Назола

Track 2.

Про этого наследного принца, про Артёма Андреича, бабуля сказала бы: «Вот ещё назола!». И это слово объясняло всё, что Рост чувствовал по отношению к нему. «Назола» было как «назло» и «назойливый», а ещё — «зола».

«Тоска-кручина, подколодная змея, догорай, моя лучина, догорю с тобой и я…»

Гибкий, как хлыст, горький и тёмный, как крепкий кофе, изломанный и хитрющий — вот каким он был, Принц! Рост чувствовал это так ясно, словно знал его всю жизнь, а не три часа.

Рост вообще чуял людей. Вот то, что кем-то и откуда-то было ему дано. Чутьё, благодаря которому — он чуял и это! — к нему приходили его песни. Хотя Машка сто тысяч раз в сердцах обзывала его бревном и поленом бесчувственным, а он в ответ только весело угорал. Он всегда угорал, собственно, потому и являясь этим самым бесчувственным поленом. «А чего мне, плакать, что ли?» — ухмыляясь, вопрошал он Машку.

У самой Машки слёзы всегда были наготове, впрочем, как и смех. Машка вообще была ясной, как… дождь.

Вот и с Принцем Росту тоже всё сразу стало понятно. Если бы они встретились сопляками где-нибудь в школе, такой пацан регулярно огребал бы от него люлей — только в путь. Потому что Рост выпендрёжников с выебонами на дух не переносил. Вне зависимости от их сексуальной ориентации.

Ну, а если всё же учесть, что Принц оказался тонким-звонким пидорасом, явно и беззастенчиво положившим на Роста глаз… то вообще не следовало сюда возвращаться.

Со времён своего уличного детства Рост люто ненавидел гопарей с их погаными тюремными «понятиями», в том числе касавшимися лиц «не такой» ориентации — «петухов», «опущенных», с которыми реальный пацан и за руку здороваться не должен. Для гопарей и Фредди Меркьюри стал бы «петухом опущенным». Рост жил по правилам братской рокерской тусовки, где считалось, что это личное дело каждого — как ему трахаться и с кем. Но это было и личным делом самого Роста, если на то пошло! Так что поважать Принца не стоило — даже ради Машки. Но кто ещё прикрыл бы эту доверчивую дурынду, чтобы её не облапошили?

Рост досадливо вздохнул и хмуро покосился на сияющую дурынду, которая едва головой в потолок от счастья не врезалась, когда они с Принцем вошли в студию. Потом он так же хмуро покосился на Галицкого-старшего, восседавшего в своём кресле с лёгкой снисходительной полуулыбкой на чеканном лице — восседавшего, словно на троне. И наконец — на Принца, который так старательно копировал скучающую полуулыбку отца, что это было бы смешно… если бы сквозь эту натянутую маску не пробивалось столь же яростное детское нетерпение, что и у Машки.

Вот оно что! Эти два чудовища были в чём-то отчаянно схожи! — осенило вдруг Роста. Что и подкупило его в Принце… чтоб того приподняло да пришлёпнуло, как опять же сказала бы бабуля.

Рост тяжело вздохнул, мысленно почесал в затылке и пробурчал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Гитару бы.

Гитара, которую Принц немедля выволок откуда-то из угла, оказалась вусмерть расстроенной балалайкой, предназначенной, видать, исключительно для упражнений приходивших на пробы претендентов… но Росту и не на таких дровишках приходилось играть. Он поднялся на пятачок сцены к микрофонам и привычно её настроил.

— Палка-палка, два струна, я хозяин вся страна, — вполголоса прокомментировал из своего кресла Андрей Филиппович, за что сразу же удостоился негодующего взора от сыночка, а Рост расхохотался. Ей-Богу, Галицкий-старший был толковым мужиком!

Рост пару раз задумчиво провёл пальцами по струнам, а когда наконец взял первый аккорд и перебором начал играть мелодию, то с удовольствием увидел, как у Машки округляются её синие глазищи, и как она привычно уже зажимает себе рот обеими ладонями. Она знала наизусть все его песни.

И эту, конечно, тоже.

— Жаль, подмога не пришла, подкрепленья не прислали.

Нас осталось только два, нас с тобою наебали.

Все братушки полегли, и с патронами напряжно.

Но мы держим рубежи, мы сражаемся отважно.

Пушка сдохла, всё, пиздец, больше нечем отбиваться,

Что ж, закурим, брат-боец, нам от смерти не съебаться.

Жаль, подмога не пришла, подкрепленья не прислали.

Что ж, обычные дела, нас с тобою наебали...

Рост посмотрел уже не на Машку и не на Галицкого-старшего, а на Принца. И поразился. Глаза у этого стервозного выпендрёжника вдруг стали совершенно Машкиными — обалделыми и… беззащитными.

Он чуть передохнул, прижал струны ладонью, тряхнул головой и начал другую песню.

— Не успели все разлить, а полжизни за кормою,

И ни с лупой, ни с ружьём не найти ее следы;

Самый быстрый самолёт не успеет за тобою,

А куда деваться мне — я люблю быть там, где ты.

Вроде глупо так стоять, да не к месту целоваться;

Белым голубем взлететь — только на небе темно;

Остаётся лишь одно — пить вино да любоваться;

Если б не было тебя, я б ушёл давным-давно.

Всё, что можно пожелать — всё давным-давно сбылося,

Я ушёл бы в тёмный лес, да нельзя свернуть с тропы;

Ох, я знаю, отчего мне сегодня не спалося —

Видно где-то рядом ты, да глаза мои слепы.

Так что хватит запрягать, хватит гнаться за судьбою,

Хватит попусту гонять в чистом море корабли:

Самый быстрый самолёт не поспеет за тобою —

Но, когда ты прилетишь, я махну тебе с земли…

* * *

Когда за Ростом и Машкой закрылась дверь студии, Тёма так и остался стоять возле микрофонов, машинально сжимая в руке гриф гитары, которую сунул ему Рост перед уходом.

Он всё равно не знал бы, о чём с ним сейчас говорить. По спине у него всё ещё бежал мороз, а затылок будто горел.

— Пап… — еле вымолвил он. — Это что вообще было?

Отец задумчиво повертел в руке валявшуюся возле компа флэшку:

— Дворовая романтика… но не только. Он обещал подумать, твой Ростислав Прохоров… но он подпишет контракт, не сомневайся. Ему хочется, чтобы эти его песни слушали — и не только девчонки в общагах. И… — Галицкий побарабанил пальцами по краю стола, — в соответствующей обработке, естественно, они могут рвануть на всю страну. Этакий народный язык, простенькая, но цепляющая мелодийка и заряд эмоций… Ниша рокопопса сейчас мало кем занята, вы оба молоды и можете быть популярными несколько лет… Чёрт, я даже не ожидал! — он всё так же задумчиво усмехнулся и внимательно взглянул на притихшего Тёму: — Не боишься, что этот самый Рост перетянет на себя всё одеяло в вашей связке?

Тёма молча качнул головой, проглотив реплику о том, что многое бы отдал за то, чтобы Рост оказался под его одеялом.

Очень многое.

Почти всё.

…Не вытерпев, Тёма позвонил Росту на следующий же день, благо, номер своего мобильника тот всё-таки оставил в студии, хоть и не стал заполнять официальную анкету.

Тёма долго обдумывал этот разговор и свои возможные реплики, но едва заслышав в трубке голос Роста, послал все заготовки туда, куда солнце не заглядывает, и выпалил то, что вертелось на языке:

— Давай встретимся, и ты скажешь, что решил. Не по телефону.

И затаил дыхание.

— Папа тебя здороваться не научил, что ли? — хмыкнул Рост, и Тёма прямо-таки воочию увидел эту насмешливую ухмылку. — Привет. Давай, только учти, что на пафосные кабаки у меня бабла нету, а за твой счёт я там сидеть не собираюсь.

— Ну, в гей-клуб я тебя точно не приглашаю, — натянуто улыбнулся Тёма. — Давай просто по Арбату прошвырнёмся, если тебе там нравится. Не бойся, юбку я не надену.

Он опять будто наяву увидел, как Рост закатывает глаза, и фыркнул уже искренне.

На Арбате всё было как всегда — музыка, картины, хэнд-мейд и разнообразные личности, на фоне которых Тёма даже в юбке не выделялся бы. О чём он ехидно сообщил Росту, едва тот к нему подошёл.

Сам Рост на сей раз натянул белую футболку с Баттерсом Стотчем из «Южного парка» на выпуклой груди, а вот джинсы на нём остались те же: «трубадурские», мешковатые, совковые. Тёма указал на них пальцем и так же ехидно попенял:

— А чего штаны не переодел? Ходишь, как… гопник.

Улыбка Роста была прямо-таки наиневиннейшей, когда он потихоньку запел:

— Я начал жить в трущобах городски-их, и добрых слов я не слыха-ал… когда ласкали вы детей свои-их, я есть проси-ил, я замерза-ал.

— Трепло! — простонал Тёма, не в силах удержаться от смеха.

— Я дембельнулся на днях и только позавчера вернулся, — сказал вдруг Рост очень серьёзно. — У Машки в общаге кантуюсь. Так что тряпки у меня только те, что из армейки привёз.

Смех застрял у Тёмы в горле.

— Ты демобилизовался из армии? — медленно проговорил он, во все глаза уставившись на беззаботную физиономию Роста, и вдруг цепко ухватил его за запястье, разворачивая к себе: — Там тебя и разукрасили?

— Ага, — преспокойно откликнулся Рост, выдёргивая свою руку из его пальцев. — Забей. Тебе всё равно никогда не служить.

— А почему ты у Машки в общаге? — не унимался Тёма, пропустив подколку про «не служить» мимо ушей. Забить он попросту не мог, какое там забить! Даже самый животрепещущий вопрос о том, подпишет ли Рост контракт с отцом и войдёт ли в проект, отступил на второй план. — Решил в Москве остаться? Ты же из Кинешмы, как и Машка?

Отчего-то он был в этом абсолютно уверен, хотя мало ли где могла познакомиться эта буйнопомешанная парочка! Тем не менее, у Тёмы создалось впечатление, что они знают друг друга чуть ли не с пелёнок.

Он и Кинешму, кстати, нагуглил. Дыра дырой: четыреста километров от Москвы, восемьдесят тысяч жителей, стоит на Волге. Была полностью разрушена во время татаро-монгольского нашествия на Русь. Из достопримечательностей — куча церквей да музей «Кинешемский валенок». Самый что ни на есть подходящий городок для Роста с Машкой!

Тёма отогнал возникшее в голове видение: Рост в богатырском шлеме и кольчуге отбивается палицей от толпы татаро-монголов, будто Боромир от орков, и требовательно на него уставился в ожидании ответа.

— У меня в хате давно живут другие люди, — терпеливо объяснил Рост, чуть сдвинув брови. — И вообще я туда и не собирался, да. Хотел здесь, в Москве, устроиться куда-нибудь, где общагу дают, работать и поступить заочно в универ… ну или в технарь какой-нибудь.

— Хотел? — Тёма опять выхватил главное для себя в этом обстоятельном ответе — глагол прошедшего времени.

Рост помолчал, внимательно глядя не на него, а на какого-то псевдоиндуса в оранжевом тюрбане, сидевшего на грязном коврике, к которому они, разговаривая, подошли. Индус дудел что-то заунывное на деревянной дудке, а из тыквы-горлянки перед его смуглыми голыми коленками торчала змеиная голова — якобы кобры. Народ вокруг восторженно и испуганно ахал.

Вот дурачьё.

— Хотел, да, — наконец отозвался Рост, по-прежнему не спуская глаз с «кобры».

— А сейчас не хочешь? — Тёма потянул его за локоть, нетерпеливо оттаскивая прочь от паршивого индийского коврика. — Чего ты сейчас хочешь?

Рост на миг прикусил губу и тихо ответил:

— Если твоему отцу… тебе… понравились мои песни, я бы хотел, чтобы и другие их услышали.

Итак, отец оказался прав!

Побудительный мотив этого простофили всё-таки был таким же простофильским. Не славы, не бабла ему хотелось, а чтобы люди его песни услышали! Люди! Такое вот дурачьё, что толкалось вокруг! Быдло, которое с лёгкостью схавает любое дерьмо!

Но это стало уже неважным. Трубадур всё-таки попался, несмотря на всю свою независимость! Воистину, у каждого есть цена, за которую его можно купить.

— Поедем сейчас в студию, подпишешь контракт! — с жаром выпалил Тёма, снова вцепившись Росту в локоть. — Поедем!

Но он тут же осёкся, сообразив, что, во-первых, отец сегодня в студию не собирался, следовательно, ни о каких формальностях и речи быть не могло. А во-вторых, он, Тёма, опять принялся канючить и клянчить, будто забыл, что из них двоих именно он — звезда, знающая себе цену! А не какой-то кинешемский валенок!

— Ладно, завтра, — пробормотал он со вздохом, подталкивая Роста к ближайшей уличной кафешке. — Давай вот тут посидим, ладно? Отметим это дело, хотя бы кофе закажем…

Ликование так и бурлило в нём, хотя он понимал, что болтает, как сорока. Или как Машка!

Неожиданная мысль прошибла его холодом, и он с тревогой уставился в голубые смешливые глаза Роста:

— А ты не передумаешь?

Тот, осмотревшись, присел на тонконогий стульчик, облокотился на пластиковую голубую столешницу и спокойно ответил:

— Я долго всё обдумываю вообще-то. Особенно когда это важно. Но если уж обдумал, то не виляю потом. Я хочу попробовать, получится ли у нас.

Он сказал: «У нас»!

Тёма готов был воспарить в серое арбатское небо, как связка ярких гелиевых шариков в руках у лоточника, остановившегося рядом с их столиком. Но всё же спросил с прежней тревогой, тоже плюхаясь на стул:

— Точно? Не скипнёшь? Обещаешь?

Рост закатил глаза, но ответил так же степенно:

— Да будет слово ваше: да, да, нет, нет, а что сверх этого, то от лукавого.

Он прыснул, озорно покосившись на онемевшего Тёму и махнул рукой пробегавшей мимо официантке в белом фартучке:

— Два капучино, девушка! Ты же будешь капучино, а, Артём Андреич?

Не слушая его, Тёма подскочил и проворно потянул за серебристую цепочку, блестевшую на его крепкой загорелой шее. Ну вот, блин! Из-под выреза белой футболки выскочил и закачался потемневший от времени нательный крестик.

Жизнь осложнялась прямо на глазах!

— Молишься, постишься, слушаешь «Радио Радонеж»?! — простонал Тёма, едва за голову не схватившись.

Если этот правильный упёртый супернатурал окажется ещё и православнутым, Тёме останется только самому уйти в монастырь. В женский, бля!

Рост неторопливо заправил крестик обратно и ухмыльнулся до ушей:

— Иногда… когда шибко нагрешу, — и откровенно заржал, рассматривая вытянувшуюся от расстройства Тёмину физиономию. — Чувак, это я у бабули Евангелие читал, написано круто, а память у меня хорошая. И крестила меня она же, бабуля. Не ссы, я тебя десятью заповедями грузить не буду.

— Вот спасибо! — скорбно проворчал Тёма. — Круто написано, значит? Если по твоим песням судить и по… — он покрутил в воздухе рукой и сбивчиво закончил: — По всему остальному судить, ты чёртову уйму книг успел прочитать.

Не меньше самого Тёмы, а ведь тот читал ещё и на английском! И всегда гордился тем, что его собственный тезаурус и общая эрудиция на порядок шире, чем у среднестатистического большинства!

Рост прищурился:

— Есть такое, чувак. Могу, умею, практикую.

И опять заржал, зараза белобрысая!

Тёма длинно выдохнул, решив на это внимания не обращать, и сам помахал официантке:

— И две порции круассанов с сыром!

Стресс следовало заесть, коль уж нельзя было его запить.

Рост наконец перестал хохмить и принялся уплетать принесённые круассаны. Тёма последовал его примеру. В голове у него теснилась уйма разнообразных соображений, одно из которых он немедленно озвучил:

 — Тебе надо срочно сменить имидж!

Рост поперхнулся круассаном:

— То есть?

— То есть хватит щеголять в допотопных шмотках, — снисходительно разъяснил Тёма, скользя взглядом по его простецкой футболке и поношенным джинсам. — Ты уже не «in the army now» и не в своей Кинешме. Ты в столице нашей Родины и скоро станешь звездой. Кончай ходить, как… — он запнулся.

— Как гопник, — любезно подсказал Рост.

— Типа того, — неопределённо кивнул Тёма. На нём самом красовалось новое шмотьё от Келвина Кляйна, в сине-фиолетовой гамме, с цепочками, подвесками и разрезами. — Ты же сложен… — «как бог», подумал он, а вслух сдержанно проронил: — Неплохо сложен. Тебе пойдёт всё в обтяжку, облегающее, чтоб тело побольше выглядывало… и, конечно, брендовое.

— Пидорское, в общем, — бухнул Рост и тут же прикусил язык, вспыхнув, а потом внезапно побледнев. Тёма тоже почувствовал, как кровь отливает от лица. В ушах зазвенело, словно Рост его ударил, хотя то, что он ляпнул, было совершенно предсказуемым.

— Чёрт, прости, — быстро проговорил Рост, прежде чем Тёма успел что-то сказать, и крепко сжал его запястье. Ладонь у него была тёплой, как и запомнилось Тёме. — Сказанул точно как гопарь какой-то, а ведь мы им всегда морды били. Я дурак. Прости.

— Сам признался, — строптиво пробурчал Тёма, радуясь тому, что Рост продолжал держать его за руку. Тот был явным кинестетиком, как и сам Тёма, и не чурался прикосновений, какой бы смысл в них ни вкладывал. И на его глупой обмолвке и вспыхнувшем чувстве вины нужно было сыграть, причём прямо сейчас! — Короче, ты не выёживайся, денег я тебе одолжу, у нас их скоро будет знаешь сколько? Пошли, прошвырнёмся по «Галерее», что ли, подберём тебе что-нибудь человеческое.

— И вместо листьев денежки засеребрятся там, — пробормотал Рост, отпуская его руку и хмурясь. — Не люблю я одалживаться.

— От-дашь, — отчеканил Тёма, тоже нахмурившись. — Давай доедим и пойдём. Расплатись тут сам, если ты такой… щепетильный.

На языке у него вертелось ещё одно предложение — на сей раз касавшееся места обитания Роста, но он решил не перегибать палку. Приручать этого упрямца следовало постепенно, очень мягко и незаметно. С привлечением Машки, если понадобится.

Он не сомневался, что Машка желает Росту только самого лучшего. Он, Тёма, и являлся для Роста самым лучшим, только тот ещё этого не понимал!

В общем, решил Тёма, вставая из-за столика, будет день — будет и песня.

Песня.

Ему отчаянно хотелось петь песни Роста.