся, - устало проговорил Лугальзагесси, сняв с себя пыльный плащ и бросив его в руки слуге.

- Разреши молвить, царь, - Сурру-Или развернул длинный лист пергамента и сказал, - строительство пришлось приостановить, ибо рабочих рук не хватит, чтобы закончить ее в срок.

- Тогда пусть наберут еще строителей, - раздраженно ответил царь.

- Ваше величество, на это требуются новые расходы, а наша казна не бездонна.

Лугальзагесси вскочил с места и выхватил из рук друга документ, разорвал его в клочья и бросил тому в лицо. Сурру-Или побледнел от страха. Он лишь склонил голову, боясь даже мельком взглянуть на царя. Тот уселся на трон и проговорил:

- Ты кому собираешься перечить, сын ослицы? Я не для забавы ради трачу золото и серебро, а для нашего общего дела. И если я успею приготовить армию, состоящую из хорошо обученных солдат, тогда все города Шумерии падут к нашим ногам, и казна наша увеличится в десятки, а то и сотни раз. А царьки городов будут платить мне дань.

- Царь, дозволь сказать тебе…

-Говори.

-Я скажу это не как командир колесниц, а как твой лучший друг: ты прав, без армии нам не справиться с царями Лагаша, Ура, Урука и других. Но и жители Уммы не могут нести тяжкое бремя налогов, которые возросли вдвое. Подумай, царь, о них. Если мы начнем собирать деньги на обучение армии, то семьи простых горожан останутся без средств к существованию, дети их будут голодать, а народ поднимет восстание против тебя и будут ежедневно молить богов, прося твоей смерти, как когда-то они благословляли тебя.

- И что ты предлагаешь делать, друг мой? – уже спокойно спросил Лугальзагесси.

- Потребуй от вельмож и помещиков сбора средств. Их сундуки набиты золотом и драгоценными камнями, они не знают ни в чем нужды. Позволь и мне, царь, внести свою долю в ратное дело, - Сурру-Или снял с себя золотые браслеты и передал в руки царю, - это совсем немного, но на мешок зерна для солдат хватит, а еще на сушенные финики. Завтра я предоставлю тебе много из моей сокровищницы.

Лугальзагесси положил браслеты на столик из сандалового дерева и подошел к другу, который пристально глядел ему в лицо. Царь крепко обнял его и на его глазах выступили крупные капли слез. Он похлопал Сурру-Или по плечу и промолвил:

- Я возвышу тебя, когда пойду воевать. Отныне ты будешь моим советчиком по военным делам и вторым человеком после меня.

Сурру-Или поцеловал руку Лугальзагесси в знак глубочайшего почтения и, развернувшись, ушел к себе домой. Проходя по длинным коридорам дворца, которые то сходились, то расходились, молодой человек попал нечаянно на женскую половину, где жила Наниста со своими сводными сестрами и служанками. Дверь царских покоев отворилась и из комнаты вышла юная девушка, на вид не больше пятнадцати лет, в длинном серо-бордовом платье с серебряными монетами, которые позванивали в такт ее движению. Девушка была настолько хорошо собой, что Сурру-Или не мог оторвать взгляда: большие черные глаза с поволокой, тонкий прямой носик, нежные губы, округлый подбородок с ямочкой, волнистые черные волосы, изысканно подобранные вверх и сколотые на затылке золотым обручем. Такой предстала перед военным советником царя младшая сестра Нанисты Заяла, дочь покойного царя Иля и его наложницы. Заяла долго всматривалась в лицо Сурру-Или, которое покраснело от смущения, и в его карие глаза, загоревшиеся радостным огоньком. Принцесса вдруг опешила и, склонившись в поклоне, накинула на голову вуаль и быстрым шагом направилась в другой конец коридора. Сурру-Или все еще продолжал стоять на месте, любуясь ее стройным станом и вдыхая аромат ее духов.

На следующий день молодой человек, придя с новым докладом к Лугальзагесси, решил спросить о прекрасной незнакомке, что смогла затмить его разум своей небесной красотой. Царь слегка улыбнулся и ответил:

- Ты, скорее всего, видел Заялу, одну из дочерей царя Иля. Ей тринадцать и она уже готова к материнству.

- Что? Это была принцесса? – Сурру-Или не верил своим ушам, ведь ему пришлось лицезреть лицо дочери царя, что было непозволительным в то время.

- Да, она принцесса, но не законная дочь. На ее брак не нужно разрешения, ибо ее мать была всего лишь наложницей. Я поговорю с Нанистой сегодня, и если Заяла не против, то в скором времени сыграем тебе свадьбу, а то негоже государственному мужу в двадцать три года ходить без жены.

Сурру-Или склонился в низком поклоне и ушел, закрыв за собой дверь. А Лугальзагесси, омыв руки в розовой воде, которую принесли ему две рабыни, направился в покои жены, которая возлежала в тот момент на шелковых подушках и слушала музыканта, который играл на арфе старинную мелодию. Когда вошел царь, музыкант склонил голову в поклоне и удалился. Супруги остались наедине. Царица, не смотря на охватившую ее радость, держалась достойно, боясь выдать свои потаенные чувства. Она усадила мужа в глубокое кресло и сама налила ему в золотую чашу терпкого вина. Лугальзагесси залпом выпил и поставил чашу на стол, после чего подошел к Нанисте и обхватил ее тонкую талию руками. Женщина прижалась к его груди, готовая в любой момент разделить с ним ложе. Но царь отстранил ее от себя и сухим голосом проговорил:

- Супруга моя, мне нужно с тобой поговорить о серьёзных вещах.

- Да… да, конечно, - царица была глубоко раздосадована таким поворотом событий, а ведь она мечтала о близости со своим мужем, который в данный момент просто оттолкнул ее от себя, как надоевшую рабыню. С Лией он так никогда не поступает.

- Наниста, сегодня ко мне приходил Сурру-Или. Он просит руки твоей младшей сестры Заялы. Я пришел спросить тебя, царица, согласишься ли ты выдать сестру замуж за моего советчика?

Наниста вздрогнула. Ей никогда не был по вкусу низкорослый неказистый Сурру-Или, ставший вторым человеком после царя лишь благодаря дружбе с ее супругом. Раньше она думала отдать своих младших дочерей замуж за красивых мужественных военачальников, а тут просит руки Заялы какой-то мужиковатый некрасивый Сурру-Или. Но, с другой стороны, думала Наниста, муж будет любить ее сестру, к тому же он богат и знатен, а что еще нужно от будущего супруга?

Наниста глубоко вздохнула и сказала:

- Я думаю, этот брак скрепит наши семьи, тем более, что Сурру-Или твой лучший друг и ты всегда ему доверял. Я даю согласие на этот брак.

- Спасибо тебе, супруга моя, я знал, что боги наделили тебя светлой головой. Но это еще не все. Мне нужно как можно скорее организовать сильную армию, а для этого нужны средства, много средств. Я прошу тебя отдать мне свои лучшие украшения. Обещаю тебе перед всеми богами, перед божественной Иштар, что когда я завоюю Лагаш вместе с остальными городами, и захвачу в плен их царьков, ты получишь много больше, чем отдашь мне сегодня. Если боги благословят мой поход, я прикажу построить для тебя дворец, где будет бассейн из алмазов, чтобы ты могла там нежиться в розовой воде. Я поднесу к твоим стопам ключи от всех сокровищниц, ты будешь усыпана золотом и драгоценными камнями, и весь народ будет дивиться твоей неземной красоте.

- Супруг мой, - ответила царица, сдерживая слезы, - я отдам все, что у меня есть ради тебя. Если будет нужно, я умру для тебя, ибо мне отрадно смотреть на счастье на твоем лице. Только прикажи, и я сделаю все, что ты велишь.

- Принеси мне твои лучшие украшения.

Наниста покорно выполнила приказ, и пред взором Лугальзагесси предстали множество золотых и платиновых браслетов, диадем, брошек, заколок, колец и перстней. Каждое украшение было восхитительной работы, точно сами боги изготавливали их в своих мастерских. Браслеты в виде змей, кольца изысканной формы, заколки и броши в виде бабочек, цветов, птиц были усыпаны драгоценными камнями, которые блестели при свете зажжённых свечей. Этого хватило бы, чтобы закупить молодых жеребцов у бедуинов, живущих в пустыне на границе Шумрии. Царь долго любовался красотой, изготовленной лучшими ювелирами Уммы, затем собрал все в ларец и, прикоснувшись губами ко лбу Нанисты, тихо прошептал:

- Спасибо тебе, моя супруга. Знай, что то, что ты дала мне сейчас, я верну в десятикратном размере.

Царица улыбнулась, думая, что сейчас Лугальзагесси останется с ней до утра, но он поднялся с кресла и вышел из покоев. Тут Наниста упала на пол и громко зарыдала, не боясь, что кто-то может увидеть ее слезы. А слезы эти жгли ее щеки, и были преисполнены горя и отчаяния. Она, дочь царя и первая женщина Уммы, чувствовала себя побитой собачкой, брошенной хозяевами только потому что надоела им. Оставшись одна, Наниста позвонила в серебряный колокольчик и в комнату вошла, низко склонив голову, чернокожая рабыня, верная служанка царицы, которая были приставлена к ней еще в детстве. Мара, так звали служанку, выпрямилась и спросила:

- Чем могу служить, моя госпожа?

- Мара, - ответила та и на секунду задумалась: стоит ли затевать задуманное? Ведь если все пойдет прахом, Лугальзагесси отвергнет ее уже не в спальне, а при всем народе. Тогда опозоренная она, законная дочь царя, отправится в изгнание как самая последняя рабыня. Но жгучая женская ревность и ненависть к сопернице настолько затмили ее разум, что Наниста решила положить все на карту, лишь бы избавиться от Лии.

Служанка, одетая в короткую ярко-красную тунику с причудливым африканским узором, внимательно ждала приказа. Она была настолько верна своей госпоже, что готова была умереть за нее, но выполнить приказ. Такая преданность ценилась даже больше, чем сто раболепных слов и лестных комплиментов челяди. Царица, гордо вскинув голову, сказала:

- Мара, вот тебе мой приказ: отправляйся следом за царем и проследи, куда он пойдет. Но запомни одно: никто не должен тебя увидеть, если и увидят, то ты ничего не знаешь. Ясно?

- Я поняла, госпожа.

- Когда ты выполнишь этот приказ, то сразу же возвращайся по тайным коридорам ко мне. Не медли ни секунды. Разрешаю идти.

Рабыня низко склонила голову и, закутавшись с головы до ног в черную шерстяную ткань, бесшумно словно тень двинулась по следам Лугальзагесси, который ничего не подозревая, шел на женскую половину, где жили все его наложницы. Царю необходимо была собрать как можно больше золота и драгоценностей ради пополнения армии, и потому он решил взять украшения у всех женщин, которые ему принадлежали. Наложницы не без тени негодования отдали свои лучшие украшения в отличи от Лии, так покорно и с такой любовью принесшей Лугальзагесси весь свой ларец, в котором хранились ее украшения: золотые и серебряные перстни, браслеты, диадемы с рубинами, аметистами, черным жемчугом. В добавок ко всему, Лия сняла с голову две заколки в виде роз, усыпанные жемчугом, и протянула их со словами:

- Возьми и это, мой любимый господин. Я отдам тебе все, что у меня есть ради тебя и твоего дела. Я счастлива, что как истинный повелитель собираешься благоустроить армию, дабы все земли Шумерии пали под твои сандалии. Если понадобится, я сама пойду с тобой на войну простым солдатом, буду биться с врагами и всегда защищать тебя, чтобы ни один волос не упал с твоей прекрасной головы. Вот, возьми, - девушка сняла с шею тонкую золотую цепочку, на которой висело маленькое изображение богини Иштар, и отдала ее царю, - это лично от меня, повелитель. Этот кулон принадлежал моей матери, а до нее – ее матери. Носи его всегда с собой, чтобы никто не мог повредить тебе.

Лугальзагесси, едва сдерживая слезы, тронутый такой любовью и преданностью, взял все украшения Лии словно это были подарки богов, и поцеловав ее в нежные алые губы, тихо произнес:

- Ты лучшая из женщин, которую я когда-либо видел. Лишь ты одна предана мне и готова на все ради меня. Никто другой не говорил мне таких слов. Когда-нибудь я вознагражу тебя и сделаю своей законной женой.

Лия упала ниц перед ним и поцеловала пальцы на его ногах. Сейчас она трепетала словно птичка всем телом, горя от смущения и любви одновременно. И так они просидели вдвоем еще некоторое время даже не замечая присутствия фигуры в черном одеянии, которая все это время наблюдала за ними. Когда Лугальзагесси встал и направился в зал советов, где его ожидали все приближённые и советники, Мара словно черная птица пронеслась по темным коридорам дворца, где никто никогда не ходил, пересекла два зала, прячась все время в тени двойного ряда колонн, и наконец, дошла до покоев царицы, которая все время ходила с места на место, стараясь хотя бы немного успокоиться.

Чернокожая служанка влетела в комнату и, упав на колени перед Нанистой, запыхавшимся голосом воскликнула:

- Госпожа моя, твой царственный супруг, да даруют ему боги процветание и долголетие, был в гареме, где женщины отдавали ему свои украшения…

- А был ли он у Лии? – глаза Нанисты сейчас блестели дьявольским огнем, метая молнии.

Мара подробно рассказала беседу между Лугальзагесси и его любимой наложницей, не упустив из виду того, с каким трепетом и любовью целовал царь ту, которая не давала покоя царственной супруги. Наниста молча выслушала рассказ рабыни, затем тяжелой поступью прошлась по комнате и бессильно упала на кровать. Слез не было, но они душили ее, не давали вздохнуть. Комок рыданий застрял в горле, царица затряслась всем телом словно при лихорадке и, обхватив голову руками, закричала. Мара испуганно отступила назад, боясь потревожить свою госпожу, которая металась на кровати, раскидывала подушки, рвала простынь, все время проклиная царя и его наложницу Лию, так бессовестно укравшей любовь ее мужа. Придя в себя, несчастная царица ринулась к туалетному столику и достала из нижней полки флакончик с белой жидкостью. Затем он завернула этот флакон в темную тряпку и протянула его Маре со словами:

- Ты должна влить содержимое этого флакона в кувшин с водой, который стоит у Лии. Твоя задача непростая: ты должна незаметно это сделать, чтобы никто не заметил тебя. Ты поняла? НИКТО не должен заметить тебя. Иди.

Мара низко склонила голову и вышла из комнаты. Сейчас у рабыни был один вопрос: каким образом влить яд, но так, чтобы наложницы не заметили ее присутствия? Если план провалится, то не сносить ей головы. Хитрая Мара решила дождаться ночи, ибо знала, что Лия всегда просыпается перед рассветом, дабы выпить воды.

Перед заходом солнца, когда на землю опускаются вечерние тени, а с севера прилетает прохладный ветерок, освежающий раскаленную пустыню и лица людей, чернокожая рабыня бесшумно прошла в сад, разбитый у входа в царский гарем, и скинула с себя легкую одежду, сделав вид, что хочет понежиться в мраморном бассейне. Пока девушка лежала, погруженная по подбородок в воде, молодой садовник при виде нагой чернокожей красавицы громко свистнул. Мара открыла глаза и погрозила юноше тонким пальчиком. Садовник весело рассмеялся и пошел дальше, на ходу оглядываясь на рабыню, к которой давно был неравнодушен.

На небе показались первые звезды. Голоса людей и топот конских копыт растворился в воздухе. Наступила полная тишина. Было лишь слышно шелест листвы да журчание арыка, вырытого в саду неподалеку от беседки, увитой виноградной лозой.

Черная тень метнулась мимо колонн и остановилась на секунду у входа во дворец. Через некоторое время она снова продолжила путь уже по мраморному полу, застеленного дорогими коврами с причудливым орнаментом. Затем тень приподняла занавес одной из спален и бесшумно прошла в комнату, посреди которой стоял маленький столик с резными ножками в виде крылатых быков. На столике в глиняном кувшине была вода. Мара ловким движением открыла флакон и быстро влила белую жидкость в кувшин. Затем убрала флакон в складки своего черного плаща и словно птица вылетела из комнаты, ловко миновав множество коридоров и, наконец, очутившись перед очами царицы, которая еще не ложилась спать, хотя стояла вторая половина ночи.

- Ну? – спросила служанку Наниста.

- Все. Вода отравлена. Когда Лия выпьет ее, то замертво упадет через несколько мгновений.

Царица довольно потерла руки и бросила под ноги Мары золотой браслет из серебра с аметистом.

- Держи, Мара, ты заслужила подарок.

- Спасибо тебе, моя прекрасная госпожа! – служанка схватила браслет и пятясь назад, вышла из комнаты.

После ее ухода радостная Наниста при мысли, что удалось так легко убрать соперницу, которая бессовестно похитила любовь ее мужа. Царица скинула с себя пурпурную накидку, расшитую золотом, и легла спать, довольно потянувшись на шелковых перинах под золотисто-зеленым пологом.

Перед самым рассветом Лия открыла глаза и потянулась. Ее всегда в это время мучала жажда, и потому девушка перед сном ставила кувшин с родниковой водой, дабы напиться ранним утром. Солнце еще не встало из-за горизонта, но на небе показалась бледно-розовая полоска света. Где-то далеко прокричал петух, возвещая о наступлении следующего дня для всех живущих на священной земле между Тигром и Евфратом.

Лия медленно встала и подошла к столику. Она взяла кувшин и залпом выпила прохладную водицу, которая потекла по пищеводу, охлаждая раскрасневшееся от жары тело.

- Ах, боги, как я благодарна вам за живительную влагу! – девушка прочитала молитвы благодарности и только хотела было лечь снова спать, как вдруг волна лихорадки пробежала по телу, сотрясая все члены.

Лия упала на пол и начала корчиться в предсмертных судорогах. Изо рта вылилась белая пена, затем желтая горькая жидкость. Ее глаза устремились в потолок и потухли. Зрачки расширились, тело перестало двигаться, и лишь легкий ветерок продолжал играть черными густыми локонами.