Цепи 2

Глава 7. Роберт

Роберт.

Премьера спектакля заблаговременно вызывает отторжение и ненависть к его создателям. Потому что, помимо маски удовлетворённого жизнью, счастливого человека, необходимо появиться на людях со своей семьёй. Потому что представление рассчитано на семейный просмотр. Точнее, это сказка для детей. Сегодня все прибудут в полном составе — со вторыми половинками и детьми.

Это сложнее, чем просто отсидеть пару часов на балконе и потом выдать восторженную рецензию на камеру. Потому что самый ад начинается задолго до премьеры — он разворачивается прямо сейчас, в моей квартире, где два человека, ненавидящих друг друга, пытаются вместе собраться.

Марина нацепила нелепое шлюшье платье ярко-красного цвета, с вырезом до пупка и открытыми плечами. Её попытки привлечь внимание — моё и других мужчин — доходят до абсурда.

– Переоденься! – срываюсь со злостью в голосе.

– Не хочешь, чтобы на меня смотрели? – ехидно язвит, надеясь пробудить ревность.

– Не хочу, чтобы ты меня позорила.

Обидно, я знаю. Грубо, непозволительно — к жене и матери моего ребёнка. Но скрывать истинное отношение к этой женщине больше нет сил. Давно уже нет.

Я даже не реагирую на её мимолётные измены. Сперва переживал за Алису, за собственную репутацию, а потом и вовсе отрезало, как тонкую нить, связывающую нас вместе.

Теперь уже всё равно.

Пусть хоть совсем разденется и встанет у входа в бордель, зазывая клиентов.

Семья у нас так и не вышла. Алису больше интересовали мои успехи в карьере и то, что мой успех может дать лично ей, чем я сам.

Больно было осознать, что моя дочь не любит меня. Я так и не стал для неё отцом, близким человеком, время, когда формируется привязанность ребёнка к папе, было давно упущено.

А может, она просто чувствует, что мы друг другу никто.

Лет пять назад «посчастливилось» сниматься с Игнатом в одном проекте.

После премьеры мы с ним напились. И он ни с того ни с сего стал предъявлять права на мою дочь. Требовал тест ДНК. Признался, что тот раз, когда я застал его с моей женой, был не единственным. Он даже летал к ней во Флориду и жил у неё по несколько недель после того, как Алиса уже родилась.

Он так сильно ненавидел меня, что рассказал даже больше, чем следовало. Так я узнал, что Марина два раза делала аборт от Игната, находясь там, за границей. Естественно, за счёт денег, что я высылал дочери на лечение.

Прежде чем сломать ему пару рёбер и разбить голову об угол стены, возле которой мы разговаривали, я спросил только одно:

– Зачем ты говоришь это всё сейчас?

Ответ убил:

– Потому что она тебя ещё любит.

Сразу понял, что он не про мою жену.

Игнат давно потерял интерес к Марине и являлся верным прихвостнем Клары Гусевой. Сопровождал её на все мероприятия. Жёлтые газетёнки даже приписывали им роман. Но буквально пару лет назад они перестали появляться вместе на публике. Между ними что-то произошло, о чём фанатам остаётся только догадываться. После этого Игнат и Клара перестали даже дружить и отмечать друг друга в социальных сетях.

– Подойди ко мне, – просит жена, стоя у большого зеркала.

Приближаюсь. Смотрю в отражение — и вместо неё вижу любимую девушку в нежном платье, которое сам выбрал. Вижу как наяву: она улыбается, игриво обнимает. Мы позируем зеркалу, как перед камерой, дурачимся и смеёмся. Целуемся.

– Тебе нужно сменить галстук на красный, чтобы наши луки сочетались, – строго, даже болезненно, произносит Марина.

– Проблема не в галстуке, – брыкаюсь словами. – МЫ не сочетаемся.

– Это наш последний выход в люди в качестве супругов! – взвизгивает Марина. – Тебе сложно вести себя нормально? Обязательно нужно портить мне настроение?

– Ты хотела сказать, что это ТВОЙ последний выход в свет? Потому что без меня тебя никуда не пригласят, – убивать жену морально в последнее время стало единственным способом разрядиться, чтобы не лопнуть от переполняющей ненависти к этой женщине.

– Я была бы известной актрисой! У меня была бы своя карьера, если бы я не положила жизнь на НАШЕГО ребёнка! – она снимает с ноги туфлю и швыряет в меня.

Если скажу ей, что всё знаю, она побежит плакаться Алисе о своей несчастной доле. А я не хочу, чтобы дочь страдала из-за тугоумия своей матери.

Мы с Игнатом делали тест ДНК. Я снял с расчёски волосы Алисы и сам привёз их в лабораторию.

Она его.

От его крови и плоти.

Ребёнок того, кого я ненавидел большую часть своей жизни.

Но я не смог и никогда не смогу отказаться от Алисы. Это моя дочь. Я переживал за её здоровье, пахал как проклятый, чтобы её вылечить и обеспечить, я делал для неё всё, что считал нужным, в то время как её биологический отец жил своей обычной жизнью.

Благо, Игнат, увидев результаты, дал заднюю. Она ему не нужна. Всё, чего он хотел, — сделать мне больно. Отомстить за то, что Клара держит его на расстоянии. Поэтому этот секрет уйдёт со мной в могилу.

Алиса — мой ребёнок.

И скоро у неё свадьба.

А потом сразу свобода.

Сперва я готов был откупиться от жены, оставить ей всё, что есть, только бы мирно и спокойно разойтись. Но потом передумал. Я и так всю жизнь пахал на благо её финансовой независимости. Поэтому сейчас настаиваю на том, что достаточно будет откупиться трёхкомнатной квартирой и небольшим счётом на первое время. Из-за делёжки имущества судебный процесс затянулся.

Моя ненависть к нелюбимой женщине возросла до таких масштабов, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не придушить её ночью подушкой. Меня раздражает в ней всё. Каждая морщинка, улыбка, голос. Я ненавижу, как она пахнет. Ненавижу, что она говорит. Ненавижу её характер и внешность. Мне всё в ней противно, всё вызывает отторжение и дикие припадки раздражения.

И она, эта дура, до сих пор пытается сохранить семью. На каждом судебном заседании ревёт и умоляет не разводить. Клянётся в небесной любви и верности.

Не вышло из меня ни достойного отца, ни мужа. Какой нафиг глава семьи, если я не способен защитить родную жену от собственной ненависти?

Единственное, что у меня получается в этой жизни, — это карьера.

Вот тут мне нет равных.

И, глядя на экранах на Клару, я понял, что она — мой лучший проект. Приятно осознавать, что именно я научил её тому, что она знает. Приятно видеть её такой, какая она сейчас: акула шоу-биза, монстр актёрки, невероятно сексуальная и неприступная любовь мужчин. Признана самой красивой актрисой по версии модного журнала. Взяла не одну премию за главные и второстепенные роли. Прёт вперёд по карьерной лестнице даже не пешком, а на танке. Безжалостно уничтожает препятствия. Её боятся, ей завидуют, ею восторгаются, её хотят.

Её сила и мощь чувствуется даже зрителями через экран.

Даже самые наглые репортёры превращаются в блеющих овечек, когда доходит очередь брать у неё интервью на очередной премии. Потому что Клара не стесняется в выражениях, не дорожит имиджем, лупит в лоб всё, что думает.

За такой смелостью наверняка стоят большие люди.

Из той информации, что мне известна, за её спиной — глава нефтегазовой компании, глава популярного банка и даже некоторые влиятельные политические деятели.

Потому что она — не такая, как все.

Помимо смазливой мордашки и отличной фигуры, в ней есть стержень и сила характера, за которые её уважают. А ещё — ненасытная готовность трудиться. Она пашет как негр. Весь её успех вполне заслужен. Она создана, чтобы сиять ярче всех звёзд, и настанет момент, когда её свет затмит даже меня.

Это будет самое приятное поражение в моей жизни.

Она ещё не знает, но мне уже слили информацию о том, что мы оба номинированы на премию «Лучшая главная драматическая роль».

Я засмотрел до дыр все серии сериала о проститутке, в котором она играла. Не сосчитать, сколько раз дрочил, заперевшись в ванной, на откровенных сценах. Ставил на паузу, чтобы хорошо разглядеть голую грудь, живот, бёдра.

В какой-то момент я поверил в себя настолько, что заделался в продюсеры и взял под крыло другую, начинающую актрису — двадцатилетнюю Стефанию. Девушка красива, талантлива. С ней легче в том плане, что все азы она уже знает.

Я трахаю её пару раз в месяц. И продвигаю на кастингах.

Но уже сейчас понятно, что такого успеха, как у Клары, ей никогда не достичь.

Клара — феномен. Она даже круче меня. Потому что я в своё время побоялся, что моё настоящее имя недостаточно круто звучит, а она сделала лейблом своё простое. *Клара Гусева* — теперь звучит как нечто мощное, сильное, успешное.

– Вот, я подобрала галстук в цвет к моему платью, – Марина суёт к моей шее галстук.

Дёргаю её за руку, грубо вырываю галстук и швыряю подальше.

– Я не собираюсь переодеваться. Мой образ проработан стилистами специально для этой премьеры.

– Мой образ тоже проработан стилистами! – истерит. – Я тоже не собираюсь менять платье!

– Иди голая. Так у тебя будет больше шансов зацепить хоть кого-то из звёздной тусовки перед разводом.

Она кидает в меня жаркий взгляд, полный огня и отчаяния.

Знаю, что боится.

Боится потерять всё, что у неё есть. Боится лишиться привычной жизни, условий, денег, статуса в обществе.

Я бы мог быть к ней более терпимым и великодушным. Но не могу.

Потому что ненавижу настолько, что в моменты перестаю соображать.

Звонок в дверь становится спасением от продолжения ссоры.

– Алиса приехала, – Марина торопится в прихожую, чтобы открыть дверь.

Наша дочь уже шесть месяцев живёт у своего жениха и радует нас своим вниманием только по праздникам.

– Мам, ты отлично выглядишь! – доносится из гостиной голос дочери. – Ну просто секс-бомба! Папа видел?

– Видел, – врываюсь в разговор, чтобы поприветствовать ребёнка и поцеловать в щёку.

– Пап, ну я же уже накрасилась! – кривится, отстраняясь.

– Папа хочет, чтобы я сменила платье, – жалуется Марина.

– Не вздумай! – возмущённо восклицает дочь. – Ты в нём роковая красотка! Он просто ревнует!

Алиса всегда, что бы ни происходило, была и будет на стороне матери. Ей ещё предстоит узнать о том, что родители разводятся. Мы решили, что… (точнее, решение принял я, так как Марина до последнего надеется, что я одумаюсь) — сообщим о разводе после её свадьбы.

Обвожу взглядом наряд Алисы. На ней блестящее розовое платье, слишком короткое для семейного мероприятия, — больше подходит для похода в ночной клуб.

К чёрту.

Пусть идут в чём хотят.

Подъезжаем к красной дорожке на «Роллс-Ройсе» с водителем. Выхожу сам и подаю руку жене, затем дочери. Фотографируемся все вместе: я с женой, я с дочерью, они вдвоём без меня. Весёлой счастливой семьёй идём на балкон.

Спектакль нудный и скучный. Я не могу адекватно оценить работу артистов и декораторов, потому что весь в напряжении из-за того, что сижу рядом с Мариной. Я ненавижу даже когда она просто дышит.

Ненавижу воздух, который пахнет её духами.

Планировал поспать до конца, но не могу расслабиться. Сиденье подо мной горит, ерзаю в кресле, никак не могу найти удобную позу.

Алиса в телефоне. Марина делает вид, что её привлекают актёры на сцене.

А я не в своей тарелке, не на своём месте.

Душно. Необъяснимо тянет скорее уйти, как будто через минуту всё здание театра взлетит на воздух.

Решаю незаметно спуститься в буфет и выпить рюмку.

Алиса, уткнувшись в телефон, даже не заметила, что я встал. Марина подпрыгнула на месте:

– Ты куда?

– В туалет, – нервно шикáю на жену.

Выхожу, осторожно осматриваюсь. Репортёров и журналистов вдруг привлекает девушка, вышедшая с другой стороны. Она привлекает их настолько, что никто не замечает меня.

Бегут к ней толпой, окружают, суют микрофоны, жаждут подробностей спектакля.

Приближаюсь, притянутый невидимыми цепями. Тело прошибает горячим липким потом. Галстук невероятно душит.

Стою в стороне, чтобы она меня не видела, и не могу оторвать глаз.

Такая красивая. Настолько, что можно запросто забыть своё имя. Ради этой красоты можно предать себя, родину, бога.

Совершенная.

На ней всё, что я так люблю: короткая юбка из мягкой кожи, чёрные капроновые колготки, чёрные ботфорты, вязаный серый свитер, спереди заправленный в юбку. На шее — толстый кожаный чокер с металлическими шипами. В руках — клатч, такой же чёрный, со шипами. На тонких запястьях звенят металлические цепи.

– Как вам спектакль?

– Какая атмосфера царит в зрительном зале?

– Вы уже уходите?— набрасываются репортёры.

Клара резко отвечает:

— Спектакль рассчитан на предельно невзыскательную детскую аудиторию. Актёры играют на уровне школьного утренника, а сценография выглядит так, будто её собирали на скорую руку. В детском саду я видела больше художественного усилия и вкуса у воспитателей. Насиловать своё восприятие дальше не собираюсь. Это — самый провальный проект в сезоне.

Дальше она умело затыкает рты журналистам, давая понять, что не собирается продолжать общение. Профессионально выстраивает границы и сбегает через чёрный ход.

Наталья где-то просчиталась.

Я делал всё, чтобы мы с Кларой нигде не встретились лицом к лицу, потому что тогда я бы не смог сдержаться.

Так сейчас и происходит. Прячась в тени стендов с афишами и фотозонами, сливаясь с мыслями о том, чтобы её догнать, иду по её следам — вниз, по пустой лестнице. Лёгкие наполняет болезненно-сладкий аромат её духов. Он тянется шлейфом, как великая тайна, загадка, которую хочется разгадать. Ведёт за собой, как запах крови голодного вампира, и обрывается на улице.

Опоздал. Она уже уехала.

Какие-то пару минут осторожности, промедления в холле — и я не успел.

Безнадёжно бросаю взгляд на опустевший ночной переулок. С другой стороны театра шумит ночная жизнь. Доносятся звуки автомобилей, гул толпы фанатов, ожидающих своих кумиров с премьеры.

А я тут, один на один с её запахом, оставшимся в лёгких.

Пусто стало.

Дыра в душе на секунду наполнилась — и тут же снова опустела, опалив стенки надеждой.

Закуриваю, чтобы хоть чем-то заполнить пустоту.

Внезапно со стороны соседнего здания, через пустой проезд, доносится стук тяжёлой обуви.

Тонкий силуэт идёт между домов неторопливо, прогулочным шагом.

Бросаю сигарету на дымящийся испарениями ночной асфальт, перебегаю проезд и иду следом.

Руки в карманах брюк, ускоряю шаг.

Я уже почти догнал.

Но не тороплюсь — ловлю её аромат и радуюсь, как ребёнок рождественскому подарку.

И вот, когда я уже близко, протягиваю руку, чтобы коснуться, — она резко оборачивается.

Острая боль пронзает висок, глаз и бровь. Следующий удар приходится в солнечное сплетение, от чего я забываю, как дышать, и складываюсь пополам.

Не знаю, как долго бы она меня избивала — меня спасло только то, что Клара всё-таки узнала в «незнакомце» знакомую физиономию.

Не в таком виде я хотел предстать перед ней. Совсем не в таком. Зажимаю зубы и губы, чтобы не стонать от боли, изо всех сил стараюсь держаться.

— Ты? — изумлённо выдыхает в воздух. — Какого чёрта ты подкрадываешься в тёмном переулке? Жить надоело? — возмущается.

Я не могу ей ответить — только улыбаюсь через боль, как идиот.

Да, родная, надоело! Знала бы ты, как сильно надоело жить без тебя.

— Ой, ну и актёр! Актерище! — язвит с ненавистью. — Не настолько сильно я тебе врезала, прекращай исполнять!

Глаз заплывает, бровь становится свинцовой, тяжёлой, пульсирует. От удара в голову острая боль прожигает череп. Я почти потерял сознание. Хорошо, хоть боль в животе уже отпускает, и я снова могу дышать.

Поднимаюсь, выпрямляю спину.

Луч ближайшего фонаря падает на моё лицо, и я жмурюсь.

— Вот чёрт… — пугается девушка. — И правда не рассчитала. — Не извинение, не признание ошибки — просто факт. Уверен, если бы она знала, что это я, врезала бы куда сильнее.

— Давно меня не избивали, — улыбаюсь.

— Попроси жену. Пусть проведёт тебе курс по БДСМ, — злобно шипит.

А я счастлив. Настолько, что готов танцевать. Просто от того, что она рядом. Что я её вижу. Что слышу её голос. Что могу говорить с ней.

— Я развожусь, — выпаливаю вперёд мыслей. Как будто это самое главное, что я должен ей сказать.

— Я знаю, — отбивает холодной неприступностью. — Мне плевать.

— Давай поужинаем? — не хочу с ней расставаться.

— Я на диете.

— Мы можем заказать салат.

— Я на диете от идиотов.

Это серьёзно. И попадает в цель — прямое поражение. Потому что именно идиотом я себя и ощущаю.

— Поэтому перестала дружить с Игнатом? — Прекрасно знаю, что не имею права задавать вопросы о её личной жизни, но всё же задаю.

— Не твоё дело.

Каждое её слово, интонация, мимика красивого лица говорят о том, что она закрыта, холодна и неприступна. Как великая стена морозной зимой. Не пробиться. Не обойти.

Ещё минута — и она просто уйдёт.

А я только вновь обрёл её образ перед глазами и готов на всё, чтобы просто оставаться рядом.

— Мне понравилась твоя роль в последнем сериале, — выпаливаю, не подумав. А ведь именно в нём было больше обнажёнки, чем в любом другом проекте с её участием.

— Ты смотрел? — её медовые глаза расширяются, и я, как много лет назад, залипаю в сладкий янтарный мёд.

Смотрел? Родная, я дрочил, как школьник, до мозолей на члене.

— Это мой любимый сериал, — признаюсь.

— Я думала, ты меня забыл, — в её голосе звучит манящая грусть.

— Чтобы я тебя забыл, должна случиться амнезия.

Лёд тронулся. Крепкая стена, веющая холодом, потеплела.

Янтарь в любимых глазах зажегся огнём.

— Мне жаль, что ты не взял «Оскар». Я за тебя болела, — признаётся.

— Мне нет, — отвечаю. — Осталась ещё одна не совершённая мечта. Есть к чему стремиться.

— Неужели ты ещё способен мечтать? — смеётся.

— Даже больше, чем в юности, — тоже смеюсь.

Как бы это ни звучало, но это так.

— И о чём ты мечтаешь?

— О всемирной славе, об «Оскаре», о тебе…

— Прекрати. — Улыбка мгновенно стирается с её лица. Мёд в глазах темнеет и исчезает вовсе, потому что она делает шаг назад и выходит из-под света фонаря.

Я делаю шаг вслед.

Мы оба в тени, словно одни. Темнота создаёт ощущение плотных стен, охраняющих интимность.

– Не было ни одного дня, чтобы я не жалел о том, что мы расстались.

– Мы не расставались. Ты меня бросил.

– И я очень жалею об этом. Это была самая большая ошибка в моей жизни.

– Ладно, – собирается с силами и снова демонстрирует холодную отчуждённость. – Это всё в прошлом.

– Это никогда не было в прошлом. Это моё настоящее, – с трагичностью осознания шепчу.

Я делаю ещё шаг, боясь нарваться на кулак, но она не двигается. Не пятится, не бежит, не замахивается. Стойко переносит пытку судьбы этой встречей.

– Я очень соскучился, – тяну руку к её шее, провожу пальцами по шипам на чокере, не решаясь коснуться кожи.

Она молчит. Даёт мне шанс оправдаться, готова выслушать.

Завожу руку за её голову, под распущенные волосы, едва касаясь того места, где чокер соединяется застёжкой. Средним пальцем мягко провожу над кожаным аксессуаром.

Необходимо воспользоваться моментом и начать говорить. Но это сложнее, чем кажется. Потому что всё, что я ни скажу, мне самому кажется детскими оправданиями.

Подключаю остальные пальцы, глажу её шею сзади. Нежно, едва касаясь.

Такое лёгкое прикосновение, совсем не обязывающее к продолжению, а возбуждает сильнее стриптиза в одном из самых горячих клубов Москвы.

В какой-то момент застёжка чокера ломается. Я его почти не касался — он сам.

Клара ловит падающий аксессуар в руки.

– Прости. Я куплю новый, – оправдываюсь.

– Ерунда, он давно держался на честном слове, – отвечает, запихивая его в клатч. – Но если вдруг решишь всё-таки подарить мне новый, запиши мой номер: я скину ссылку на то, что хочу.

Она ждёт ответа, а я только что умер. И убили меня засосы на её шее, которые скрывал чокер.

Нет, я не надеялся на то, что она подастся в монашки и я буду первым и единственным мужчиной в её жизни. Но видеть вот так, прямое доказательство, следы её бурной сексуальной жизни воочию, почему-то пришибло как бетонной плитой.

Она чувствует. В неловком жесте прижимает ладонь к горлу, держит. Потом отпускает. Без стеснений, с гордо поднятой головой демонстрирует, как ей хорошо было прошлой ночью.

Достаю свой мобильник.

– Диктуй номер, – командую.

На автомате, с мыльной пеной перед глазами, вбиваю озвученные цифры, добавляю новый контакт.

– Буду ждать ссылку, – улыбаюсь невозмутимо.

– У меня хорошие аппетиты, – предупреждает.

– Справлюсь.

Клара возвращает телефон в клатч, задумавшись смотрит мимо меня, словно за моей спиной суфлёр подсказывает, что делать.

Затем стреляет в глаза. Мощно. Смертельно.

– Пойдём? – звучит не как вопрос, а как утверждение. Тихое, но твёрдое.

– Куда?

– Здесь, в соседнем квартале, есть небольшая гостиница, – отвечает и, отвернувшись, уверенно двигается вперёд.

Мне стоило большого труда пригласить её на ужин, а она с лёгкостью ведёт меня в номер дешёвой гостиницы.

Сама снимает нам номер, сама расплачивается, сама вызывает лифт.

Весь этот абсурд проходит в абсолютном молчании.

Она не говорит ни слова, когда мы заходим в номер.

Не произносит ни звука, когда я прижимаю её тело к только что закрывшейся двери и целую в губы.

Это безумие чистой воды. Помешательство.

Мы не пили, но пьяные в стельку.

Она выдыхает в мой рот свой воздух, я вбираю его в лёгкие и кайфую как от марихуаны. Вставляет даже жёстче.

Я не знаю, в какой стороне в этом номере кровать, не представляю, что скажут журналисты о моём побеге из театра, не думаю о том, как Марина с Алисой доберутся до дома после премьеры, не забочусь о том, что нас здесь могут увидеть, заснять, обналичить перед всей страной.

Провожу ладонью по её ноге, балдею от ощущения чёрного капрона на её коже. Мну её бёдра, обтянутые колготками, целую шею — сильнее и яростнее, чтобы стереть своими следами следы того, прежнего.

Я ревную её к неизвестному любовнику. Больше тела — ревную душу. Невыносима сама мысль, что она может быть привязана к кому-то душой и сердцем.

Потому что моё сердце навеки стянуто цепями нашей любви.

Я был у неё первым в постели. Она была первой в моей душе. И единственной. Это ни хера не уравнивает нас на графике эмоций — это делает меня уязвимым.

Сколько было ещё таких, как тот, кто оставил следы на её коже?

Мне же нечем крыть. В моём сердце была, есть и будет она одна.

Я понимаю, почему она позвала меня сейчас. Почему отдаётся.

Потому что это необходимо нам обоим.

Нужно, как точка, чтобы закончить предложение. Как медаль за все тренировки спортсмена.

Впиваясь пальцами, рву колготки на бёдрах.

Просовываю руки в дырки на капроне, касаясь её живой, гладкой кожи.

Завожусь ещё сильнее от вида красных свежих отметин на её шее, поверх вчерашних, коричневых.

Она дёргает за галстук, душит меня. До давления в черепе, до лопающихся сосудов в глазах.

И смеётся.

Ей нравится причинять мне боль.

Она мстит и будет это делать, пока не насытится.

Убираю её руки от себя, ослабляю галстук и снимаю его. Кидаю под ноги.

Кажется, что у нас совсем мало времени. Что мы упустили и без того мучительно долгие годы, и сейчас не хочется терять ни минуты.

Дёргаю застёжку ремня, высвобождаю эрегированный орган на свободу и чувствую, как дрожу всем телом.

Слабость в теле, озноб, температура.

Сил хватает только на то, чтобы спустить её колготки с трусами.

– У меня месячные, – предупреждает.

Плевать.

Наощупь нахожу верёвочку между её ног, выдёргиваю тампон и отбрасываю в сторону, даже не взглянув. Приподнимаю её за бёдра, вставляю член — сразу до упора. И останавливаюсь.

Пульс оборвался.

У обоих.

Она обнимает за шею, мучает ткань рубашки на моей спине, словно пытается порвать.

Ещё один толчок.

Она не стонет — только громко и часто дышит.

И это возбуждает сильнее, чем наигранные стоны шлюх, что пытаются мне понравиться.

Толкаюсь в неё снова, и мы дышим в одном ритме. В одном ритме двигаемся, в одном ритме живём в этот момент.

Ещё совсем немного — и ей этого достаточно, чтобы задушить меня в оргазме.

Снизу влаги значительно прибавилось. Член скользит как по маслу; ещё всего пара минут — и я тоже прихожу к финишу.

Я снова вижу звёзды.

Возношусь в космос, держа её на себе, продолжаю двигаться, пока всё до капли не выйдет.

Всё почти как в первый раз.

Снова кровь, крышесносное возбуждение, обжигающая страсть, растекающаяся лавой под кожей.

Опустив её на пол, снимаю с неё свитер, следом — лифчик.

Желание продолжить тормозится о чёрную надпись под грудью.

**Никита**

Это он? Тот, кто трахает её до засосов?

Она так сильно его любит, что запечатлела на всю жизнь?

Отхожу от неё, закрываю глаза, как от яркого света, режущего роговицу.

– Не спросишь? – её голос полон трагизма и смеха.

Качаю головой, не открывая глаз.

Ничего не хочу знать о тех, с кем она спит.

– Это имя твоего сына.

Её слова эхом гудят в пустой голове.

Впиваюсь в неё взглядом, прижимаю к двери, держу за хрупкие плечи, чтобы не думала вырваться. А она и не думает. Уже зарядила револьвер и готова всадить в меня всё до последнего патрона.

– Где он?

– Он не родился. – Первый выстрел в сердце.

– Я сделала аборт, когда узнала, что беременна от тебя, – второй, в свежую кровоточащую рану.

– Ты отказался от меня, а значит, и от него. – Контрольный в голову.

Отпускаю её плечи. Трясёт так, что всё перед глазами скачет.

– Почему ты мне не сказала? – потеряв голос, сипло хриплю.

– Кому? – надевает свитер обратно, снимает с себя рваные колготки. – Тебя не было.

Она говорит это таким спокойным, таким безэмоциональным тоном, что у меня по венам растекается азот от её слов.

Она не пытается скрыть правду, не плачет, не обвиняет.

Жёстко и резко. Без каких-либо эмоций.

– Я имел право знать! Всё могло бы быть по-другому! – осознав, что все эти годы я тратил свою жизнь не там и не с теми, вспомнив, как сильно хотел с ней семью и своего собственного ребёнка, с которым был бы рядом, меня накрывают эмоции.

Мы могли иметь сына. Факт. И я потерял этот шанс так же буднично, как всё остальное, важное, в этой жизни. Не успел, не был рядом, не знал — и теперь это навсегда. Так же как ее татуировка.

– Я сделала так, как посчитала нужным. Мне не с кем было посоветоваться, ты слишком был занят своей семьёй.

– Ты стала жестокой. – Глотаю свою боль.

– Твоими стараниями. – С прежней ненавистью кидает слова, подбирает с пола свою сумочку и уходит из номера.