Кавказцы в Великой Отечественной Войне.

9

  Да, жена его оказалась верной до последнего ему. А в дальнейшем, у трех сыновей его все три супруги оказались шлюхами.

  Он взъяренный кусал локти, плакал по ночам, изрыгая дикие проклятья, не знал откуда дует ветер. Все было так хорошо, и как его семья стала несчастной. Бедный!

  Не надо было заваливать в постель замужних женщин. Не делайте этого, ребятки! Судьба злодейка, она мстит по черному, беспощадно. Еще никому не удавалось от нее убежать или обмануть. Хоть исколеси весь мир, везде один сценарий. Нет такого механизма, который бы выволок человека из грязи.

  Дайте мне самого жирного счастливца, и проведем эксперимент. Пусть он понежится с замужней супругой, и перешагнем через несколько лет, увидим что станет с его родной семьей.

  Даже вороны исчезнут, учуяв тошнотворный дым измены. Каждый проглоченный глоток жизни будет сжигать все нутро, вспарывая стенки ауры.

  Вы увидите чистящий пожар, пожар расплаты.

  Если уж вы хотите роман на стороне, шуры - муры, ля - ля, тополя, то постарайтесь поиметь или вдов, или шлюх или же разведенных.

  Искорените тягу к замужним женам, люди! Не стойте в этой людоедческой очереди! Иначе будете рыдать, стонать осипшим голосом. Иначе вы будете прокляты!

  Слушайте! Не имейте дело с замужними, люди! Пока еще не поздно, бросьте, бросьте, кончайте, кончайте это дело, мужики!

  Хочу вас пригвоздить своими строками, товарищи родные! Я знаю что сказать!

  Я обращаюсь всем мужчинам, которые продолжают трахаться с замужними женщинами, думая, что играют в любовь. Я к ним обращаюсь: БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ! ВЕЧНОЕ ВАМ "ВОН"!

  Отныне проклятие, проклятие вовек! Эти слова тебе, тебе, тебе, бери, бери, бери, падла ты!

  БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ!

…

                          Два идиота.    

  5 мая в воскресенье, в 10 часов утра в садике имени Ахундова, что в центре Баку, случайно носом к носу столкнулись два старика.

  Одного звали Паша Алиевич, другого Али Ниязович.

  Первому было 83 года, второму 84. Оба ходили с тростью, постукивали по тротуару с каждым шагом. На головах черные беретки.

  Паша Алиевич был ростом выше Али Ниязовича, он был тоньше его, с красными щеками. Смотрел осанистым беком.

  Али Ниязович был сутуловат, коренаст, в дорогой оправе, с широкими крутыми плечами, рост ниже среднего, фигура дородная. Он был рассеян и задумчив, нежели холерик Паша Алиевич.

  Оба раньше работали на нефтяных камнях. Теперь на пенсии. Кефирчик, черный ржаной хлеб, диета, лекарства и прочая атрибутика старости.

  Они очутились вдвоем в почти безлюдном парке, и увидев друг друга, восторженно вскрикнули.

  - О-о-о!!!! Паша, привет, Паша, сколько лет, сколько зим? А я уж думал, что ты давно скончался, нырнул в рай, общаешься с ангелами, - улыбается от души.

  - Здаров, здаров! И мне приятно тебя видеть Али. Как дела? Как здоровье?

  - Да....Как на корабле - тошнит, но едем. Какое у нас здоровье? Как говориться, день прошел, ну и х**н с ним.

  - Да, точно. Давай присядем.

  - Давай, давай - торопливо согласился Али Ниязович.

  - Вот. Оуф....О-ой. Старость не радость. Иной раз, просыпаешься утром, откроешь глаза, думаешь, вот сейчас не смогу подняться. Не смогу и все! Но потом нет, все - таки поднимаешься. Потом выходишь на улицу, причем сам, без помощи. И это в нашем возрасте. Это счастье - говорил вслух как бы про себя. .

  - Да, точно брат. Нам больше 80 лет.

  - Ну! Осилили.

  - А помнишь, как мы с тобой работали на нефтяных камнях? - спросил с самым деловым видом.

  - Ну!? А то?

  - Интересно все же эта штука нефть... А ты знаешь из чего она добывается?

  - Ясный перец! В этих недрах земли какого только дерьма нет, Аллах, Аллах.

  - И мы туда пойдем скоро, когда умрем.

  - Туда все идут. Из нас также будут может быть добывать нефть. Представляешь?

  - Да - а. Мы превращаемся в бензин, ну или керосин. Давай так: ты бензин, а я керосин. Ась?

  - Давай. Я сжигаюсь, на мне машина едет, а ты горишь в керосиновой лампе, когда свет гасят в домах. Детишки зажигают тебя, ставят керосинку на стол, ты коптишь, но горишь тоже, детишки смотрят на тебя, а ты горишь маленьким огнем. А я горю, машина бегает по шоссе.

  - А что это ты бегаешь, едешь, а я коптеть буду....Что это вдруг?!

  - Ну ты ж сам выбрал, сам ведь сказал: ты бензин, то есть я бензин, и выбрался быть керосином.

  - Ты всегда был такой. Всегда! Помнишь, как я из - за тебя выговор получил в 68 году? Помнишь?

  - Да ты че, Паш, че, совсем что ли? Какой на х**н выговор? Нам скоро кранты, а ты вспомнил старую херню - краснея вспылил.

  - Никакая это не херня! А помнишь как из за тебя в 71 году нас всех лишили месячной премии? Помнишь? Ну! Видишь?! Думал забыл, да? - он придвинулся корпусом к нему.

  - Паш, перестань, не выводи меня из себя, Паш. Ты меня знаешь, я могу сорваться - он задрожал от напряжения и чуть отсел от него в сторону.

  - Сорваться (передразнивая)... А помнишь, как ты еще 58 году, на работе застучал Иринку, вспомнил? То - то! От меня ничего не скроешь. Ее бедную наказали, заставили в гардеробе работать целый месяц. Целый месяц! Все из за тебя, старого сучка!

  - Паш, прекрати Паша. Не надо, я весь дрожу, посмотри на меня, я сейчас сорвусь, не зли меня Паш, не зли, не нервируй! - он привстал и топнул ногой.

  - Да ты гад, Али, гад, свинья и сволочь!

  - Паша, я тебя предупреждал! На сука! - он занес трость вверх, и с размаху ударил своего приятеля по голове.

  Тот приныл, схватив руками голову, трость его упала на асфальт.

  - На, на, пи-дюк старый! На, на, на! Получай, старый осел! Получи, получи! Кто гад? Я гад? - он продолжал его бить и сегать тростью по спине, по плечам и голове.

  Паша Алиевич сбухтнул со скамейки на землю, лег на бок, молча пытаясь прикрыться от ударов Али Ниязовича.

  - На, ублюдок! На, умри, умри! Превратись в керосин, ган-он! - он интенсивно шлепал его тростью по бокам. Паша Алиевич слабым голосом звал на помощь:

  - Караууул! Убивають! У-у-у-у!

  Сцена представлялась таким образом: чуть дальше на лавочке сидели две старушки, качая головой лицезрели это и******е. Мимо проходили двое парней, и тоже остановившись, с любопытством наблюдали, как один очень старый на вид человек, с береткой на голове, бьет тростью другого старца.

  Сизые голуби от испугу отпрянули в сторону, с испугом глядели на двух стариков, один из которых прикрываясь руками от ударов, закатывал свое тело под скамейку, другой же пнул его ногой, бил концом трости ему в бок.

  Парни переглянулись, улыбнулись, сделали шаг в их сторону.

  - Что же они не поделили то? - спросил один другого.

  - А -а! - если х...в голове, то суши доски. Это два идиота, им скоро вешалка, а они дерутся.

  Оба прыснули со смеху и двинулись дальше.

…

                                 Детство и Родина

  Солнце грело по бакински, тепло и уютно. Воробьи перекликались, затем запели громко, будто приветствовали меня на старом школьном дворе.

  Я давно тут не был, очень давно. О Аллах, как все переменилось тут.

  Эта беседка, ручеек, большой кстати ручеек, где квакали лягушки, иногда показывались мелкие красные рыбки. Красивые клумбы алых роз перед школой, запах сирени и жасмина...Мдя...как это больно видеть мне теперь, неужели это было? Неужели? Где это все теперь?

  Куда делось, куда ушло?

  Помню выбегали как бешенные со школы, и бегали сами не зная куда. Лишь бы бежать, бежать и бежать. Внизу широкий овраг, а там большая стена, оттуда прыгали вниз, на песок.

  Левее очень древние гаражи, очень древние. Там даже машины парковались старые, типа Победа и ЗИМ.

  И вот, вот я вижу отпечаток своей ноги на крыше этого гаража. На ней был кир, липкий вязкий кир, и мы прыгали, я помню на гараж. Моя туфля прилипла к киру. И до сих пор след остался. А прошло ужасно много лет. Это ли не сказка?

  И вот я подхожу к старой желтой стене из кирпича. Я остолбенел, гусиная кожа пошла по телу. Стою, смотрю. На стене узнал свой почерк. Это я написал в конце 70 годов. Бразилия, Зико...

  До сих пор не стерлось, до сих пор.

  Я знал, что в детстве не пропадает ничего. Ничего не теряется в детстве, ибо детство и Родина - это почти синонимы. Это одно и тоже. Любой след оставленный в детстве, то есть на своей старой Родине, к чему - то приспосабливается, не теряется, с чем то совокупляется, находит свое применение.

  А вот он, ручеек...Ее зеленоватая лента, обрамленная как в шоколадной обертке зеленых камышей, журчала сбоку от школы.

  Как - то резко солнце заблистало, я зажмурился. Все смотрю и смотрю на ручей, там вода журчит, в зеленоватой глубине еле колышатся водоросли, мимо них мелькают чудные существа.

  Именно здесь я впервые ощутил оргазм. Именно здесь!

  Мы прислонились вот к этому столбу, я начал ее целовать. Я обезумел от возбуждения, член встал как дубинка. Она была в сиреневом сарафане, прижалась ко мне и прошептала:

  - Я люблю тебя, слышишь, я люблю...

  И кажется всхлипнула от счастья. А высвободил из плена своих брюк толстый набухший член, и стал тереть его о ее правое бедро. Через минуту струя мощной спермы была спущена в этот вот ручеек, и тут же малюски и лягушки в воде подхватили капли вязкой жидкости, которые растекались по поверхности воды, и стали их есть. Я с ней минуты три глазели на эту трапезу, улыбнулись и покраснели...

  Мдя...ничего не пропадает в детстве, ничего абсолютно.

  В этот миг запахло прохладой, мандарином, елкой, елочными игрушками, нафталином, мастикой, белым зубным порошком, мороженным пломбир, короче запахло детством. И мне как то вдруг захотелось опорожнится. Забулькал живот, захотелось какать. Причем стало не в терпеж.

  Я огляделся, рядом никого, только пару грязных дворняг виляли хвостом, устало смотрели в мою сторону.

  Я спустился чуть вниз, к толстому тополю, стянул с себя брюки, присел и стал тужится.

  Я еще никогда так не срал. Будто через мой задний проход выходила вся моя душа, все мое нутро. Я вывел из кишечника наружу килограмм, наверное 3 дерьма. Короче говоря, подмылся, оделся, и стал уходить. Когда поднялся на бугорок, и уже огибал угол стены, посмотрел вниз.

  Те дворовые собаки напали на гору моего дерьма и с удовольствием ели, кушали. Уплетали мое дерьмо с большим аппетитом. Их морды были в вязком дерьме, и все же они ели с большим удовольствием, был слышен их визг, поскуливанье и чавканье. Хвосты их торчали вверх трубой.

…

                                    Молла

  Я присутствовал на поминках, это было месяца два назад. Сидим в палатке, пьем чай, кушаем халву.

  В самом верху помещения сидел молла, руководил обществом. Все по мусульмански.

  Некоторое время слушали моллу, он говорит.

  - Никогда не надо за глаза, за спиной о ком - то говорить плохо. Это грех, большой грех. Это вызывает отрицательные эмоции. Это не благородно, не качественно. Даже если человек плохой, старайтесь о нем говорить только хорошее, лучшее, ибо он кусок Природы, созданный Аллахом. А Природа - это все, она имеет свои глаза, свою душу, свое сердце, свой язык.

  - Эльчин, ты знаешь кто это? - шепнул мне Эльдар, указывая на моллу.

  Я мотнул головой. Откуда мне знать?

  - О-оо! Это дикая история, Эльчин! - разговорился Эльдар. - Этот молла, не просто молла, он им стал не просто так, а ввиду страшных событий.

  - Расскажи ну, - попросил я.

  "Зовут его Рахим. Отца он потерял рано, он его не помнит, в семье он был единственным ребенком. Его воспитала мать. Симпатичная, интересная женщина, ей тогда было 37 - 38 лет, а Рахиму на тот момент было 14 лет.

  Однажды они отдыхали на даче в поселке Шувеляны. Мать его взяла Рахима на море, оба загорали на янтарном песке, лузгали подсолнухи. В небе чайки прикольно ржали, вдали бегали дворняги.

  У мамы его была аппетитная фигура. Белый раздельный купальник, груди 4 размер, стрижка каре, черные очки, яркий снег зубов.

  Рахим прищурился, ему стало неловко. Посмотрев на свою маму, у него появилась эрекция. Мама заметила это, улыбнулась в сторону, губки расползлись в улыбке.

  Она подходит к сыну своему, ложится рядом.

  - Сына, тебе уже 14 лет, ты уже маленький мужчина, и я тебя прекрасно понимаю. И я не хотела бы, чтоб твою девственность лишила бы какая то шалава, проститутка.

  - Мама, а сын может женится на свою мать? - заикаясь от волнения спросил Рахим.

  Она положила руку ему на член, Рахим вздрогнул, оглянулся, рядом никого. Только чайки странно крякают.

  Его мать уже массировала набухший член сына. Она улыбалась сквозь очки, Рахим хрипел, кряхтел, потел.

  - Пошли в море, - цокнула она ему в ухо.

  Они медленно вошли в воду, волны чуть выше колен, мать его приблизила к себе, он начал ладонью тискать ее грудь.

  Рахим уже высвободил одну ее рудь, присосался, его член опух в руках мамаши под водой.

  Она игралась его членом, заодно глядела на берег. Никого. Еще было 10 утра, народ еще спал.

  Потом она ввела его член в себя, обняв, обхватив руками его шею, обкрутила бедрами его тело.

  Они были одного роста, и Рахим, воткнув свой п***с в мамино отверстие, начал раскачиваться под водой. Он держал ее на себе, под водой легче держать груз, и старался проникнуть глубже.

  Мама серьезно глядела в глаза сына, очки как ободок на голове, а сын смотрел через плечо ее вдаль моря, продолжая дергаться.

  - А!...А!. Аххх!... - постанывал пацан.

  Через мгновенье он весь съежился, задрожал, резко дернулся, и крепко прижавшись к маме, кончил в нее.

  Она сползла с него. Минут 10 плескались в воде, Рахим отводил от нее взгляд.

  Рахим уже хотел выйти, мама не разрешала.

  Когда уже выходили, прямо у берега, Рахим вновь захотел поиметь свою маму.

  Она уже сама полностью сняла нижнюю часть купальника, оголив свою белую попу. Беленькая свеженькая попа выделалась как граница на фоне загорелой шоколадной спины, плеч и ног.

  Мама села на коленки как собачка, и Рахим сзади вонзил ей свою погремушку и стал уже грубо насиловать свою мать, хватая ее за волосы.

  Прохладная пенка моря билась о груди мамы, а Рахим навалился ей на спину, и втыкал ей своей игрушкой.

  Белая попа ее тряслась, дрожала, брызги моря кидались на их тела.

  По небу пролетал вертолет, издавая затяжной гул.

  Маме было хорошо, она расплылась в стоне:

  - Ай!...Рахимчик!....Ой! Оуофффф! ....Глубже,....Больно милый!.....Давай!....

  Когда он кончил, лег ей на спину, оба распластались на песке, в блаженстве.

  Солнце уже распекало их тела, как кухарка жарила, холодные волны моря смывали их пот, каспийский прибой в тот день как - то особенно врезался в память маленькому Рахиму.

  Возвращались на дачу молча, не вместе, каждый сам. Только теперь народ в модных шляпках шел в море, а они уже возвращались домой.

  На даче мама пошла принимать душ. Рахим был полон впечатлений. Вечером перед сном, Рахим в спальне подошел к маме со спины, и заново изъявил желание с ней переспать.

  - Сынуля, на сегодня хватит, хорошо? Отдыхай, наночка, - ласково шепнула она.

  - - Не - а, мама, - он приблизил свой возбужденный член к маминому рту

  Она отстранила его член рукой.

  - Рахимчик, запомни. Старайся никогда не давать женщине в рот. Обещаешь? Это не прилично, это давит на нервы, сокращает жизнь. Иди спи, - глаза ее сверкали неестественным фиолетовым блеском.

  И все. Больше Рахим свою маму не видел. Под утро он проснулся от странного шума, вышел во двор дачи. А там огромный костер, горел деревянный туалет, и там его мама, заживо себя сожгла в огне.

  Запах человечины, горящего дерьма, гари врывался в ноздри и глаза подростку. Рахим увидел ее догорающий силуэт.

  - Мама!.....Ма-ма!...  

  Все"

  - И все? - спросил я у Эльдара.

  - Ну да. Через год Рахим окончил восьмилетку, поступил в духовное училище, стал моллой. 

  Нас привлек голос моллы.

  - Никогда не говорите в адрес женщины. Это несмываемый грех. Женщина - это мать, это чрево Природы, - сказал он своим русскоязычным говорочком. .