5
4440 Слова
После первой же затяжки его зрачки расширились, по лицу скользнула тревожная улыбка.
Ноги стали ватными. Он пытался встать, а его тянуло назад, и он упал на пол. Всё завертелось перед его глазами и он потерял сознание.
Паук впился в мозг своей жертвы.
Через полчаса Абдулло очнулся, пошевелил вспухшим вязким языком. Комната была пуста. У входа, на табуретке стоял бачок с водой. Он сел. Под ним была скрипучая голая сетка, грязный матрас. Штаны валялись на полу.
Вечером, вернувшихся с работы пленных солдат встретил растрепанный, в расстегнутой рубахе Абдулло. Он задыхался, захлебывался слезами. Перепачканные худые руки дрожали. Давясь рыданиями рассказал всё Шевченко.
На Николая смотрели полные отчаянья, уставшие, и испуганные глаза. Пустые, и безнадежные, совсем как у старика.
– Я теперь «бачабоз»?– спрашивал Абдулло Николая Шевченко. «Бачабоз»- это мальчик для плотских утех.
Тот попытался как-то приободрить мальчишку. Хотя как тут приободришь?
"Плохо дело,— думал он, слушая всхлипывания Абдуллы, и с трудом подбирал какие-то слова утешения.— "Сейчас они парнишку, а потом кого? Нас пугают смертью, но афганцы говорят, смерть – от Аллаха, а вот надругательство– это страшнее. Плохо. Ай, шайтан, как плохо… Нельзя же быть зверее зверя».
В своём сердце он ощущал лишь холод и пустоту.
* * *
Молодые моджахеды, только что зачисленные на обучение толпились около Николая Шевченко, показывая на него пальцами, смеясь и что-то увлеченно обсуждая.
У большинства из них только начала пробиваться щетина, но они были очень воинственны.
Один из пятнадцатилетних моджахедов подошёл к Шевченко, взял его за волосы, мотнул в разные стороны:
– Ты убивал наших братьев?
Николай прищурившись смотрел в лицо своему мучителю. Увидел направленный на себя взгляд, прожигающий, ненавидящий, из тех, что заставляет содрогнуться. Такой, он уже видел однажды у пленного душмана, которого десантники притащили на допрос.
«А с виду совсем пацан»- мелькнула мысль.
Но в Афгане пятнадцать лет – это совсем не отроческий возраст. Здешние пацаны быстро мужают. И звереют.
– На войне всегда убивают.
Юный моджахед смотрел на него с ненавистью. Потом вытащил нож.
– Никогда еще шурави не резал. Первый будешь. Хочу посмотреть, как к тебе придёт смерть.
Охранник толкал его в спину.
– Куда ты лезешь?! Буру, бачча, буру! Иди отсюда. Каратулла идёт.
Пацан неохотно убрал нож.
– Ничего я ещё приду к тебе, шурави!
* * *
Через месяц после случившегося в лагерь привезли ещё одного пленного.
Дверь глиняного домика с плоской крышей и одним окном отворилась и на пороге появился человек.
Он стоял в двух шагах от двери. Осмотревшись по сторонам, поморщился от отвращения и брезгливости, увидев в углу ржавый металлический бак. Судя по вони он выполнял роль параши. На грязном глиняном полу лежали старые, грязные матрасы и циновки.
Глиняные стены исписаны и исцарапаны какими-то изречениями, проклятиями и просто матерными словами, как бы кричащими отчаянием и безысходностью. В некоторых местах стены были заляпаны бурыми брызгами, что нагоняло также страх и тревогу.
Человек сказал полушутливо.
– Эх! И куда же меня занесло? Сидел бы сейчас дома, никто ведь не гнал.
Стараясь дышать пореже, он сделал пару осторожных шагов в сторону и осторожно присел у стены. На нём был надет почти белый, заляпанный уже подсохшей грязью, офицерский бушлат. На вид ему можно было дать лет около тридцати.
Он был невысок ростом, широкоплеч. Синие глaзa нa обветренном лице цепко и внимательно смотрели по сторонaм. Движения точные, быстрые. Из под расстёгнутого бушлата выглядывал ворот тельняшки.
Шевченко вздрогнул, услышав насмешливый голос, повернул голову.
– Ну и шо мы приуныли? Как дальше жить собираетесь славяне?
Новичка звали Виктор. В прошлой, нереально далёкой жизни, работал спасателем на лодочной станции. Родом из Запорожья. В Афганистан приехал вольнонаёмным, работал дизелистом в КЭЧ Баграмского гарнизона. Хотел заработать на машину. Отработал четыре месяца. В новогоднюю ночью в одиночку пошел в расположенный по соседству батальон материального обеспечения, где была намечена встреча с друзьями. Захватил его отряд Мослави Садаши.
Так же как и всем, ему дали большое ватное стеганое одеяло, на котором можно было спать, длинную, ниже колен, рубаху и широкие штаны. Рядом спал худой, мосластый солдат с забинтованной рукой. Бинт был грязный, в пятнах крови и йода.
* * *
Новенький лежал на грязном матрасе, сложив руки под головой. В маленькие мутные оконца заглядывала луна. Шевченко приподнялся со своего места, стараясь не звенеть цепью сел рядом. Где-то вдалеке заорал ишак. Виктор открыл глаза и сел на матрасе.
– Хочу тебя предупредить... - Тихо сказал Шевченко- Тебе наверняка предложат принять ислам. Соглашайся, иначе они могут передумать и заставить тебя долго жить. И ты будешь каждый день жалеть об этом. Ты понял?
– Понял. А этот парень, с перевязанной рукой, он что ранен?
Шевченко вздохнул.
– Да нет. Это два дня назад его пацанчик духовский ножом истыкал. Развлекался. Ладно, спи. Потом поговорим. Меньше говори, больше слушай.
Если что будет непонятно, спрашивай меня.
Тощий, в пятнах, матрац, судя по всему из запасов Советской армии, вонял прелью. Этот запах и то, что лежал одетый, напоминало о том, где он сейчас находится.
* * *
Исламутдин разъяснял Духовченко коран:
– Каждый правоверный молится пять раз на день: перед тем, как взойдет солнце, в середине дня, между полуднем ближе к закату, в предвечернее время после заката, перед тем, как наступят сумерки, но не позже полуночи.
Можно молиться в мечетях с единоверцами или сам по себе в любом неоскверненном месте. Молитва длится минут пять, но может и дольше. Каждодневные пятикратные моления укрепляют веру принявшего ислам в Аллаха в любой его деятельности. Перед утренним поклонением мусульманину нужно должным образом очиститься.
– Повторяй за мной первую суру... Бисмил-ляяхи ррахмаани ррахиим.
Виктор бормотал:
– Биссмиля рахманни-иии...
– Аль-хамду лил-ляяхи раббиль-‘аалямиин.
Исламутдин пояснял.
– Это означает, именем Аллаха Одного и Единственного для всех и вся, милость которого безгранична и вечна. Истинного восхваления достоин только Аллах— Господь всех миров.
Сегодня ты должен заучить первую суру. Сейчас я покажу тебе, как надо молиться.
Виктор интересовался.
– Я тоже должен молиться?
– Да! Здесь все молятся. Это не сложно, смотри.
Исламутдин снял обувь, встал коленями на коврик.
– Бисмил-ляяхь, таваккяльту 'алял-лаахь, ва ляя хавля ва ляя кувватэ илляя бил-ляяхь.
Они распростёрлись ниц. Исламутдин упершись лбом в коврик, придерживал Виктора за шею рукой, нагибая его голову.
Уже через пару недель Виктора привели в палатку, где сидел мулла.
Мулла сидел и молчал. Он держал в руках коран, и смотрел прямо перед собой.
Рядом стоял Исламутдин. Трое бородатых моджахедов стояли поодаль и что-то обсуждали. В углу стояло аккуратно составленное оружие.
-Садись,- тихо произнес мулла, не глядя на пленного.
Духовченко сел и поджал под себя ноги.
Мулла пробормотал молитву, перебирая зелёные косточки четок. Исламутдин взял небольшой чуть изогнутый нож. Потом подошёл к Виктору и жестом приказал встать. Снять трусы. Виктор сцепил зубы, задавил в себе стон.
Исламутдин похлопал его по плечу.
– Ну вот и всё! Теперь твоё имя, Юнус.
В углу палатки на полу лежала чистая одежда: шапка-паколь, широкие штаны, рубаха и жилетка без рукавов.
Юнус рассматривал одежду.
– Чего смотришь? Одевай! Это теперь твоё. Сам не заметишь, как привыкнешь Вот увидишь, в ней удобней. - Говорил ему Исламутдин.
Вечером у пленных был праздничный стол. Вместо надоевших бобов дали плов, сладости.
* * *
Виктор Духовченко был не такой, как все пленники.
С первого же дня, как только он переступил порог тюремной камеры, все почему-то сразу воспряли духом. Физически крепкий, весёлый, никогда не унывающий он не давал никому упасть духом.
Вечерами его донимали расспросами. Спрашивали,- как там на родине? Что про Афган говорят- Юнус отвечал:
– На Родине всё хорошо. Интернационалистов уже в очереди на квартиры ставят. К пионерам на встречи приглашают. Даже анекдот уже есть:
– Пригласили воина- интернационалиста выступить в школе перед учениками. Он приходит, и рассказывает- «Идем раз ночью по ущелью и вдруг засада, х..як направо - духи, х..як налево - духи. Учительница в ужасе: - Это же дети! Афганец: - Да какие на х..й дети... Духи!"
Все невесело засмеялись. Шевченко слышал кашляющий смех Зверковича, рокочущий гогот Коршенкова.
Коля Саминь вздохнул.
– А нам даже и такого не рассказать. Кроме побоев считай ничего и не видели. Сначала свои били, потом духи! Хотел заграницу попасть, а вместо Франции здесь оказался. И зачем я от Шаха Массуда ушёл?!
Через несколько дней, после того как все наговорились, Юнус и Абдурахмон присели в стороне.
– Ты как Николай, дальше планируешь?- Спросил Духовченко.- Ждать у моря погоды или что-то делать?
Николай Шевченко стал ещё мрачнее. Эту мрачность подчёркивали колючие и угрюмые глаза. Тоскливые...
Голос - хриплый. В нём - ожесточение:
– Заебали они, вообще. Край! Бьют нас как собак. Ждём, когда резать начнут. Надо бежать. С оружием.
– Во-ооот!- Придвинулся ближе к нему Виктор. -Правильно мыслишь. Расскажи мне, что тут за жизнь? Что за люди?
– Принцип прост. Слушай, молчи и выполняй. Дальше как повезёт. Если везунчик, умрёшь сегодня. Если нет, будешь мучиться.
– А охрана?
– Охрана, как охрана. -Пожимал плечами Николай. - В основном пуштуны. Эти без предрассудков- жестокие, вероломные, без тормозов. Есть несколько таджиков и узбеков. Таджики, как и все евреи, даже мусульманские хитрые и жадные. Узбеки тоже себе на уме. И все не любят друг друга. Только разреши и завтра же начнут резать друг друга.
* * *
В зарешеченное окошко под потолком заглядывала красная луна. Иногда, в солнечный день через него в камеру проникал луч солнца. И тогда, он словно солнечный зайчик, радостно скакал по стенам, рукам, лицам.
Духовченко пошевелил ногaми. Вчера ему удалось убедить Исламудина, чтобы на ночь не пристёгивал всех цепью. Нaшaрил ботинки, из обрезанных солдатских сапог. Обулся. Двинулся к двери.
Она оказалась не заперта. Духовченко даже задохнулся от ощущения удачи.
Стоит только выйти из лагеря и там уже горы. Там свобода!
Но за дверью стоял охранник.
Он передернул затвор автомата. Черное отверстие смотрело Духовченко прямо в глаза. Ещё мгновение, и оттуда вырвется пуля, но он её не увидит. Даже не почувствует.
Сердце Виктора бешено колотится. Он закрыл глаза, чтобы не видеть направленного на него ствола, прерывисто дышал, на подергивающемся лице выступила испарина. Холодный липкий страх сжимает сердце, стучит под дых, выдавливая из пор липкую влагу.
-Тихо, бача! Спокойно! Ну что ты всполошился!- Говорил он хриплым, будто сорванным голосом.
Часовой сплюнул на пол насвай и отложил автомат в сторону.
Духовченко выдохнул и дрожaщим от ярости голосом потом долго повторял:
«Скоты!...Ах, какие же скоты»..
* * *
Перед работой в камеру пришёл начальник охраны Абдурахмон.
Охранники пожаловались, что один из пленных пытался ночью выйти из камеры.
За его спиной толпились моджахеды с палками.
Абдурахмон хмуро оглядел пленных, скaзaл хмуро:
– Всех наказать!
– За что наказать? -Крикнул Дудкин.- Я спал!
Стоявший за спиной Абдурахмона моджахед отреагировал мгновенно. Он ударил Дудкина палкой по голове. Тот повaлился на шершавый глиняный пол. Другие пленные шaрaхнулись, тесня охранников. Нaчaлaсь сутолокa. Моджахеды зaмaхивaлись приклaдaми, кто-то из пленных упaл, зaкрывaя голову рукaми. Громкий крик был похож нa лaй собaчьей стaи. Вдруг послышался чей-то командный голос, и пленные сновa шaрaхнулись.
Это был майор Куратулла. Он оглядел лежащих на полу, загнанных в угол пленных. Спросил:
– Чанд аст? Что случилось?
Абдурахмон начал что-то торопливо ему объяснять. Не дослушав Каратулла махнул рукой.
– Ведите всех на работу. Я разберусь!
* * *
Ночью в камере состоялся разговор.
Начал его Шевченко.
-Надо бежать, хлопцы!- сказал он.- Рядом с нами склад с оружием и боеприпасами. Во время намаза все будут в мечети, лагерь вообще будет почти пуст. С охраной справимся без проблем. Захватим оружие, займём оборону. Главное продержаться до рассвета. Утром потребуем советского консула, журналистов. Через них обратимся в ООН, к правительствам США, Англии, Франции. Это наш шанс, пацаны! Если боитесь, я всё сделаю сам.
-Да ты спятил! – Закричал Саминь- Тебя пристрелят или зарежут пять раз, пока ты отсюда выберешься...
Шевченко помолчал.
– Вы знаете, хлопцы, когда в детстве смотрел кино про войну то всегда задавал себе один и тот же вопрос. Почему сотни, а то и тысячи советских пленных молча и послушно брели туда, где их морили голодом и убивали. Шли покорно, словно стадо тупых баранов, под охраной десятка, ну, может быть, двух десятков пожилых и нестроевых немцев- конвоиров. Шли и абсолютно не сопротивлялись? Причём все. Командиры, разведчики, многие из которых уже убивали и умели воевать! Почему?..
Сейчас я понимаю, что всему виной усталость, за которой начинается тупое безразличие к собственной судьбе. Видимо это и есть тот невидимый барьер, перейдя который, человек, вместо того, чтобы сопротивляться хочет просто тихо встать в очередь за идущими на казнь.
Пацаны, вы что бараны? Откуда такая покорность? Вы думаете, что в самый последний момент вас кто- то спасёт? Кто?.. Министр обороны СССР?.. Людмила Торн? Или президент Америки?
Шевченко достал из кармана окурок сигареты и закурил. Все потрясенно смотрели на него, поймав себя на мысли, что он прав.
А Шевченко думал о том, что покорность в равной степени дарит, и безнадежность, и надежду. И каждый выбирает о, что ему ближе, что движет его в силу своего характера и возникших обстоятельств к конечному пути.
Духовченко приподнялся с места.
– Коля, я с тобой пойду! А они пусть остаются- Быстро сказал он.- Душа просит моря. Не могу я здесь сидеть в пустыне. Здесь из кораблей одни верблюды.
Кто- то возразил:
– Погодите пацаны... Не горячитесь! Может быть не стоит? Куда мы? Дороги не знаем. Нас же перебьют... Может быть потом обменяют или выкупят.
– Ага! Выкупят! Это для наших матерей мы родные. Хорошие или плохие, но всё равно- родные. А для Родины- предатели. Нет нас для Родины. Нет! Понимаешь? Есть только строчки в приказах и цифры в отчётах. Пропало без вести столько- то человек. Какая разница больше на десять человек или меньше.
– Не ругайтесь, пацаны! Успокойтесь! -Духовченко примиряюще поднял вверх руки. Потом будем делиться на чистых и нечистых. Сейчас главное вырваться.
* * *
Пленные сидели кружком возле сложенного горкой оружия.
Каждую пятницу их заставляли чистить хранящиеся на складе автоматы, пулемёты, карабины. Хотя, чего их чистить?
В смазке, переложенное вощеной промасленной бумагой, оружие могло лежать на складе вечно.
Но пленным нравилось чистить и протирать оружие.
Шевченко всегда с замиранием сердца передергивал затвор - нет ли патрона в патроннике. Быть его там просто не могло, но теплилась надежда... «А вдруг»!
Он представлял, как загнав патрон в патронник расшибёт выстрелом башку охраннику. Вот этому, который жмурится на солнце и сплёвывает на землю липкую, зелёную от насвая слюну.
Но патронов не было.
Шевченко раскладывал на ветоши принадлежности пенала: протирку, ёршик. Вытаскивал шомпол. Рвал тряпку на небольшие ровные клочки. Местами попадались грязные куски и он отбрасывал их в сторону.
Пленные при чистке оружия оживают. Вполголоса чему то смеются, переругиваются.
Наверное оружие прибавляет им уверенности, веры в себя и в свои силы.
Больше всех веселится бывший ефрейтор Дудкин. Он подшучивает над тихим и задумчивым Колей Саминем.
В каждом воинском коллективе встречаются такие неунывающим разгильдяи. Им всего достается больше: и хорошего, и плохого. А им всё не по чём. Ни война. Ни госпиталь. Ни плен.
Автомат можно чистить очень долго. Практически бесконечно. И это не надоедает.
Но надо спешить. Если старший моджахедов увидит, что почистили мало оружия, будет всех хлестать камчой.
* * *
Шевченко понимал, что самый подходящий для побега день, это пятница. В этот святой для мусульманина день, в крепости, кроме охраны, никого не оставалось – почти все моджахеды уходили на молитву в мечеть.
План о том, как захватить оружие он придумал сам. И потом, когда поздней ночью шёпотом озвучивал его другим пленникам, он уже был уверен,- они согласятся. Потому что, иного пути нет...
По ночам он шёпотом говорил о том, что нужно делать. Он видел в темноте их глаза, в них была неуверенность, и тревога, но он, старался как можно спокойнее, рассказать им о том, что их ждёт и что нужно предпринять.
Его план был безумным, но это был единственный шанс вырваться на свободу. Или умереть.
Настал день, когда всё уже было переговорено.
Оставалось только дождаться, когда завезут боеприпасы...
* * *
Яркое белое солнце поднимается выше, мутнеет, дрожит, плавится, клубится и
напитывает воздух желтым жаром.
Юнус невысокого роста, но крепко сбитый. Его ловкости, отточенности движений и быстроте реакции завидовали даже моджахеды.
Несмотря на плен и скудное питание под кожей бугрились мускулы, буграми перекатывались по всему телу.
В первые дни он скрывал, что владеет приемами восточных единоборств. Но умение это требует ежедневных тренировок, без которых мастерство быстро улетучивается. И вот однажды он предложил начальнику охраны разбить ногой лампочку на потолке. Или хотя бы дотянуться.
Абдурахмон поднял руку, пытаясь дотянуться до плафона, потом вдруг резко подпрыгнл и, красуясь, ударил ногой. Не достав, со всего маха упал на спину.
Неудивительно - лампочка висела на высоте двух метров.
Юнус, усмехнувшись присел на корточки, потом резко выпрямившись подпрыгнул и в прыжке ногой сшиб лампочку.
Посмотреть на пленника сбежались моджахеды со всего лагеря.
-Ну что, повторить? -улыбаясь спросил Духовченко.
Начальник охраны лишь уважительно поцокал языком.
Это был сильный и крепкий мужчина, никогда не задумывающийся перед тем, как пустить в ход кулаки. Он держал в страхе весь лагерь.
Однажды, зайдя в камеру и увидев Юнуса, который не встал при его появлении замахнулся на него плетью.
-Да ну нахер! - Удивился Юнус и вскочив на ноги, встал в боевую стойку.
Начальник охраны резко ударил его в челюсть. Юнус профессионально ушёл в сторону и развернув корпус нанёс противнику удар ногой в голову. Но не ударил. Только лишь обозначил.
Абдурахмон побледнел и изменился в лице. От него шел острый, козлиный запах пота и мягкий запах конопли.
-Давай с тобой стукнемся в честной драке.- Предложил ему Духовченко.- Если твой верх, одеваешь на меня кандалы. Если победа будет за мной, тогда разрешишь нам сыграть в футбол с моджахедами.
Абдурахмон не понимал по-русски и повернулся переводчику, который стоял у него за спиной. Еще несколько моджахедов топтались в стороне, не мешая своему командиру беседовать с шурави.
Выслушав переводчика начальник охраны задумался, потом важно кивнул. Снял с себя ремень, на котором висела кобура пистолета.
Схватка была короткой. Абдурахмон бросился вперёд, рассчитывая взять противника массой своего тела. Однако тот быстро среагировал, четкой подсечкой и провожающим толчком припечатал Абдурахмона спиной к полу. Вскочив на ноги начальник охраны повторил попытку.
Тогда Юнус бросил Абдурахмона через себя. Тот скорчился от боли. Сбившиеся в кучу пленные напряглись. Дело принимало неприятный оборот.
Юнус подошёл к поверженному противнику. Спросил улыбаясь:
-Ещё?
Отряхнувшись от песка начальник охраны поднялся с земли.
Его взгляд скользнул по коротко остриженному затылку Юнуса и его рукам с небольшими, но рельефно бугрящимися мышцами. Спросил:
-Как зовут?
-Юнус!- звонко сказал Духовченко.- Постоянные победы сделали вас излишне самоуверенным. Вам нужно научиться проигрывать.
-Ишь ты! — Абдарахмон ощерил крепкие белые зубы. — Ладно, потом поговорим — мгновенно раздражась, крикнул он и ничего не говоря пошёл прочь, подрагивая толстым задом.
* * *
Но Абдурахмон не забыл обиды, нанесённой ему Духовченко.
Однажды вечером, когда в лагере уже не было Раббани и Каратуллы, его вывели из камеры. Шевченко попробовал вступиться за него, но и его вывели следом.
Пленных вывели из лагеря и поставили спиной к глубокой яме.
Сам Абдурахмон с плёткой и два моджахеда с автоматами встали перед ними. И тут Духовченко, придя в себя, стал орать по русски, что он имел в извращённой форме весь этот блядский Восток и самого Абдурахмона. Что утром приедет Раббани и за расстрел пленных натянет ему глаз на задницу.
Абдурахмон был настолько накурен наркотиками, что стоял белый как смерть, с совершенно круглыми глазами, наверное он даже не слышал криков Духовченко, не говоря уже о том, чтобы понять его яркую речь на русском.
Его огромные зрачки выделялись на совершенно белом и неподвижном лице полоумного дервиша.
Но один из моджахедов постарше, что- то залопотал на пушту и стал ему что-то объяснять, ожесточённо жестикулируя и показывая пальцем на пленных.
Абдурахмон постоял в нерешительности несколько минут, затем пошел к рации и куда-то пропал.
Наконец он вернулся, сказал, что Раббани приказал пока их не расстреливать, но в следующий раз их никто нас не спасет, ни Раббани, нм даже сам Аллах.
Духовченко засмеялся нервно. Двумя руками, будто совершал намаз, вытер пот с лица, облегченно выдохнул.
- Так как насчёт футбола?
Сплюнув и растерев зелёную от насвая слюну, Абдурахмон сказал:
-Разрешаю, если ты дашь мне слово, что вы не разбежитесь во время матча.
Тот в ответ смерил его взглядом. Теперь это было лицо совсем другого человекa - холодное, спокойное.
-Сами не разбегитесь, - сказал он по-русски и добавил на фарси. -Бали. Да!
Договорённость была достигнута. Но на Востоке никакая договорённость не может быть вечной. Она сохраняется ровно до того момента, пока собственная выгода не начинают преобладать над угрызениями совести от нарушенного слова.
* * *
Уже в камере Шевченко посмотрел на Духовченко, и удивился:
-Витя, ты же бледный, как вата!
-Конечно бледный. Чуть не усрался от страха. Думал всё! А ты похоже ничего не боишься?
Шевченко пожал плечами.–Не знаю... Иногда мне кажется, что я уже убит и похоронен, поэтому ничего теперь не чувствую. Выгорело все внутри... дотла.
В ответ Духовченко выдал такую длинную и искусно завернутую фразу, состоящую из одних ругательств, каких прежде Шевченко слышать не доводилось. В ней было-то всего не более десятка слов, но каждое из них употреблялось попеременно как существительное, прилагательное или глагол, что позволяло практически бесконечно менять грамматическую форму составленных из них предложений.
* * *
Совсем неожиданно, желающих сыграть в футбол с русскими оказалось предостаточно. Как видно, охранники и курсанты учебного центра тоже дурели от будничного однообразия.
Шевченко тем временем собрал свою команду. Хитромудрый Исламодин отказался играть сразу, сослался на то, что болен. С Канатом всё было понятно и так. Рустамов в футбол играть не умел.
Ворота обозначили камнями.
На футбольный матч собрались почти все курсанты учебного центра. Ради игры даже прервали занятия.
Это было частью плана Шевченко, прикинуть, кто придёт на матч. Кто останется в карауле.
Недостаток навыков в игре моджахеды восполняли грубой игрой. Толкались, пинали по ногам.
Шевченко и Юнус бегали по полю как заводные, матерились так, что сорвали голоса. Оживились и остальные. Воспрянули духом.
Игра понравилась. Шурави проиграли со счётом 7:2. Сделано это было умышленно. Моджахедам надо было привить вкус к победе.
Примерно в пять часов вечера, в чистом, свежем воздухе послышался протяжный крик азанчи.
Пророк Мухаммед призывал своих последователей на очередную молитву.
Азанчи стоял на минарете. Его белая борода и одежда казались розовыми.
-Ля-иль-алла, ва Мухаммед расуль иль-ля!..
Крик, дрожал в воздухе.
* * *
В середине апреля в лагерь завезли большое количество оружия: в основном это были ракеты для реактивных минометов и гранаты для гранатометов, а также автоматы Калашникова, пулеметы, китайские пистолеты ТТ - всего 28 грузовиков.
Ночью их выгнали на разгрузку длинных зелёных ящиков, обернутых брезентом. Маркировки на брезенте не было, но скорее всего, в этих ящиках были ПЗРК.
Николай Шевченко, подставляя плечо под ящик с выстрелами для гранатометов, подмигнул Левчишину:
- Я же говорил, Серёга! Ну, теперь повоюем.
Грузовики они разгружали до самого вечера, и к концу работ все просто падали от усталости.
Ящиков было так много, что часть их пришлось даже затаскивать прямо на крепостную стену и размешать возле постов охраны.
Оружия было на целую воинскую часть. Только стрелять нечем - боеприпасы должны были завести позднее.
Когда управились с последним ящиком, Шевченко опустился прямо на землю, потому что ноги просто отказывались его держать. Рядом с ним примостился и Юнус. Этот парень и впрямь оказался необычайно крепким.
* * *
Прошло несколько недель.
На территорию лагеря въехало несколько накрытых тентом грузовиков.
Пленных шурави, афганцев и курсантов погнали на разгрузку. В кузовах были ящики, набитые итальянскими минами, ракетами, патронами для ДШК и автоматов.
Это был четверг. Суетной тогда выдался денёк.
Разгрузка шла быстро. У пленных измождённые лица, руки с тонкими запястьями в чёрных разводах. Без суеты и лишних слов, открывали кузова и принимались за разгрузку.
Старались изо всех сил. Перекладывали, сталкивали, носили, не обращая ни на что внимания. Царил гигантский водоворот. Сновали словно муравьи.
Абдулло на разгрузке не было. Его вызвали в штаб мыть пол.
В полутемном прохладном коридоре было несколько дверей.
Абдулло намочил веник, чтобы не поднимать пыль и направился в дальний конец коридора, чтобы начать подметать глинобитный пол.
Из-за одной из дверей доносились громкие голоса. Один принадлежал начальнику охраны Абдурахмону, другой, начальнику лагеря майору Каратулло.
Говорил майор Каратулло.
—Ты все время доказывал мне, что нет необходимости строгой охраны этих шурави.- С угрозой говорил Карататулло, — ты пытался убедить меня, что их судьба никому не интересна. Стоило мне только отлучиться из лагеря, как ты допустил к ним эту американскую журналистку. Потом, ты упустил одного из них и его поймали только перед советским посольством. Хвала аллаху, что его успели задержать до того, как он пообщался с советским послом!
А теперь ты пытаешься убедить меня в том, что сюда не смогут проникнуть журналисты. Мне уже сообщили, что скоро в лагерь приедут американцы из «Красного креста».
— Вы не поняли меня, уважаемый Каратулло, — Абдурахмон говорил глухо, с каким-то непонятным хрипом, — я предлагаю не отправлять их в горы, а просто вывезти их в полк Халеда ибн Валеда. Наступило молчание.
— Не выйдет, Абдурахмон! — голос Каратулло звучал уже без раздражения. — Я согласовал этот вопрос с господином Раббани. Через три дня шурави не должно быть в лагере. Сюда они уже больше не вернутся. В случае возникновения непредвиденной ситуации ты знаешь как поступить. Все, Абдурахмон. Разговор закончен. Или у тебя есть на этот счёт другое предложение?
— Нет, — смиренно ответил Абдурахмон, и глухо кашлянул, прочищая голос, — я всё сделаю во имя Аллаха.
— Иди Абдурахмон. Займись своими непосредственными обязанностями.— Абдулло услышал, как за дверью послышался грохот отодвигаемого стула.
Испуганный тем, что его могут заподозрить в том, что он подслушивал разговор Абдулло выскочил на улицу.
* * *
Ах, пандшанба – святой и лукавый для мусульманина день. Скажи «пандшанба» мужчине – и он подмигнет, гордо расправит плечи. Зардеется женщина, отведя взгляд, и побыстрее займется какой-нибудь работой. Пандшанба – это скорее дух, это ожидание, предвкушение чего-то светлого, лучшего. И не пытайтесь искать здесь перевод, ибо просто перевод ничего не прояснит и не расскажет, так как означает один из дней недели – четверг.
Этот день на Востоке – это как наша суббота. Конец недели. Завтра – выходной. Хозяйка пересмотрит все запасы и обязательно разведет огонь – калить масло. Значит, будет в доме плов, и, может быть, впервые за всю неделю семью ожидает плотный ужин. Ублаженный едой, сытый, довольный мужчина обязательно придет в эту ночь к жене. Ах, пандшанба – лукавый и безоглядный день недели.
* * *
Вечером, в тесной комнате с саманными стенами стоял звон алюминиевых ложек.
День выдался особенно трудным. Пот засох на телах соляными потеками, под
которыми горела и зудела кожа. Выбившихся из сил шурави завели в свою камеру.
В углу цинковое ведро с водой, плавающая в ней кружка.
Скрипели лавки, слышался кашель.
На столе лежало несколько лепёшек. Из трофейных солдатских термосов шёл пар. Люди торопливо ели варево из фасоли.
Шевченко подозвал к себе Юнуса, тот бросил ложку на стол и, торопливо жуя, встал.
-Выйдём, Витя. Переговорить надо!
Шевченко после разгрузки машин выглядел озабоченным.
-Что случилось?- Спросил его Духовченко.
-Плохо дело, - ответил Николай. - Нас собираются вывозить отсюда в горы.
Куда повезут потом неизвестно, могут и кончить всех. Надо начинать. Другой возможности может не быть.
-Ладно! - Сказал Виктор.- Умрем – будем в одной могиле, будем живы – будем на одном холме.
Такой вот выдался денек...
Спать легли с тяжёлыми предчувствиями. Сердца терзали тревога и мутная
неизвестность.
Николай Шевченко долго не мог уснуть, все ворочался, кутаясь в одеяльце-кампал, представлял, что будет завтра... сколько там сорбозов... кто их считал, бабаёв этих... а Викуля широко раскроет свои синие, небо глаза и обовьёт шею тёплыми ладошками...
- Писатель
