Chapter 4
1982 Words
Дверь распахнулась. Евгений Макарович закрыл глаза и слушал… Бах! Вот оно, он ждал этого. Ждал удара о стену и ждал прихода этого человека. Не потому, что что-то новое хотел услышать, и не потому, что было что обсудить. Просто как-то давно его тут не было. И давно никто так не открывал дверь, и давно не было плачущих медсестер, которые просятся перевести их к другому хирургу, и… вообще-то он по нему соскучился.
— Юра, я даже разворачиваться не буду. Дыру в обоях на стене я назову в твою честь, никто так больше сюда не заходит.
— Я предпочитаю, чтобы в мою честь называли стенты или методы операций.
Евгений Макарович раскрутился на кресле и обернулся к вошедшему. Мисценовский не заходил в кабинет. Так и стоял в дверях, в распахнутом халате, с расстегнутым воротом на рубашке и со вспотевшими висками.
— Юра, что?
— Три часа! Три часа вместо полутора я потратил на одного пациента! — закричал он.
— Почему?
— Догадайтесь!
— Юра, ты же знаешь…
— Я не знаю, я не хочу знать, почему мне опять привезли больного с инсультом по «скорой»! Я — нейрохирург, а не врач-диагност. Я не должен определять болезнь, мне должны все разложить, пока я надеваю перчатки…
— Но ты же можешь диагностировать!
— Я теряю время! Свое профессиональное и его — жизненное.
— Ну все же всегда хорошо…
— Не обходится! Евгений Макарович! — Он закрыл дверь. — Так нельзя работать! Я должен оперировать!
— Но так ты сможешь наблюдать… — Заведующий прикусил язык. Это молодым порослям можно рассказывать о преимуществах полифункционального подхода нейрохирурга к пациенту… Не ему. Этот уже все свое отнаблюдал, этого не проведешь…
— Юра, скоро… Обещают, что скоро у нас будет новый томограф.
— Евгений Макарович, мне не компьютерная диагностика нужна, мне нужны люди! Профессионалы, которые могут принимать решения, могут взять на себя часть ответственности, на которых можно положиться!
— Юра, здесь таких нет.
— Я же есть!
— Я не знаю почему! — искренне ответил Макарович.
Мисценовский вздохнул и оперся руками о стол. Он готов был выпустить пар.
— Юра, ты устал. Ты… — Макарович посмотрел в график и округлил глаза. — У тебя сегодня операция в семь была назначена!
— Я уже и не помню ее.
— Сейчас девять вечера! Ты что? Ты опять весь день стоял?
— А кого мне было ставить? Егора вашего? Никита тоже пашет. Я о чем вам и говорю! И не надо так удивляться, это повторяется изо дня в день. И вы правы, в этом только моя вина. Тут ничего не изменится, изменить что-то для себя могу только я сам. И я сам тут у вас торчу.
— Ты знаешь, у меня язык не повернется просить тебя остаться. И я благодарен, что ты…
— К черту вашу благодарность! — в сердцах бросил хирург.
Дверь захлопнулась со знакомым грохотом.
— Псих… — сказал Макарович, подсыпая корм рыбкам.
«Псих! — думал о себе Юра. — И зачем я к нему пошел?» Он винил во всем переутомление. Разбираться с руководством не имело смысла по определению, но пять операций за день, из которых ему интересна была только одна, вынудили его вспылить. Остальные четыре мог провести любой начинающий, но если бы не такой уровень диагностики! «Я здесь гибну, — думал Юра, умываясь в ординаторской. — «Из-за тебя люди гибнут!» — так мне говорил Шенклер, мой профессор? Чертов немец. Он всегда прав. Он так и предрекал, что мне в Украину можно только на пару месяцев, а потом здесь брать нечего. Я и не собирался ничего тут брать…»
Он сел за стол, включил компьютер, открыл почту. Пришло пять приглашений на конференции: Мюнхен, Гамбург, Амстердам, Турин, Владивосток… Куда бы полететь? Он чувствовал, что опять вскипает. Никуда, он привязан. Хватит оттягивать, пора звонить.
— Алло, Олег? Ну как вы?
— Отлично! Мишка спит, — весело ответил друг.
— Я уже выезжаю.
— Давай либо через десять минут, либо уже часика через два.
— Ты не один, что ли?
— А ты как думаешь?
— Я думаю, что у тебя мой сын, и я не думаю, что он совместим с твоими… девушками.
— Ну… он же спит!
— Буду через десять минут.
Он не мог сердиться на Олега. Не имел права. Олег — лучший друг, он просидел с Мишей весь день, он имеет право на личную жизнь. А он, Юра, из-за маленького Миши не может никуда лететь. На это он не имеет права. Когда он подъехал к дому Олега, тот уже вынес малого, одетого в комбинезон и завернутого в одеяло.
— Привет. — Юра принял сына в руки. — Что ты его, как капусту?
— Февраль на дворе!
— Спасибо тебе.
— Да перестань!
— Ну, хорошего вечера, — пожелал Юра.
Олег самодовольно фыркнул и скрылся в подъезде. Юра смотрел на спящего сына. Раздражение вытеснялось теплом. Он улыбнулся и умостил малыша в автокресле. Тот не проснулся.
«Мне бы так спать!» — позавидовал Юра и сел за руль. По дороге к дому застрял в пробке. Но ведь почти десять на часах! Он забыл, что сегодня пятница — «День освобождения Киева»: от приезжих, от офисных клерков, которые на выходные возвращаются домой после пятидневного рабочего марафона, от молодежи и семейных пар, которые уезжают, чтобы провести уик-енд в горах или в селе у камина. Он бы тоже не против освободить от себя Киев. Но он уже много месяцев не может ничего планировать дальше одного-двух дней наперед.
Дорога расчистилась только перед поворотом к дому. Он хотел добавить скорость, но тут его подрезал BMW. Как на немецкой машине можно так, по-украински, ездить? Дверь открылась, вышла девушка. Помахала водителю, отошла. Машина уехала, а она пошла во двор. Юра повернул налево и заехал в свой двор, благодаря Бога, что Мишка спит. Если бы он ее увидел, то пришлось бы, чего доброго, догонять. А ее догонять хлопотно, она производит впечатление тренированной бегуньи.
После первого шока, когда он увидел ее с Мишей возле поляны, Юра начал замечать за собой нетипичное занятие: он стал присматриваться к гуляющим в округе женщинам. Их оказалось много, и много красивых. Но ее за эти три недели он видел всего раз пять. Дважды ему удалось к ней подойти, и то лишь потому, что она входила в какое-то трансовое состояние. Остальные три раза она пробегала мимо: с телефоном, крича что-то в трубку, или молча, без телефона, но с таким видом, что любому, кто попытался бы ее остановить, стало понятно: «Уйди с пути — а то не поздоровится!»
«Слишком у нее длинные ноги и быстрый темп для тебя, сыночек. И угораздило же тебя ее выбрать…»
***
Я: — Мария, здравствуйте.
Ух ты, теперь он еще и поздоровался со мной! Первый! Я забегала за йогуртом в супермаркет. Мне нужно было ехать на встречу. В перспективах дня обед не предусматривался. Он выходил из магазина с пакетом продуктов и без Миши.
— О, доброе утро. Как дела?
— Хорошо, спасибо. А у вас?
— У меня…? — Я помахала руками, чтобы показать ему круговорот, в котором верчусь уже третьи сутки. Соседи? Дети? Красивые уставшие мужчины? Я вас умоляю, у меня сегодня увеличение груди, монтаж сюжета об этом, а вечером — эфир. Мне кажется, он не смотрит телевизор. Хорошо. О Боже, Хорошо! Это моя боль! Я не выгуляла его утром. Как же он? Это очень-очень плохо! Он страдает, у него же, кроме меня, нет никого и нет больше радостей, кроме прогулок. Больше никогда, вот никогда никого не заведу! Ни животное, ни мужа. Таким, как я, — запрещается.
— Что-то стряслось?
— Я забыла собаку выгулять… И только сейчас это поняла.
— Бедняга. А что, больше некому?
Так я тебе и расскажу о своем одиночестве! А что делать?
— Та да, надо наладить коммуникацию с соседями. Познакомиться с ними для начала. Вот для таких случаев.
— Да, соседи — это спасение. У меня для таких случаев есть Игорь Борисович.
Вот кто этот обожженный и дружелюбный дядька!
— А где ваш сын? Миша?
— Ну, у меня один ребенок. — Он улыбнулся. — Дома. Ждет завтрак. — Он показал на пакет.
— Понятно. Передавайте привет. Я уже должна бежать. Приятного аппетита!
— Спасибо. Передам. Хорошего дня.
Выходной. Это прекрасно. И хорошо. Хорошо очень любит, когда у меня выходной. Сейчас потеплело, и мы ездим в парк каждую неделю. Сегодня гуляли в лесу. Вместе с моей любимой подругой. Потом заехали к ней в гости, в село, где готовили овощи на гриле. Мы с Хорошо возвращаемся уставшие, но счастливые. Люблю свою жизнь! Люблю свободу. Люблю осознанность, с которой живу. И мне все равно, что в старости я буду одна. У меня есть друзья, и меня не смущает, что у друзей есть семьи. Они мне прощают мое одиночество. Не наказывают за то, что выбилась из схемы: университет-свадьба-первая работа-первый декрет-повышение-второй декрет. Я счастлива.
Второй выходной. Сегодня можно и поработать. Над диссертацией. Да, это уже смешно. Диссер я пишу, наверное, лет восемь… Между работами, курсами, замужеством, танцами и прочими делами — у меня есть розовая мечта. Хочу написать научный труд и гордо носить роговые очки.
Ненавижу, когда мне задают вопрос: «А зачем тебе это нужно?» Я не хочу работать в университете, и диссертация — это бессмысленный и дорогой каприз. Я просто этого хочу. Мне нравится этого хотеть и это делать. И я даже почти сделала. Дописала. Но пришлось сделать перерыв в два года, чтобы развестись, найти новую квартиру, новую работу, чтобы жить на что-то в столице. А еще было бы неплохо заработать денег на взятки научному совету… Без этого в научный круг меня не примут — будь я даже семи пядей во лбу, а у меня там столько пядей и нету. Писала работу я сама, конечно, но отдаю себе отчет, что амбиций и трудолюбия во мне больше, чем научного таланта.
План такой: выгуливаю Хорошо, пишу статью для научного сборника, принимаю ванну, делаю укладку и вечером иду на танго… От мыслей о танго-объятиях меня оторвал визг:
— Маричка, это я, Миша!
Боже, дите, наверное, уже давно о себе напоминает, а у меня мысли о сексе! Интересно, какое у меня было лицо? И почему, когда я его вижу, первые мысли — о том, что я грязная? Хорошо еще, что к концу наших встреч я очищаюсь.
— Привет. — Я присела на корточки. — Как дела?
— Хорошо. А как зовут твою собачку?
— Я же тебе говорила, его зовут Хорошо.
— Такое имя бывает? Папа говорит, что не бывает.
«Папа не оригинален», — подумала я.
— Скажи папе, что…
— Я беру свои слова обратно. Я не слышал, какая у него кличка. И думал, что Миша выдумал. Имя необычное, но вы к такой реакции должны были быть готовы.
Ого, сколько слов сразу!
— Да, я привыкла. Здравствуйте.
— Здравствуйте. Хорошо, тебе сегодня повезло, тебя выгуливают? — Он опустился на наш уровень.
— Спасибо, что напомнили. — Я уже успела стереть из памяти, как ровно неделю назад забыла о своем питомце.
— Вы себя до сих пор грызете? Перестаньте, уверен, это не самый большой ваш прокол.
То есть на мне написано, что я в своей жизни так напартачила, что забытое животное на карму не влияет?
— Ну, знаете, свои проколы по отношению к людям я переживаю легче, чем по отношению к животным. Они себя отстоять не могут и всецело зависят от хозяина.
— А детей у вас нет?
— А! Я знаю, что вы скажете, и будете иметь на это право, как всякий нормальный родитель: «Вот был бы у тебя, дорогуша, ребенок, ты бы по-настоящему знала, что такое прокол и угрызения совести».
— Я не скажу.
— Буду вам благодарна.
Мы поднялись и продолжили прогулку вместе.
— Конечно, нельзя сравнивать детей и щенков, но так как я не мама… Я не могу осознать всю важность зависящей от меня жизни другого человека. Понимаете?
— Понимаю.
— Не уверена. Не в обиду вам, но лагерь мамашек и лагерь собачниц — враждующие.
— Вы в лагере?
— Нет. Я не отстаиваю никакую позицию, но мамы мне ее часто навязывают. И приходится отгавкиваться вместе с собаками. С защитниками животных — еще хуже! Им я рассказываю, что у меня есть дети. Потому что, не дай Бог, они сочтут меня своей. Защитники, особенно активные, — это страшные люди, поверьте!
— Не знаю, что сказать, я с ними не сталкивался. И в лагерях не был. Я же папашка. А таких не очень много.
— Много! Я знаю объединение отцов-одиночек. Очень активные ребята, правда обиженные… Ой, извините, пожалуйста. — Я прикусила язык. С чего я взяла, что он одиночка? Может, потому что имя мамы не было ни разу упомянуто? — Я вас не обидела? Я просто их вспомнила, потому что мужчины — они тоже объединяются…
— Я ни с кем не объединяюсь и не очень хочу этого. Вернее, совсем не хочу. А почему я должен обидеться?
— Ну… Я как будто посчитала вас потенциальным участником этого союза. Просто я вас одного вижу всегда с Мишей, и он о маме не говорил. И, в общем, это был поспешный, необдуманный вывод. Неоправданный.
— Но правильный. Я потенциальный участник. Но мой потенциал — при мне.
— Вы отец-одиночка?
— Да. — Он улыбнулся. По-моему, это не очень глубокая рана. По крайней мере, он спокоен. Фух!
- Writer
