Ваш выбор, профессор

Фил

Филипп Можайский ещё в детском саду осознал всю важность человеческой харизмы. Точнее, он тогда и определения-то такого не знал. Но быстро уловил, как таяли от его улыбки и неуклюжих комплиментов самые суровые воспитательницы. Одногруппники обзывали Фила «подлизой», но что Филу с их завистливых обзывашек, когда его и за разговоры во время тихого часа не наказывали, и родителям на него не жаловались, и разбросанные по игровой комнате книжки и игрушки собирать в первую очередь отправляли тех, кто на него обзывался…

В школьные годы Филипп особым прилежанием в учёбе не отличался. Его выручала неплохая память: если присутствовал на уроке и худо-бедно слушал объяснения учителя, то запоминал новую тему. А если ещё и на выполнение домашнего задания не забивал, то тема эта заседала в голове достаточно плотно. Достаточно для того, чтобы проскочить через контрольные работы. Но чаще Филипп домашние задания списывал — ему не решались отказать ни одноклассники, ни одноклассницы.

От общественной деятельности Фил старался отмазываться всеми правдами и неправдами. Впрочем, его не особо-то и доставали. Потому как один явный талант у Можайского таки имелся: он отлично играл в баскетбол. На тренировки ходил с удовольствием, очень рано попал в школьную сборную, выезжавшую на районные, областные и республиканские соревнования. Ну и учителя безропотно отпускали «каланчу Фила» с занятий, ибо честь школы — прежде всего.

В общем, очень беззаботно жил Фил Можайский до тех самых пор, пока папенька, занимавший не последнюю должность в городской администрации, не решил сразу по окончании средней школы определить сыночка в Академию государственной службы. Как ни крути, а областная администрация в последнее время являлась заведением такого уровня, где получить тёплое местечко без соответствующего диплома стало практически невозможно.

Результаты ЕГЭ (к слову, не за красивые глаза выставленные, соображалка-то у парня работала, когда шибко припирало) позволили попасть в намеченное учебное заведение без особых проблем. Проблемы начались позже. Потому как школьный трюк с баскетбольной сборной в Академии не сработал. Точнее, сработал, но не так, как Фил привык. И всё из-за супер принципиального историка Романова. Николай Александрович сразу предупредил студента Филиппа Можайского, что его не волнуют спортивные успехи последнего. Как будущий государственный служащий, студент Можайский обязан знать историю, как свои пять пальцев. Равно как и планировать собственный учебный процесс таковым образом, чтобы всё успевать: не запускать основные дисциплины и поддерживать «здоровый дух в здоровом теле».

Зловредный Романов уже на первом курсе дал понять Филу, что все его замечания — не просто слова. Можайский едва не вылетел из Академии по окончании первого учебного года, потому как договориться с Романовым не вышло не только у него, но и - удивительное дело! - у Можайского-старшего! Что уж «кровавый Николаша» сказал отцу, Фил так и не дознался, но трёпку тот ему устроил нехилую. Ладно хоть, выхлопотал у Романова возможность переэкзаменовки и Фил со скрипом, но переполз на второй курс. Однако, с тех пор затаил обиду на Николая Александровича, и нагрузил мозг по полной программе, выдумывая способы мести профессору истории.

Пока вышеназванный профессор сам не подкинул ему интересную мыслишку для размышления.

Однажды обсуждаемая на лекции тема пробудила Фила из полудрёмы и заставила открыть рот и выдать несколько замечаний, встреченных профессором Романовым с явным одобрением. Мало того, поймав взгляд Николая Александровича, Фил заметил, что тот смотрит на него с тем интересом, который Можайский прежде замечал только у женщин. Вспомнив, что Можайский не женат и даже ни с кем не встречается, если верить обсуждаемым однокурсницами сплетням, Фил ухмыльнулся:

«Не иначе как Николаша вовсе не кровавый, а голубоватого цвета? Надо бы проверить...А если моя догадка правильна, то я уж постараюсь устроить скандальчик с участием принципиального препода. Будет знать, как мне козни строить!»

С того дня началась «охота на профессора». Фил Можайский вдруг не на шутку заинтересовался историей — даже стал оставаться после лекций, задавая Романову дополнительные вопросы. Тот радостно отвечал на эти вопросы, не замечая того, как Фил шаг за шагом подводит его к той опасной грани, за которой их отношения переставали быть отношениями студента и преподавателя и переходили в новый статус. Статус опасный как для профессора, так и для самого Можайского. Но Фил настолько уверовал в собственную харизму, что рассчитывал выкрутиться из ситуации, заставив Романова отдуваться в одиночку.

У Фила уже имелся опыт однополых связей. И тоже из разряда скандальных. В прошлый раз жертвой стал он и воспоминания о случившемся напрягали.

Это произошло на баскетбольных сборах. Филиппу было тринадцать. Высокий и голенастый, как страус и в то же время миловидный, как амурчик с открыток, которыми заваливали магазины накануне дня святого Валентина. Чуть волнистые тёмные волосы, огромные серые глаза и красиво очерченный рот. Фил ничего не слышал о педофилах и не подозревал, что его пухлые губы не дают покоя не только девчонкам из его класса, старшеклассницам и молоденьким учительницам, краснеющим во время объяснения материала, стоило им только поймать взгляд симпатичного ученика. Похлопывания и поглаживания тренера по пятой точке Фил воспринимал всего лишь, как безобидную шутку. Но однажды шутка резко утратила безобидность и едва не изгнала Филиппа из школьной сборной.

Оставшись наедине с тренером, Фил приготовился в очередной раз выслушать замечания о прошедшей игре и советы по улучшению мастерства, но Сергей Геннадьевич посмотрел на него как-то странно — взгляд словно затуманенный. Потом он закрыл дверь в свой кабинет, подошёл к Филу, сильно надавив руками ему на плечи, заставил Можайского встать на колени, спустил свои штаны и хрипло приказал:

- Открой рот и не вздумай сопротивляться!

Какое там сопротивление! Фил, бывший не робкого десятка, от неожиданно оказался парализован. Происходящее стало казаться ему дурным сном — видимо, психика решила защитить подростка. Он открыл рот и вытерпел принуждение тренера, глотая слюни, слёзы, а потом и горьковатую тёплую жидкость, ударившую в гортань и вызвавшую рвотный рефлекс. Потом он вытирал свою рвоту с линолеума, изведя половину рулона туалетной бумаги, а из кабинета был отпущен лишь после того, как поклялся ни единой живой душе не рассказывать о произошедшем. Можно подумать, кто-то по доброй воле ломанётся рассказывать родителям или друзьям о том, что его отымели в извращённой форме!

Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы Сергея Геннадьевича не убрали с поста тренера баскетбольной команды. Возможно, кто-нибудь из мальчишек всё же не выдержал издевательств и насилия и пожаловался родителям. По крайней мере, никто не подал и вида, когда тренер вдруг резко исчез.

Заметив интерес в глазах Николая Александровича, Фил вспомнил, что тренер точно так же смотрел на них, юных пацанов, беззащитных и верящих в то, что интерес тренера к ним вызван лишь их отличной игрой. Можайский вдруг понял, что всё это время детская травма глубоко пряталась в подсознании, а теперь вот громко заявила о себе: «Теперь ты можешь отомстить за то, что тебя использовали!»

Обольщение профессора с одной стороны шло без сучка и задоринки, но с другой — слишком медленно, на взгляд Фила, продвигалось вперёд. Лишь однажды удалось ему напроситься к профессору домой, когда тот проговорился, что на выходные останется один — матушка отбыла на дачу. Фил вспомнил про упомянутую профессором на предпоследней лекции книгу и посетовал на то, что в библиотеке Академии не нашлось свободных экземпляров.

- Если обязуетесь вернуть мне книгу вовремя и в первозданном состоянии, могу одолжить вам свою, - тут же откликнулся Романов. Ловушка захлопнулась.

Точнее, так подумал Фил.

Он явился к профессору в полдень. Николай Александрович вышел открывать дверь в вельветовом халате и пижамных штанах, что совершенно не удивило Фила. Внешний вид профессора удивительно гармонировал с остальной обстановкой огромной пятикомнатной квартиры. Фил согласился подождать пока профессор сварит им кофе и, слушая незатейливую болтовню Николая Александровича, удивился тому, что в своём доме профессор вовсе не казался таким уж зловредным и принципиальным. И когда Фил, во время разглядывания роскошной библиотеки профессора вдруг обернулся и припал к губам Романова, он поймал себя на мысли о том, что не испытывает злорадства или неприязни. Почувствовав ответное движение языка профессора у себя во рту, Фил даже обрадовался.

Они оба прерывисто дышали, изучая сквозь одежду тела друг друга. Потом Фил опустился на колени и потянул вниз пижамные брюки Романова…

И тут из коридора послышался шум открываемого замка, входная дверь хлопнула и низкий женский голос крикнул в глубину квартиры:

- Николя, ты дома?

Можайский в мгновение ока вскочил на ноги. Романов одёрнул халат и прошептал:

- Чёрт бы побрал мою матушку!

Грехопадение профессора не состоялось. Но зерно греха попало в хорошо удобрённую почву.