Лию притащили быстро.
Слишком быстро, как мне показалось.
Я был на нервах, едва сдерживал дрожь в пальцах,
схватил чемодан с деньгами — тяжёлый, как мой собственный позор —
и резко открыл дверь машины.
— Садись.
Она была вся в слезах.
Тихая, надломленная, с потёками туши на щеках
и фиолетовыми тенями на скулах —
следы моих «шуток».
Но мне было плевать. Абсолютно.
Она села молча.
Только смотрела.
Смотрела на меня с той болью,
которая обычно ломает собак, когда их бьют слишком долго.
И шептала:
— Куда мы едем?.. Что ты собираешься делать?..
Меня это раздражало.
Раздражала сама она —
её голос, её слёзы, её присутствие.
Меня тошнило от неё.
Тошнило от того, что я должен это делать.
Мы приехали к Эдварду.
Особняк сиял, как храм.
Я выскочил первым. Она осталась в машине —
