Лугальзагесси, царь Шумера

10

Лугальзагесси сидел на песке в пустыне и время от времени брал в руки мягкий песок, который сыпался между его пальцев. Это было приятное времяпровождение после длительных тренировок в казармах, где ему как царю и полководцу необходимо было присутствовать, дабы поднять дух военный дух солдатам, которые за долгие годы забыли, что такое война.

Теперь пришло время отдыха, когда можно было сесть в колесницу и умчаться далеко в пустыню за оазисом, где росли пышные деревья и финиковые пальмы. Но царю было не до райских кущ. Прошел месяц после смерти Лии. Тот роковой день он будет помнить всю жизнь. Рано утром, когда поднялись наложницы и кормилицы, одна из старух заглянула в комнату Лии и обнаружила бездыханное тело, лежащее рядом с разбитым кувшином. Крики женщин разбудили Лугальзагесси и он повелел одному из рабов посмотреть: что же такое там случилось? Раб прибежал весь бледный и, упав на колени перед царем, проговорил лишь два слова: «Лия умерла».

Это два слова повергли властителя в шок, щеки его загорелись словно от пощечины. Накинув красную рубаху, Лугальзагесси ринулся на женскую половину, где собрались все слуги, рабы и наложницы. Не было лишь Нанисты, которая спала в это время крепким сном. При виде бездыханного тела своей любимицы с потемневшими губами, царь все понял. Он на деревянных ногах сделал несколько шагов и упал, обессилев от горя. Приказав всем выйти и приготовить саванн для погребения, Лугальзагесси приблизился к мертвой Лии и погладил ее волосы, такие мягкие и шелковистые. Долго сидел он так, опустив голову на грудь, словно царская корона была непосильной ношей. Умер отец, не стало любимой. Что теперь будет с ним? А если в бою погибнет и Сурру-Или, единственный человек в Умме, которому царь доверял как самому себе? Эти мысли быстрой птицей промчались в его голове, и из глаз потекли слезы: слезы отчаяния, горя и ненависти. Затем царь, опираясь на колонну, встал и посмотрел на цветущий сад, где все также как и раньше цвели деревья, благоухали цветы, пели птицы, бежала вода из арыка, журча сквозь камни. Да, ничего не изменилось вокруг, только лишь он, он изменился.

Лугальзагесси поцеловал лоб своей возлюбленной и прошептал:

- Я любил тебя и буду ждать тебя в царстве мертвых, когда боги заберут меня к себе. Тогда мы навечно останемся вместе, если здесь на земле, боги не дали нам этого шанса. Только жди меня, свет моих дней, отрада моих глаз. Моя любимая Лия.

Деревянной поступью царь пошел по длинному коридору, поднялся на второй этаж, пройдя еще коридор между двумя рядами колонн. Путь, такой знакомый, показался ему целой вечностью. Лугальзагесси думалось, что этот длинный коридор, мраморные винтовые лестницы никогда не кончатся, а впереди все еще мелькали колонны и множество поворотов. Наконец, та долгожданная дверь, которую он открывал каждый раз, когда хотел разделить ложе со своей красавицей женой, самой влиятельной и самой прекрасной женщиной Уммы. Царь какое-то время помедлил, не решаясь войти в покои и посмотреть в глаза той, которую он полюбил. Но рука сама дернула засов и дверь со скрипом отворилась. Наниста обернулась и встала со стула. По лицу было видно, что царица накладывала макияж, да и платье на ней было не домашнее: фиолетовое, с золотыми застежками, подол ниспадал широкими складками и был обшит золотыми нитями. Такой предстала перед своим мужей Наниста, радовавшаяся тому, что так легко смогла убрать с дороги соперницу, которая не смотря на плебейское происхождение, похитила любовь ее супруга.

Лугальзагесси, словно после тяжелой работы, сел в кресло и спрятал лицо в ладони. Щеки пылали, в висках все ломило, нечем стало дышать. Он поднял глаза и посмотрел на жену, которая с милой улыбкой глядела на него.

- Тебе что-то понадобилось, супруг мой? – ласково проворковала она.

- Что же ты сделала? - тихим голосом спросил царь, - Зачем отравила Лию?

Лицо Нанисты вспыхнуло яркой краской, словно ей дали пощечину. Она подбежала к туалетному столику и, схватив зеркало, кинула его на каменный пол. Зеркало рассыпалось на осколки, которые покатились в разные стороны. Царица закрыла руками лицо и громко заплакала. Она плакала, не боясь и не стыдясь больше своих слез, которые копила в душе долгое время.

Лугальзагесси подошел к ней и нежно погладил по шелковистым волосам, которые пахли райскими цветами. Царица посмотрела мужу в глаза и воскликнула:

- Как ты мог променять меня, твою законную жену и царственную дочь, на какую-то девку плебейского происхождения? Чем она была лучше меня?

- Успокойся, милая. Кто сказал тебе, что я променял тебя на нее?

- А разве ты не знаешь, как ты вел все это время со мной? Я как собачка побитая бегала за тобой, на коленях прося твоей любви, которую ты давал мне, скрепя сердцем? Ее же ты любил больше всех и всегда был с ней весел и счастлив. Ты смеялся в ее покоях, говорил слова, которые предназначались мне, твоей жене! А я сидела все это время одна в своих покоях, дожидаясь тебя как последняя рабыня! Ты втоптал меня в грязь. Я долго терпела это, скрывала слезы, душившие меня. Но я не каменная. Мне надоело ждать. Чем Лия была лучше меня? Чем? – Наниста бегала по комнате, швыряла первые попавшие вещи, а когда Лугальзагесси попробовал взять ее руки, она набросилась на него и кулачками начала бить по его широкой груди. В конец обессилив, несчастная женщина упала на колени и, уткнувшись в ковер, принялась плакать. Все ее тело сотрясалось от рыданий, тонкие пальцы от бессилия и злобы впились в волосы.

Царь сел рядом с ней и поднял с колен. Долгое время он смотрел в ее лицо, покрасневшее от слез, а потом крепко прижал к себе. С неистовой страстью он принялся целовать ее лицо, волосы, упиваясь ароматом, исходившим от них. Ему стало жаль супругу, которой он так пренебрегал. А ведь, думалось ему, Наниста ведь любит меня, а я поступал с ней несправедливо, не достойно ее положению и чести. Отныне я буду любить только ее, проводить время только с ней, мне не нужно сотни женщин, которые не сравнятся с ней ни в красоте, ни в грации, ни в преданности, - думал Лугальзагесси, успокаивая царицу, которая словно котенок прижалась к его груди и постепенно успокоилась, уверовавшая в истинную любовь супруга.

Вечером тело Лии, омытое и завернутое в белый саванн, на носилках отнесли за дворцовые стены и похоронили на кладбище, где покоились царские слуги, рабы, наложницы и садовники. Ни одна из женщин гарема не удостаивалась чести иметь собственную усыпальницу, как было принято у принцесс и цариц. Лугальзагесси самолично положил могильный камень поверх могильного холмика, положил венок, сплетенный из лилий, и ушел, спеша поскорее покинуть это мрачное место, где будто дрожала земля от громких стонов и криков мертвецов, что мучились в своих могилах.

На следующий день после ванны и массажа царь почувствовал себя намного лучше. Он старался не думать о мертвой наложнице. Да и зачем? У него есть жена, сотни женщин в гареме. Разве может какая-то Лия, пусть даже и очень красивая, лишить его покоя. Чтобы развеяться от гнетущей мысли, царь приказал приготовить колесницу, на которой он собирался в сопровождении Сурру-Или поехать на площадь, которую с таким трудом удалось достроить. Теперь там располагались новые казармы, конюшни, склады с оружием и колесницами; множество деревянных мишень стояли в нескольких метрах друг от друга, дабы новички могли упражняться в стрельбе из лука и метании копья. В землю были воткнуты деревянные столбы, изготовленные из ливанского кедра. Между этими столбами были натянуты канаты; это было сделано для того, чтобы все солдаты и военачальники могли каждый день накачивать мускулы, подтягиваясь по тридцать раз три раза в день. А неподалеку от всего этого располагались печные дома, в которых повара готовили завтрак, обед и ужин солдатам.

Лугальзагесси, въехав на своей роскошной колеснице в центр площади, взвил в воздух целую волну песка. Солдаты и военачальники, вскинув копья вверх, громко приветствовали царя, который прошел на трибуну и поднял правую руку, отвечая на приветствия. Когда стихли голоса, он обратился ко всем военным с такой речью:

- Мои воины! Прошло то время, когда ваши мечи лежали в ножнах, тупея от ржавчины. Пришло время, когда вы сможете показать свою мощь и силу. Хватит нам прятаться, позорно платя дань царькам Лагаша! Теперь вся Умма стоит на ваших плечах, вы – главный оплот нашей державы! И лишь с помощью сильной армии я смогу завоевать все города Шумерии, объединив их в одно государство. А потом мы пойдем в поход на юг, в страну гордых и высокомерных египтян, считающих жителей Азии грязными дикарями. Докажем этим бледнокожим, что наш народ – гордый и сильный, по силе и мощи не уступающий ни одному из живых богов страны Нила. Но наша могущество будет тогда твердым, когда за нами будет стоять неприступная армия. Повелеваю вам, мои воины: каждый день с утра до вечера тренироваться, не давать лени и праздной жизни поселиться в ваших сердцах. И пусть тогда враги наши трепещут от одного вида нашего, и мы опрокинем их, а самих сделаем своими рабами. Каждый, кто отличится в бою, будет удостоен великой награды и чести. Тот, кто спит сейчас на циновках и ест черный хлеб, но будет тверд в бою, станет богачом, будет иметь роскошный дом, множество слуг и будет удостоен пировать вместе со мной. Я – ваш оплот, доверьте мне ваши жизни, и я докажу вам мое безграничное уважение к каждому воину!

Волна восторга и крики радости снова пронеслись по площади, огласив ее от края до края. Несколько птиц, до этого дремавшие на ветках, с криком улетели, широко взмахивая крыльями. Сойдя с трибуны, царь пошел между рядом солдат, которые, встав на одно колено и положив правую руку к груди, опустили головы в знак почтения. Никто из военных не падал ниц на землю, как это было заведено у вельмож. В бою все равны: царь и пеший воин, военачальник и лучник, копейщик и управляющий колесницами. Сурру-Или, следуя на полшага позади Лугальзагесси, гордо поднял голову, ибо только благодаря его стараниям военная площадь приобрела такие масштабы.

Царь, немного уставший, взобрался в колесницу и тронул поводья. Отдохнувшие кони галопом поскакали в город, где толпа прохожих в испуге рассыпалась в стороны и тот час падала на пыльную землю, пахнущую пылью, помоями и пряностями. Сурру-Или ехал верхом на саврасом жеребце, который с яростью озирался вокруг и время от времени пытался лягнуть случайного прохожего, попадавшего на пути. 

Вот показались ворота царского дворца. Охранники, стоящие подле них, подняли руки и поприветствовали царя и его главного советника. Лугальзагесси прошел во дворец, на ходу скинув накидку, пропитанную дорожной пылью и потом. Отдав распоряжение слугам приготовить ему ванну, царь отпустил Сурру-Или, но когда тот уже хотел было выйти из зала, тот окликнул его:

- Друг мой, я давно обещал тебе поговорить со своей царственной супругой на счет руки ее младшей сестры Заялы.

Главный советник и друг царя подался вперед, щеки его пылали словно раскаленные в жаровне угли. Сердце гулко застучало в груди от нетерпения и волнения.

- Наниста, супруга моя, дала согласие на ваш брак. Так что скоро в Умме состоится еще одно грандиозное бракосочетание, - проговорил Лугальзагесси и искренне улыбнулся другу, который просто засиял от радости.

- Я благодарю тебя, царь, и царицу за столь радостную весть. Пусть боги благословят вас и ваше потомство! – Сурру-Или низко склонил голову и приложил обе руки к груди в знак глубочайшего признания.

Через неделю состоялась пышная свадьба Заялы, младшей принцессы, и Сурру-Или - военачальника и главного советника царя. Свадебный кортеж сопровождали невольницы с большими венками благоухающих цветов, конницы и рабов, несущих на своих плечах дары невесте. В главном храме пред ликами сонмы богов главный жрец произнес заклинания и благословил молодоженов в их совместной жизни. Затем были принесены в жертву овцы и быки, и их кровь пролилась на алтарь бога Энлиля, который всегда смотрел на смертных пустыми равнодушными глазами. После кровавого жертвоприношения сам царь Лугальзагесси вместе с прекрасной царицей пожаловал поместье молодой паре, раньше принадлежащее коварному и хитрому чиновнику Итабу, которого казнили на площади несколько месяцев тому назад. Теперь Сурру-Или занимал не просто высокий пост в Умме, но и стал владельцем обширных земель, приносящие четыре раза в год обильный урожай.

Заяла, в бледно-розовом платье с пурпурным орнаментом, унизанная золотыми браслетами, стояла подле мужа, скромно опустив прелестную головку, укрытую тонкой вуалью со множеством монеток по краям. Теперь она, как замужняя женщина и как супруга советника царя, должна будет показываться на людях с покрытой головой и сокрытой нижней частью лица, ибо только простолюдинки могли показывать свои прелести каждому прохожему.

На следующий день, рано утром, когда солнце только встало из-за горизонта, Лугальзагесси встал, быстро умылся и, надев на себя обычные кожаные доспехи, какие носят простые солдаты, уехал верхом на коне на площадь, где все военные уже проснулись и занимались утренней пробежкой. Царь въехал в ворота площади и остановился подле соломенного чучела, служившего мишенью для стрел. Тогда он взял в руки большой лук, инструктированный золотым орнаментом, и выпустил пару стрел, которые попали сразу в цель. Довольно усмехнувшись, молодой энси (правитель) Уммы, спрыгнул с уставшего коня и прошел в кабинет военачальника. Там никого, кроме старого писца не было. Лугальзагесси приказал позвать к себе Гурдея, молодого амбициозного солдата, который за меткость и прекрасную езду на лошадях был возвышен до звания командира стрелков.

Писец, низко склонив голову, поправил складки на своей белоснежной тунике с желтой бахромой и ушел на поиски Гурдея, который незамедлительно явился пред взором царя. Царь поприветствовал командира и попросил писца удалиться. Когда они остались одни, Лугальзагесси задал вопрос:

- Хороши ли наши стрелки, Гурдей? Не нуждаются ли в чем-нибудь наши солдаты?

- О, мой повелитель, - ответил молодой человек, теребя от скрытого волнения эмблемы на своей груди, - я должен доложить, что тебе не о чем беспокоиться. Молодые солдаты быстро учатся ратному делу, а старые вояки вспомнили былые времена, когда их оружие окроплялось кровью врагов.

- Я рад слышать это, - Лугальзагесси снял с мизинца серебряный перстень с янтарем и передал Гурдею, щеки которого покраснели от смущения, - это тебе за хорошую новость. Ты речами своими обрадовал мое сердце и успокоил душу. Я не жалею, что выбрал тебя одним из командиров.

- Спасибо тебе, царь, - произнес Гурдей, приложив подарок повелителя к груди, - для меня большой честью является служить тебе, и я буду всегда верен тебе и с радостью погибну за честь твою.

- Повелеваю, что ты мне необходим живым, как и Сурру-Или и другие командиры. Именно вы будете вести мои войска в бой, и только от вас зависит ход событий. Я намереваюсь победить неприятеля, которые попрали своими грязными сандалиями наши жизни. Отныне, в Шумерии будет один-единственный правитель!

- Да помогут тебе боги, царь!

- Я не верю в богов, Гурдей. Это всего лишь сказки для слабодушных. Вера моя кроется здесь, - Лугальзагесси достал из ножен меч и указал на него, - вот – моя вера, с помощью которой я завоюю всю Шумерию, а после этого пойду на соседние государства, и даже в Египет, цари которого презренно называют нас азиатскими варварами.

Гурдей посмотрел сначала на тяжелый кулак Лугальзагесси, держащий рукоять меча, а затем на решительный взгляд царя, и понял, что теперь нет пути обратно. Довольно долго ржавели мечи воинов Уммы во время правления слабохарактерных царей. Теперь же, с этого времени все изменится. Мужчина рожден быть воином!

После продолжительной беседы, Лугальзагесси сел на коня и умчался обратно во дворец, где его ожидала Наниста, носящая под сердцем маленькое чудо, которое вот-вот должно родиться. Почти год царица не могла забеременеть, хотя царь почти каждый день посещал ее ложе. Но проходили дни, недели, месяцы, а долгожданного ребенка все не было. И только после смерти Лии Лугальзагесси всем сердцем устремился к своей супруге, которая так ждала его любви. И после одной из ночей семя дало росток, который так долго ждал благодатного дождя в виде взаимной любви!

Наниста, радостная, одетая в свои самые лучшие наряды, прибежала к нему в комнату и сообщила о том, что носит под сердцем их ребенка. Царь, до этого погруженный в заботы об армии, расцвел словно после продолжительной болезни. Он крепко обнял жену, которую до этого никогда не обнимал просто так. Теперь же какая-то теплота родилась в его душе. Он всем своим существом потянулся к Нанисте, любившей его самой пламенной любовью.

На несколько дней все государственные и военные дела были отложены на неопределенный срок. В храмах воскуряли благовония и приносили в жертву быков и овец за столь радостное событие в жизни Уммы. Жрецы, одетые в длинные бесформенные одеяния, дни напролет молились Энлилю, дабы тот даровал царице сына, который будет достойным приемником своего отца. Слуги во дворце, помня приказ Лугальзагесси, гласившего, что Наниста, царственная супруга, должна быть всегда под опекой. И что ее беременность не должна сопровождаться тяжелой работой, к которой относились наливание в чаши воды и вина, застегивание сандалий и нанесение макияжа. Рабыни денно и нощно следили за царицей, ночевали в ее спальне, пробуждаясь от каждого ее движения. И если Наниста вдруг испытывала жажду, служанка тут же подносила ей золотую чашу, полную кристально чистой водой.

Однажды, сидя на террасе под ветвями пальм, и смотря на черное небо, усыпанное звездами словно драгоценными камнями, Лугальзагесси обратился к жене:

- Послушай, Наниста, я должен поговорить с тобой о серьезных вещах, дабы ты имела представление о всех моих мыслях.

- Я слушаю тебя, супруг мой, - отозвалась царица и всем телом поддалась вперед.

- Я должен буду вести войско на враждебные нам города, дабы сделать Шумерию единым целым. Ты, как царственная супруга, обязана будешь разделить со мной либо участь победителя, либо участь пораженного. Ты готова к превратностям судьбы?

- О, зачем такие вопросы? Перед алтарем Энлиля я дала клятву быть всегда с тобой, в горе и радости, печали и беде. И пусть боги нашлют на меня кару, если я нарушу данный мной обет.

- Ты еще так молода, но превосходишь мудростью многих ученых мужей. Я рад слышать это от тебя.

Наниста слегка улыбнулась и опустила голову. Подходило время сна. Царственная чета попрощались на террасе. В знак любви Лугальзагесси поцеловал жену в губы и тихо прошептал:

- Счастливых снов, любимая.

Царица покраснела, отвыкшая от такой заботы со стороны мужа. Она лишь склонила голову в поклоне и пошла тяжелой походкой в свои покои. Две юные рабыни, одетые в одни лишь набедренные повязки взяли Нанисту под локти и помогли добраться до спальни, где ее переодели в ночную рубашку из тончайшего полотна, расчесали длинные волосы и умастили тело, располневшее от беременности, благовонными маслами, дабы царица могла погрузиться в крепкий сон.

Вспоминая их последнюю ночную встречу, царь невольно засмеялся и опустошил флягу с водой, которую всегда носил при себе, если отправлялся на охоту либо на военную площадь. Сейчас в этот знойный день, когда от жаркого солнца раскалывались камни на окрестных холмах, Лугальзагесси стряхнул с лица крупицы песка и посмотрел вниз туда, где между сухой травой и камнями ползла ящерица. Видно, ей было приятно ощущать горячий песок, в котором можно было сварить яйцо. Царь стукнул по земле и ящерица убежала в свою нору, оставив на песке тонкий след от своего хвоста.

Стреноженная лошадь время от времени мотала головой, явно злясь на хозяина, который решил прогуляться далеко от городских ворот в этот смертоносный день. Лугальзагесси поднялся и погладил ее по гриве. Лошадь уткнулась мордой в его плечо в знак глубочайшей преданности. Царь расстреножил ее и птицей взлетел в седло, дернув поводья. Лошадь, до этого томившаяся на солнце, галопом помчалась по бескрайней пустыне, взмыв в воздух вихрь песка.

Прошло несколько часов, но ворот Уммы не было видно на горизонте. Лугальзагесси остановился и всмотрелся вдаль, прикрывая рукой глаза от палящего солнца. Вокруг расстилалась безводная, всегда молчаливая пустыня, в которой могли жить лишь скорпионы, ящерицы и змеи. Вокруг не было ни души, словно весь мир погрузился в сон. Лугальзагесси нервно стал теребить поводья, поняв, что заблудился. Конечно, Сурру-Или пустится на его поиски с отрядом, но это случится не раньше вечера, а ждать заката в пустыне было практически невозможно, тем более, что фляга с водой давно опустела. Выругавшись на самого себя, молодой повелитель Уммы резко хлестнул лошадь и, положившись на удачу, поехал прямо.

Каменистые холмы остались позади. Теперь под ногами расстилался мягкий песок, образующий барханы. Лугальзагесси выбился из сил. Силы идти дальше не было и у лошади, которая медленно переставляла ноги, бреди по песку. И вдруг невдалеке показались разноцветные шатры бедуинов, кочевавших по месопотамской пустыне. Рев верблюдов, блеяния овец, мычание коров и крики на непонятном языке заставили царя усомниться в правильности своего решения: ведь шумеры всегда относились с презрением к народу, живущему в шатрах и ведущих первобытный образ жизни, не знакомый ни с искусством, ни с письмом, ни с наукой, которыми так гордятся черноволосый народ, живущий в богатых городах.

Но нестерпимый голод и жажда заставили высокомерного молодого властелина дернуть поводья и направиться к шатрам, вокруг которых бегали загорелые до черноты детишки в полосатых халатиках, женщины с закрытыми в черное полотно лицами готовили прямо на камнях лепешки, запах которых пленил Лугальзагесси. Царь остановил лошадь возле первого шатра и спрыгнул на землю, крупными шагами подойдя к молодому дойщику кобылиц. Молодой бедуин от неожиданности вытаращил черные глаза на незнакомца и проговорил на языке, близком шумерскому, и Лугальзагесси мало-помалу стал понимать его:

- Господин, судя по твоему виду и виду твоего коня ты сильно устал в дороге. Сейчас я позову шейха, вождя нашего племени, по имени Али.

Царь кивнул головой и молча повернулся в ту сторону, куда убежал бедуин. Через некоторое время из шатра вышел высокий худощавый старик в богатой одежде, его синюю чалму украшал огромный рубин. Это был шейх Али, который вот уже тридцать лет управляет племенем бедуинов, названия которого Лугальзагесси так и не смог запомнить. Шейх подошел к царю и поклонился ему как равный. В его движениях не было ни капли робости или раболепия, напротив, весь его спокойный облик, полный достоинства, говорил об обратном.

Лугальзагесси принял приглашение шейха войти в шатер, завешанный пестрыми коврами. На низеньком столике стоял кувшин с водой, а на полу тазик, где мыли руки перед едой. Старый Али приказал двум женщинам приготовить званный обед, ибо не часто к ним приезжают такие важные гости. Царь весь напрягся, ожидая предательского удара в спину. На всякий случай он левой рукой нащупал кинжал, висевший на поясе, и тихо достал его из ножен. «Наверное, все таки узнали, проклятые дикари!» - подумал он, все также внимательно оглядываясь по сторонам. Но прошло довольно много времени, а старый шейх так никого не позвал в свой шатер. Наверное, все же они приняли его за какого-нибудь солдата или гонца.

Али внимательно посмотрел на гостя и спросил:

- Не находит ли мой достопочтенный гость скромным наше жилище?

- Нет, вождь. Я рад встречи с тобой, - Лугальзагесси немного успокоился, хотя и продолжал сжимать рукоять кинжала.

- Я вижу, ты напрягся, но знай, что я не собираюсь убивать тебя. По нашим обычаям у***ь гостя – страшный грех, за который боги карают свершившего преступление и в этой жизни, и после смерти.

- Извини, шейх, просто я по привычке вытащил кинжал, - проговорил скороговоркой царь, а сам подумал «все таки увидел мое оружие хитрый лис».

- Ты, наверное, один из воинов славного царя Лугальзагесси.

- Да, я воин, - ответил царь и облегченно вздохнул.

- Ты, наверное, заблудился в пустыне?

- Да, я отправился на охоту за антилопами, но стадо умчалось прочь, а моя лошадь выбилась из сил. Мне пришлось несколько часов бродить по пустыне, и я потерял дорогу к Умме.

- Антилопы пасутся близ оазисов, ты их нескоро отыщешь, тем более, что приближается ночь, а дорога, ведущая к городу Умма далеко.

- Извини за мою дерзость, достойный шейх, но мне необходимо прибыть сегодня в город как можно раньше, ибо моя супруга должна вот-вот разрешиться от бремени.

- Ты счастливый человек, и твоя жена дождется тебя. Я найду проводника, который даст тебе коня, еды на дорогу, и сверх того, проведет на дорогу, ведущую в Умму.

Лугальзагесси склонил голову как слуга перед господином, ибо он представился как обычный солдат. Ну что же, нужно доиграть роль до конца.