Господь, сохрани

Cercis

  Багрянник (Cercis)… 

Предательство 

                                                                                     ***

Следующим утром Чонгук заговорил о том, что лишило Сани последней крупицы спокойствия. 

— Я попросил секретаря найти время и вписать в график консультацию у врача. На ближайшие две недели записаться не получится, но я сообщу тебе заранее, в любом случае, — положив после трапезы палочки рядом с тарелкой, сказал он. 

— Могу поинтересоваться, какого рода консультация предстоит? — последовав примеру мужа, девушка отложила палочки. Её внутренности сильным потоком ледяной воды смыло от одного призрачного предположения. 

— Я хочу узнать наш репродуктивный статус, — взглянув на жену, изрёк Чон. Та изменилась в лице, этот открытый ужас на кукольном лице жены Чонгук видел только при закрытых дверях и шторах. Видимо, по-своему растолковав её мотивы, он добавил. — Если один из нас всё же окажется бесплодным, то обратимся к суррогатам или искусственному оплодотворению, — в надежде, что эти слова послужат успокоению жены, сказал он. Но его надежда разбилась о реальность, когда Сани привычно опустила глаза и согласно кивнула. Было в повадках жены нечто неладное, всегда хорошо держащая свои эмоции на узде, Сани вмиг побледнела, плохо скрытым страхом опускала глаза и даже не подала голоса, ограничившись кивком. 

После ухода мужа Сани целый час провела в ванной, заплаканными глазами смотря на таблетки. В конечном счёте заглотила одну и заревела с новой силой, давя свой крик в костлявых кистях, чтобы прислуга ни в коем случае не стала свидетелем её кончины. Сани, содрогаясь и прикрыв рот рукой, ощущала мёрзлые струи воды и погибала морально. 

После долгих часов, проведённых под струями воды и успокоившись, девушка решила, что лучше быть укрытой сырой землей заботливыми руками мужа, чем в этот дом принести ребёнка и наблюдать день за днём, как в нём гасла жизнь. В своём выборе она была уверена. Это сильное заявление с её стороны, учитывая тотальное отсутствие элементарного права голоса, в целом. Она лишилась его, когда на свадебной церемонии, перед множеством людей, ответила согласием и приняла кольцо. В тот роковой день всё решилось, толком не успев и начаться. Смирение пришло легко, безболезненно. Но продлилось недолго. Сани первый и пока единственный раз пошла против мужа, когда тот впервые прибег к рукоприкладству. Той ночью, рассматривая расцветавшую кожу в зеркале, девушка была потеряна бесповоротно. По такому случаю у неё протокола не намечалось, полагаться пришлось только на саму себя, и Сани до вздрога боялась ошибиться. Она, еще не отошедшая от шокирующего открытия, при первой вылазке в город кинулась в аптеку, без рекомендации и рецепта купила противозачаточные с запасом и с тех пор не забывала ни об одном приёме, будто не прими она их — её ждала только неминуемая смерть. Обратиться ей было не к кому: надежных подруг в высшем свете не сыскать, матерью поделиться темной стороной супруга не хотелось, а обращение к врачу было равносильно шепнуть самому Чону о тайне, трепетно хранимую Сани. Чонгук не раз говорил о ребёнке, презервативы в ящиках прикроватных тумб остались нетронутыми с первого дня брака, а Сани с каждым месяцем своего немногообещающего молчания получала всё больше травяных настоев. Зная намерение супруга, Сани тряслась неподдельным страхом при принятии таблеток. Закрытыми глазами, шёпотом молилась Богу только о спасении от гнева мужа. Задыхалась страхом, искала помощь в слёзных мольбах, но продолжала приём, потому что одно, когда себя обрекаешь на несчастье рядом с любимым, и совсем другое родить ребенка со схожей судьбой. 

Неделю Сани ходила в подвешенном состоянии, Чонгук даже не догадывался, отчего глаза жены залиты нескончаемым отчаянием, но не спешил с вопросами. Видимо, принял её сверкающий звенящей пустотой взгляд за вечно непонятным сильному полу причуд женских. 

Но всё же тревога взяла верх, когда на совместном выходе в честь открытия новой галереи столицы, Сани была настолько рассеянной, что стала причиной нежеланного повышенного внимания окружающих. Тогда Чонгук сделался хмурым, опять же сохранив внушающее больше страха молчание. 

Шли дни, ситуация не изменилась в лучшую сторону. Сани дважды успела побывать в городе, навестить своих родителей, получить новый ханбок от мужа. Всё шло своим чередом, хоть и постоянно мимо. Она продолжала натягивать улыбку, приятную окружающим, являющейся для неё самой причиной боли, продолжала заниматься домом, потакать любым, иной раз даже неозвученным, прихотям мужа. Каждую ночь, занимав свою половину кровати, засыпала с уверенностью, сон её непременно будет о жизни, которая совсем скоро оборвётся. 

Самым ярким из всей вереницы ускользающих событий, стал, пожалуй, сорванный диалог со свекровью в отчем доме Чона. Чонгук, сдержав своё обещание, явился с ней на семейный ужин. Пока мужчины проводили беседы за столом, их жёны пропали в тени, в надежде не оказаться с ними за едой. 

— А почему вы согласились стать госпожой этого дома? — нечаянно уронила Сани вопрос, не ожидая от себя такого. Её рука, смешивающая салат из фунчозы в душащих перчатках, замерла. Сани подняла на женщину взгляд, та подобно ей застыла, пойманная вопросом врасплох. — Вы были молоды, чтобы без сожалений занять место покойной жены господина Чона, — поток шёл бесконтрольно, девушка сама терялась от своей храбрости и бестактности. За прошедший год их родства, разговоры с этой женщиной не сдвигались с сухого-формального или обыденно-бытового уровня. 

— Я всегда стремилась к этому, — продолжив разливать по чашечкам кипяток, чтобы ополоснуть и подогреть керамику, сказала она. — Мне ещё с детства твердили, что место моё подле него. Несмотря на слова общества и мои ожидания, он влюбился в неё и женился. После этого моё ожидание лишь продлилось, потом она скоропостижно скончалась, и его предложение стало делом времени. Оно последовало слишком быстро. Я поспешно решила, что любовь его пылкая, стало быть, лишь минутная обжигающая страсть, которой суждено сгореть дотла, как тело покойной, раз он не оплакивал её отсутствие. Оказалось, что не горевал он, потому что никого не отпускал. Она всегда с нами. Меня верно настигла мысль, что не ею было занято моё место рядом с ним, а мной. И то на временно, — заметив смиренную улыбку, полную горечи мирной, Сани вернулась к салату. Она сильно жалела, что затеяла этот нелёгкий разговор. — Но у меня нет сожалений. Мои грезы о полёте оказались лишь свободным падением, утопией. Хоть мне и суждено разбиться, я уйду, хоть раз побывав там, где хотелось. 

— Полёт в свободном падении и парение в небе — несопоставимые вещи, — тихо изрекла Сани. 

— Если ты уже сорвалась с края, тебе остается лишь смириться. Сколько не кричи, цепляйся за воздух, в попытках найти спасение, не избежать участь уготовленную, — ровным голосом ответила женщина. 

— Но даже в падении можно мечтать. 

— О чём? — в тихом голосе женщины проскользнуло недомогание. — Думаешь, моей предшественнице было просто? Она сбегала к нему от далеко не хорошей жизни. О творившемся в этом доме насилии знает вся знать. Она жила в клетке, пусть даже в золотой, и делила её с человеком с разрушающей любовью. Бьёт — значит любит — мужчины этой семьи действительно таковы. Он искалечил её своей пагубной необъятной любовью, но ей не сдалась эта любовь и оттого нашла она покой в смерти. 

Сани натужно вздохнула и смолчала в ответ, пришедшая прислуга разгладили неуютную тишину. На этом разговор подошёл к концу. Это минутное столкновение носами лодок, на которых каждая выживала по-своему, оставило отчётливый след у обеих сторон. 

После тяжёлого дня, оставивший только непомерную усталость, что цепями тянул Сани на дно, девушка в собственной гардеробной готовилась ко сну. Макияж смыт, волосы распущены, тонкие пальцы тянулись к банту костюма, когда никак не выдавший своё присутствие Чонгук перехватил её кисть. Девушка подняла взгляд на впалые глаза мужа с немым вопросом. А тот лишь молча развязал бант, медленно оголив светлую кожу, стянул вверх ханбока. Колкие мурашки покрыли всё тело девушки, она стояла тихо, будто бы в ожидании нападения, а не ласки. 

Минуту спустя на полу гардеробной лежал снятый ханбок (девушка даже на миг зажмурились, когда шёлк за десяток миллион вон оказался небрежно брошен к ногам), на острые плечи жены Чон накинул халат и отвёл в её ванную. 

Совместный душ ничем не удивил, исключая того, что сам Чонгук буквально пять минут назад выполз из своей ванной, теперь снова намокал по струями воды в одних прилипших к ногам штанах. Было привычно много касаний, невзрачных поцелуев по оголенной коже, омываемой водой и колоссальное множество запахов. Чонгук почти дошёл до дна бутылей шампуня, геля и лосьонов. Девушка замечала, как его зрачки расширяются от ударившихся по рецепторам ароматам. 

Он тот ещё любитель ароматов. 

Синяки на коже почти выцвели, только на плече, которое Чонгук выцеловывал с особым упорством, остался еле заметный след желтого, но больше ничего. Синяки Чон не переносил, постоянно прикрывал, просил надеть что-то подлиннее, а когда все же заставал их, то хмурился, как при зубной боли. Сани терялась в догадках, но не перечила. Подлинней? Без проблем. Сани не в тягость облегчить муки совести Чона. Ей не привыкать. 

После душа, Чонгук собственноручно высушил длинные волосы жены, расчесал мягкие пряди и долго обнимал перед зеркалом, что отражало её явную смуту. 

Ласковый Чонгук вовсе не новость для Сани, но принимать объятия, трепетные поцелуи становилось сложнее, когда в груди червь страха и стыда парализовал поэтапно всё жизненно-важное. 

— В чём заключается твоя печаль? — сокровенно прошептал он, прижимаясь к участку за ухом. Каждое, чётко услышанное, слово лишало свободного дыхания. Сани беззвучно давилась отчаянием. — Это смерти подобно — смотреть в твои грустные глаза, — продолжил Чонгук. Балансирующая на грани, Сани отвела взгляд от глаз, смотрящих в отражении зеркала. 

Её ответа так и не последовало. В эту молчаливую ночь, Чон с особым отчаянием, непоказанным девушке до этих пор, обнимал девушку, в страхе скорой потери кого-то близкого. 

Сани впервые за год с лишним брака плакала в его руках, лежала, парализованная болью душевной. Теперь она больше сожалела, а не боялась. 

Сложно находить покой в объятиях человека, которого предаёшь втихаря, когда обещание отличаться верностью висело на ней, будто якорь. 

Девушка сокрушалась искренне, но от приёма не отказалась. 

Ближе к полудню в особняке появился личный помощник Чонгука с немалым количеством фирменных пакетов известных брендов, которых несли охранники за его спиной. Сани, как прилежная госпожа, встретила его, прислуга отнесла поданые пакеты в спальню, и она чисто для вежливости пригласила помощника на чай, но он отказался, ссылаясь на работу. Девушка с улыбкой проводила его. 

В спальне она приказала горничной разобрать новые вещи, а сама подошла к букету изысканных белых роз, грамотно окружённых ветками плакучей ивы. Сани поломанно улыбнулась. Белая роза — знак тихой грусти, а ива буквально означала «Брошен тобой». Сани дрожащими руками открыла маленькое послание, написанное самим Чоном. Его уверенный, размашистых почерк она не перепутала бы. 

Твой  

Сани ещё долго простояла, парализованная бурей эмоций, смотря на записку в дрожащей руке тоскливо, будто на грани того, чтобы расплакаться, в конце всё же отмерла от тягучих раздумий. Натянула улыбку спокойную и занялась домом. Ничто не помогало в эти нелегкие дни, как работа по дому, вечные проблемы слуг, список продуктов и всего прочего. Занятость — лучшее средство от горя, сжирающего её изнутри, всё ближе подбирающегося к самому главному. Она в шаге от пропасти, и девушку некому спасти, кроме её самой. 

*** 

Принято считать, что семья Минов (фамилия Сани до брака с Чоном) вложила очень много усилий для родства с его семьей. На деле никто не поднёс Сани на блюдце. Чонгук мог смело заявить, что их брак — результат его упорства и старания длиной в десять лет. За жену он боролся, урывал каждую встречу зубами и дорожил ими безумно. 

Поначалу дела обстояли иначе. Тогда и Чонгуку жилось легче. 

Когда родилась Сани, Чонгуку было семь. Он был озорным мальчишкой с проблемами с усидчивостью. Их семьи водили прекрасные отношения, особенно две госпожи в друг друге души не чаяли. Так к новорождённой Сани у него было свободный доступ, а любопытство заставляло его использовать эту возможность по полной. То ли от скуки, то от неимения братьев и сестёр, Чонгук водился с малышом очень долго и терпеливо. А звание заботливого оппы вовсю расплавляло его, делая более податливым. Так девочка росла на его глазах, теперь не только дамские похвалы двигали Чоном, но блестящие бусинки, тихий голосок, произносящий «Чонгук-оппа» с особым трепетом. Чонгук жаждал встречи с семьей Мин даже больше матери. Всё кардинально изменилось после того, как шуточные слова «подрастут — устроим помолвку» перестали быть пустым звуком. Главы семей заговорили о сближении компаний, а Чонгук, как никто другой, знал серьёзность намерении отца в делах, касающихся бизнеса. После рассмотрения его, Чонгука, будущим женихом Сани, общих встреч и званных ужинов резко не стало. Маленький Чонгук, с самого детства был тем ещё собственником, чувствовал будто его Сани отделяли от него. Это делало его несчастным. А после смерти матери Чонгука, связь с Минами оборвалась окончательно, осталась только прозрачная договорённость, что ни на минуту не отпускала Чона. 

С этого и началась эта чертова игра в прятки. Чонгуку с трудом удавалось выловить Сани на светских вечеринках, о личных встречах не было и речи, мать Сани с рвением, достойным признания, пресекала все его попытки сближения на корню. Редкие встречи сошли на нет. Осенью, несколько лет назад, на юбилее господина Мина, Чонгук впервые уперся не в родные глаза, которые глядели со смущением и очаровательным блеском, а с толикой отчуждённости. Тогда весь чертов мир развалился, а Сани улыбалась ему дежурной улыбкой, которую одаривала каждого встречного. Чон не являлся таковым, становиться в ряд «встречных» он явно не планировал. Было невыносимо, и Чонгук начал действовать открыто, оказавшись в шаге от потери любимой. Слухи, поползшие насчёт женитьбы Сани с каким-то наследником левого конгломерата, убрали все заслоны. Чонгук, против своего желания о раннем браке, пришёл к отцу девушки с предложением. Тот, долго не оттягивая, выдал условия, а потом началась подготовка к помолвке и, чуть позже, к свадьбе. 

Чон сердечно не желал надеть на хрупкую Сани ханбок, привести в свой дом, смахивающий на клетку без выхода и заставлять её, ещё юную, погрязать в домашних делах, но ему пришлось. Он не мог позволить себе упустить её такую, непохожую на собственную мать. 

И он не упустил. Оттого возвращался домой, непременно уверенный, что она его ждала. 

Сейчас, ближе к трём часам утра, плёлся он пьяный к парадным дверям. Мысли его были заняты только одной-единственной. Той, которая ждала его усталая, в ночной сорочке, скорее всего прямо из тёплой постели. Чонгук мягко улыбнулся, смотря на её усталые и до сих пор печальные глаза. 

— Вы поздно, — подав домашние тапочки, изрекла она. 

— Прости, что заставил ждать, — довольно внятно произнёс он. Тут же рука оказалась в кисти жены, она медленно повела его в спальню, сразу переходя в гардеробную. 

— Был корпоратив? — тихо поинтересовалась она. Пиджак был снят, её тонкие пальцы развязывали шёлковый галстук. Сани замерла, подняв широко раскрытые глаза, когда ответ застал её: 

— Выпил с твоим отцом и парочкой директоров. — Чонгук взял жену за руки, задрожавшие в воздухе. Чон никак не привыкнет к такой открытой, словно книга, Сани. Это будоражило. Но жена его всегда была чувствительна, когда дело касалось похождений её отца. Измены господина Мина — вечно кровоточащие раны Сани. — Мы были в частном ресторане и женщин с нами не было. Я приказал водителю отвезти его домой. Не беспокойся. — Чон притянул к себе жену, она молчаливо обвила его шею рукой, положила голову на плечо и мирно сопела. — Пресса не посмеет даже заикнуться про любовниц господина Мина, я им не позволю. Не переживай понапрасну. 

— Меня не пугают статьи, острые язычки дам из знати… мама… она сложно переживает такое. — голос её стал глухим, говорила она с большим трудом, превозмогая свои силы. — Она почти рассыпалась от похождений отца, — тихо известила Сани. 

Чонгук молчал. Ему приоткрылась ещё одна занавеса. Тогда, перед самой свадьбой, он выдал свои непоколебимые пожелания насчёт бушующей супруги, Сани же в ответ сухо произнесла своё «не иди по стопам моего отца». Чонгук безошибочно понял посыл о большой любви отца Сани к супружеской неверности, он был хорошо осведомлён. Но только сейчас он осознал всю пагубность ситуация. Измены отца причиняли боль Сани, она, насмотревшаяся страданий матери, сама яро не желала следовать по её стопам, потому что тропинка эта ведёт прямиком к нескончаемым мукам. 

Чонгук был поражён. 

Эти мысли не покидали Чона даже в ванной, под струями тёплой воды. Открывшаяся слабость супруги заставляла его поступать все более обдуманно и зрело, он не в праве растоптать её доверие. Потому что сама Сани вкладывала много усилий, чтобы оправдать его ожидания. Чонгук привык расплачиваться той же монетой. 

Ночь стояла молчаливая. Сани сама ластилась к нему в поисках тепла, возможно, даже чего-то близкого к спокойствию или прибежищу. Чонгук всё предоставлял. Если она искала успокоение в нём, то он был готов дать всё, что потребуется. 

Ещё под венцом он говорил тихо, для единой души девушки, которая спустя минуту наденет его кольцо: 

«Я тебе дам всё, что у меня есть и будет. Границы стёрты. Все, что моё — твоё тоже». 

Чонгук в принципе жадный до своего добра человек, но в их браке действительно не было границ, разделяющие его от неё. Есть только одно целое и никогда неделимое.