"ВОЛЧИЙ ХУТОР". (Военный Хоррор)

Охотничья Луна

  Серая  волчица  стояла  на  песчаном  высоком  покрытом  сумерками  раннего  утра косогоре. Крутом  косогоре, уходящим  вниз  к  самой  реке. Она  стояла  и смотрела  в  ночь. На  свет  желтеющей  в  небе  Луны. Волчица  не  спускала  взгляда с  бликующей  яркими  переливами  красок  ночной  воды. С  самой  прибрежной кромки  берега.

  Слышно  было, как  в  тишине  встающего  еще  сумеречного  утра  плескалась волнами  вода. Где  вдали  в  темноте  ухал  филин, и  стрекотали  ночные сверчки. Мимо  волчицы  в  ночном  небе  пронеслись, друг  за  другом, две летучие  мыши. Рассекая  ночной  холодный  воздух, они  улетели  на  ту  сторону  Березены.

  Там  внизу  у  самой  кромки  воды  были  люди. Двое  отец  и  сын.

  Они  приплыли  с  другого  противоположного  реки  берега, видимо, с  ночевки на  речных  островах. Они  суетились  у  деревянной  самодельной  лодки  и выгружали  снасти  и  ведра. Там  была  рыба. Улов  был  удачен. Было  много рыбы  для  всей  деревни  и  для  отряда, скрывающегося  в  лесах  возле  их деревни  партизан.

  Этим  утром  было  поразительно  тихо. Не  было, даже  всполохов  от  разрывов  бомб  и  снарядов. Там  впереди  на  линии  фронта.

  Медленно  розовел  горизонт. Но, ночная  тень  еще  лежала  на  склоне высокого  косогора. И  ее  не  было  видно  здесь, наверху  уходящего  прямо  к быстрой  реке  высокого  откоса. Она  пришла  из  своего  леса. Оттуда  с  топи родных  ее  болот  за  деревней. Пришла  выбрать  себе  очередную  жертву. После  спячки  и  затишья  в  этих  краях. Она, вновь  пришла  с  болот  в  облике серого  большого  волка. И  хотела  плоти  и  крови. Этой, именно  ночью  она рыскала  по  округе  в  высоком  бурьяне. Но, не  было, ни  животных, ни  людей. И  голод  не  давал  волчице  покоя.

  Волчица  проснулась. Проснулась, чтобы, снова  утолить  голод, снова  в  периоды  летнего полнолуния. Периоды, когда  просыпается  ее  природа, и  оживают болота. Когда  люди  боятся, даже  рядом  проходить  возле  ее  леса.

  Она  выбирала  каждый  раз  себе  жертву. И  порой  подолгу  ее  отслеживала. Но  сегодня  ей  было  все  равно, лишь  бы  утолить  свой  дикий  вечный  кровожадный   голод.

  Волчица  пришла  из  своего  мира  и  ее  не  касалась  война. Которая, шла  уже четвертый  год  в  этих  краях. Она, вообще  ничего  не  знала  об  этом  мире, а только  питалась  им, время  от  времени, пополняя  себя, свежей, чьей-либо кровью  и  плотью. И  это, было  то, что  ей  было  этой  ночью  нужно.

  Серая  волчица  жила  давно  уже  возле  этого  селения, и  также  давно  жила  здесь  ее лесная  мать  и  отец. Ее  лесной  народ. Просыпаясь  по  весне  от  зимней  спячки. И   охотясь  на  всех, кого  поймает.

  Она  жила  в  своем  собственном  мире. Жила  уже  много  веков. Время  от времени, утоляя  свой  голод. И  уходя  в  долгую  новую  зимнюю  спячку.  

  Чтобы  проснуться  лет  через  десять  и  снова  начать  свою  охоту.

                                                                                          ***

  Четвертый  год  шла  война. И  было  крайне  нелегко. Особенно  в  большой прифронтовой  деревне, где  остались  в  основном  один, лишь  старики  да старухи. Вот  уже  четвертый  год  в  деревне  стояла  хорошо  потрепанная Советской  армией  танковая  дивизия  вермахта  и  немецкий  пехотный  корпус.   

   Вот  уже  четвертый   год  деревня  страдала  от  засилья  немцев  и  пригретой ими  разношерстной  мрази.

  Было  здесь, наверное, как  уже  под  этим  небом  принято  и  по  природе  своей  положено, где  война, там  были  всегда  и  предатели  родины, естественно  из  местных  уродов. Недобитков  раскулаченных  местных  кулаков. И  просто, беглых  дезертиров  и  преступников. И  также, как  и положено  на  войне, был  всегда  голод. Поля  выгорели  от  пожара  войны, и  не было  зерна. Жили  на  одну  картошку, что  собирали  со  своих  огородов. И  то не  всегда. Часть  еды  забирали  немцы. Голодали  все  и  особенно  дети.

  Стоял  Июнь 1944 года.

  Вот  Всеволод  Артюхов  и  его  одиннадцати  летний  сын  Павел  в  очередной раз  кормили  партизан  рыбой. Втихаря  по  ночам, выезжая  за  реку  и  рыбача.

  Пока  все  складывалось  удачно. Они  разгружались, в  темноте  на самом  берегу  реки, вытащив  лодку  на  песок  и  пересыпая  рыбу  в  ведра  с лодки.

  Оба  они  не  знали, что  за  ними  наблюдают. Наблюдают  и  не  один, а  сразу  двое. Большая  серая  волчица, стоящая  на  самом  верху  косогора. Прямо  над ними  в  темноте  ночи. И  один  из  местных  предателей  полицаев, спрятавшихся  в  высокой  траве. И  сумевший, выследить  отца  и  сына.

  Эта  мразь  по  кличке  Жаба, давно  следила  за  Всеволодом. И  точила  на  него  зуб. Они  как-то  закусились  друг  на  друга  по  приходу  еще  фашистов  в их  деревню  при  грабежах  местных  селян  немцами. Просто, Всеволод  Жабе набил  рожу. И  с  той  поры, став  местным  полицаем, эта  тварь  рыла  под этого  сельского  мужика.

  И  вот, он  выследил  кто  кормил  втайне  от  немцев  партизан  и  всю  деревню рыбой, порой  дичью  пойманную  на  капканы. Убитую  на  охоте  за  рекой  в лесу.

  Жаба  вынюхал, даже  когда  Всеволод  ездил  на  телеге  с  лошадью  далеко  в лес. И, знал  по  какой  именно  тропе. Он  долго  и  упорно  следил  за охотником  и  рыбаком  Всеволодом  Артюховым  и  его  сыном  Павлом.

  Он  следил  в  темноте  и  видел  все. Как  видела  его  и  тех  двоих  большая серая  волчица. Полицай  готовился  сообщить  в  местную  военную  войсковую комендатуру  деревни. И  тихо  начал  отходить  в  сторону, почти  ползком  в сторону  болот  Волчьего  хутора. Он  пошел, именно  по  той  окраинной далекой  стороне  деревни, где  местные  жители  в  этот  период, даже  белым днем, боялись  показываться.

  Жаба,  хотя  был  из  сельских  местных, как  впрочем, не  все  прибившиеся здесь  предатели  Родины  к  этой  Белорусской  деревне, но  он  никогда  не вдавался  из-за  своего  скудоумия  мышления  и  невежества  в  местные сельские  легенды  и  страхи. Ему  был  крайне  далек  старинный  фольклор своих  односельчан. Он  не  знал  сейчас, по  чьей  земле  ступала  его  в  сапоге полицая  нога. И  он  старался  незаметно  смыться  по  пролеску  в  еще стоявшей  утренней  темноте  краем  болота. В  обход  склона  горы, на  которой стояла  деревня. Прийти  с  другой  стороны  села, прямо  в  комендатуру. Как раз  под  утро  и  с  рассветом.

  Было  четыре  утра. И  светало  медленно  и  довольно  долго.

  И  пользуясь  этим, Жаба  решил  обойти  быстро, почти  бегом  пологую склонами  гору. Чтобы  оказаться  сразу  прямиком  в  комендатуре  с  доносом  на Всеволода. Он, пригибаясь, почти  ползком, двинул  вприпрыжку  к  лесу, а волчица  смотрела, как  замелькали  в  темноте  его  сапоги. и, оставив  отца  с сыном, бросилась  вдогонку  за  Жабой. Она, наконец-то  определилась, кто  ей, сегодня, станет  утренней  пищей. Она  сегодня  выбрала  себе  цель. Жаба  зря побежал, как  раз  это  его  поспешное  в  темноте  раннего  утра  бегство  и привлекло  ее  внимание. К  тому  же, она  поняла, в  какую  сторону  эта  мразь понеслась. Жаба  понесся  как  раз  в  сторону  Волчьего  хутора. Трех  очень старых  заброшенных  бревенчатых  домов  сложенных  из  уже  почерневших  от долгого  времени  бревен. С  невысокой  плетеной  из  прутьев  оградой. И  стоящих  посреди  болотной  топи, глубоко  в  лесу  из  сосен  и  берез. Туда  путь  любому, кто  близко  подходил  к  краю  болота  был  заказан. Еще  никто не  возвращался  живым  с  тех  болот. Либо  тонул, либо  его  участь  была  стать пищей  серой  болотной  волчице.

  В  этом  месте  не  жил  никто. Не  было  ни  зверей, ни  птиц. Только  вороны жили  наверху  стоящих  в  черной  топи  болот. Громко  каркая  на  всю  округу.

  Этот  хутор  был  давно  пустым  и  заброшенным. Так  казалось  непосвященному. Он  стоял  в  глубине  самого  леса. По  сторонам  его  были практически  непроходимые  болота, уходящие  глубоко, даже  в  сам  лес. Там много  было  буреломов  из  поваленных  сосенок  и  березняка. И  места  те считались  дикими  и  страшными  для  самих  недалеко  живущих  от  этого хутора  селян. Туда  никто  совершенно, и  давно  уже  не  ходил. Считая  эти районы  колдовскими. Ими  даже  пугали  сельских  детей. Всякими  живущими в  тех  районах  лешими  и  ведьмами. Особенно  волками. И  видимо, неспроста.

  Вот  и  сейчас по  следам  Жабы  крадучись  мчалась  большая  настоящая  серая волчица. Ее  освещала  яркая  в  небе  утреннем  Луна. Желтым  своим  светом, освещая  и  сам  лес, который  становился  все  гуще  и  непроходимей.

  Жаба  уже  и  не  замечал  торопясь, что  бежал  по  болотной  мутной  воде, шлепая  своими  сапогами. Он  несся  по  окраине  болот, мелькая  между березняком  и  сосенками, огибая  селение.

  Зря  полицай  Жаба  рассчитывал  проскочить  этот  непроходимый  лесной район. Он  затормозил  его  продвижение. Жаба  стал  вязнуть  ногами  в  топи среди  деревьев, почти  у  самого  берега  болота.

  Высокая  трава  путалась  вокруг  его  солдатских  сапог. И  по  черной  полицая шинели  с  белой  повязкой  на  рукаве «На службе у Вермахта», хлестали  густые  лесные  кусты  болотных  высоких  растений.

  Жаба  знал, что  здесь  не  водились  даже  партизаны. Они  обосновались, где-то  в  лесу на  противоположной  стороне  деревни, но  не  здесь. Это  место  было  гиблым. И  даже  их  не  могло  быть  здесь. Но, его  это  не  волновало. Главное  он  был  в  безопасности. И, мог, добежать  до  самой  комендатуры, не боясь, быть  пойманным  как  предатель.

  Жаба  был  из  местных. И  был  законченной  сволочью, почти  с  рождения. С самого  детства, он  отличался  своей  распущенностью  и  жестокостью. Жаба был  еще  лишен  любого  вида  совести  и  как  таковой  чести. Это  была,  просто, типичная  мразь, которой  было  полно  везде. И  путь  его  был, если  бы не  война, только  в  тюрьму. Он  был  еще  и  вором  и  спекулянтом. Как  его  в свое  время  не  замело  районное  ОГПУ, тоже  не  ясно. Проглядели.

  Когда  началась  война, он  сумел  схорониться  от  призыва. И  вот  теперь, продал  Родину  за  немецкий  аусвайс  и  немецкие  марки. И  был  готов, ухлопать  собственную  мать  за  эти  марки  или  кого  угодно  еще, если оберполковник  Гюнтер  Когель  прикажет. Гюнтер Когель  был  командиром стоящего  вместе  с  танковой  дивизией  СС  майора  Зигфрида  Вальтера, своего моторизированного пехотного полка, как раз в Снежнице. Так величали заполненную  танками  и  пехотой  немцев  белорусскую  оккупированную  уже второй  военный  год  деревню. Благо  мать  Ерофея  Лесюка, так  звали  по жизни и по документам Жабу, не дожила до того момента когда ее родной сынок выкормыш, станет  предателем  своего  народа  и  Родины. Она  умерла  еще  до начала  войны. И  была  похоронена  на  деревенском  кладбище.

  У  Жабы  были  и  сотоварищи  теперь  по  оружию. Полицаи  Хлыст, Дрыка  и Прыщ. Такие  же  под  стать  Жабе  мрази  и  недобитки  и  предатели  Родины. У каждого  из  них  была  своя  судьба.

  Один  свалил  с  Советской  Армии  при  окружении. И  шлялся  по  лесам, пока не  вырулил  к  Снежнице. И  прижился, здесь  познакомившись  с  Жабой. Звали его  Егор  Мирошников  по  документам, а  теперь  Хлыст.

  Хлыст  был  главным  в  их  отряде  деревенских  полицаев. И  подчинялся местной, теперь  военной  комендатуре  и  самому  оберполковнику  Гюнтеру Когелю. И  его  личному  адъютанту  гаупштунбанфюреру  Ергину  Вальтраубу.

Он  имел  некоторый  боевой  уже  военный  опыт. Вот  и  был  поставлен Когелем  за  главного  над  полицаями.

  Второй  кореш  Жабы  был  по  кличке  Дрыка. Тоже, беглый  окруженец  и солдат  из  штрафников. С  темным  неизвестным  прошлым. Самый  мутный  тип  из  всех  в  их  отряде «На  службе  у  Вермахта». О  нем  никто  ничего  до конца  не  знал. Даже  сами  полицаи, посему  не  очень  ему  доверяли. Хоть, он и  был  в  подчинении  Хлыста. И  Хлыст  гонял  его  по  всем  дырам  и  норам, всегда  на  побегушках. Чем  Дрыка  был  всегда  недоволен. Но, часто  он  был один, сам  по  себе. И когда  была  возможность  отклониться  от  службы, он куда-то  исчезал  из  деревни. И  тайком, но  про  это  никто  не  знал  на  его  же, наверное, счастье.

  Третьим  был  полицай  по  прозвищу  Прыщ. Откровенный  преступник, с которым  Жаба  больше  всех  контачил. И  грабил  селян  при  возможности.  

  Беглый  зек  из  разбомбленного  на  железке  далеко  отсюда  самолетами немцев  поезда. Тюремного  эшелона  везшего  зеков  на  восток. Он  долго шастал, тоже  по  лесам. И  выбрел  на  деревню. И  прятался  на  чердаках одного  покинутого  сельского  дома. Водил  дружбу  с  некоей  Любавой Дрониной, дамой  легкого  поведения  на  деревне. Вдовой. И, она  помогала  ему дожить  до  начала  войны  и  прихода  немцев  в  деревню. Тут  у  Прыща расправились  крылья. И, он  зажил  семейной  жизнью  с  этой  Любавой  в отнятом  у  местной  селянки  Варвары  Семиной  доме. У  которой, муж  в  это время  был  на  фронте. Матери  с  несколькими  малолетними  детьми. Выгнав их  в  наглую, под  стволом  винтовки  на  улицу. Благо  Семину  с  ее маленькими  детьми  приютили  соседи  ее  подруга  селянка  Пелагея  Зимина. У которой  тоже  были  дети. А  то  бы  замерзла  в  первый  же  год  войны  с  ними тут  же  в  деревне  в  лютую  зиму.

  И  вот, лучший  кореш  Прыща, полицай  Жаба  бежал  по  берегу  болота. И  окраине  в  темноте  леса. Сверкая  в  густых  ранних  сумерках  мокрыми  в грязи  и  болотной  траве  подошвами  солдатских  сапог. Мелькая  среди  сосенок  вперемешку  с  березняком  черной  шинелью  полицая. И  черной немецкой  кепке  с  козырьком. Его  нарукавная  повязка  РОА  мелькала  среди этих  деревьев  в  темноте  белым  глазным  бельмом. И  привлекала, как  и  его запах  поддонка  и  предателя  ту  бегущую  осторожно  за  ним  большую  серую голодную  волчицу. Молодую, поджарую  от  голода  волчицу. Вышедшею  на одиночную  свою, ночную  охоту. И  не  отстающую  от  него  ни  на  шаг. Она готовилась  к  нападению.

  Она  шла  по  пятам  Жабы. И  полицай, пока  не  замечал  своего  утреннего  в летней  июньской  темноте  раннего  утра  преследователя.

  Все  свершилось  на  самих  уже  болотах, когда  Жаба  уже, почти  поравнялся с  Волчьим  хутором, откуда  пришла  эта  волчица. Он  сам  не  заметил, как  в темноте  залез  в  прибрежную  трясину  возле  трех  березок. Он  провалился ногами  в  яму. И  его  засосало.

  Уронив  винтовку  в  болотную  грязь, Жаба  начал  барахтаться  в  зыбкой болотной  жиже. И  его  засасывало  синее  и  сильнее. Он  уже  утонул  по  пояс, когда  спохватился, что  застрял  со  своим  поганым  доносом. И  что, может сдохнуть  здесь.

- Помогите! - заорал  на  весь  лес  Жаба - Кто-нибудь, помогите!

  Он  тонул  все  сильнее  и  сильнее. Он  вцепился  в  ствол  березы, когда  уже по  самую  грудь  погрузился  в  трясину.

  И  в  этот  момент  рядом  с  ним  появилась  волчица. Она  встала  над  ним. И  зарычала, оскалив  пасть. Освещаемая  желтым  светом  охотничьей Луны, она  на  полусогнутых  лапах  и  с  взъерошенной  в  безумном  бешенстве  кровавого пиршества  серой  шерстью, подползла  к  перекошенному  ужасом  лицу перепуганного  полицая. Она  готовилась  к  утреннему  завтраку.

  Жаба  заорал  еще  сильнее - Спасите!

  Он  орал  перепуганный  уже  не  болотом, а  тем, кто  стоял  над  ним.

 - Люди, добрые! Помогите! -  он  орал  как полоумный  на  всю  окраину  болота. Он  обделался  от  жуткого  гибельного  страха, весь  снизу. И, прямо  в  топкой жижи, утопая  помимо  грязи  еще  и  в  собственном  дерьме.

 - Дрыка! Хлыст! Прыщ! Помогите! - он  орал, верезжа  как  свинья.

  Волчица  бросилась  на  Жабу. И  схватила  открытой  оскаленной  пастью.

Здоровенными  клыками  его  прямо  за  его  лицо. И  вырвала  его, почти  все  до самых  костей. Вместе  с  носом  и  даже  с  глазами. Она  проглотила  то, что вырвала. И  принялась  глодать  его  полицая  череп. А  он  еще  орал  на  весь  лес. И  его  крик   разносился  по  всему  болоту  до  самого  Волчьего  хутора.

  Волчица  перешла  с  его  головы  на  его  плечи  и  руки. И  пока  то, что  от него  осталось, тонуло  в  болоте, она  отгрызла  этой  преступной  мрази  руки. И  потащила  их  с  собой, через  Волчий  хутор  в  своей  зубастой  пасти  до стоящего  в  березняке  отдельного  на  болоте  дома, обнесенного  плетеной оградой. Заскочив  по  высоким  ступенькам  из  тесаных  и  уже  старых  досок  в тот  дом, она  там  затихла. И  исчезла  в  его  глубине  и  темноте  за закрывшейся  за  ней  входной  дверью.