Черное солнце

Черное солнце. Глава 5. Мертвая петля

   1938  гг. СССР

Ястреб, выследив цыплят

Кружит над землей

Миг – и мертвая петля

Над их головой

  В очередной раз в конференц-зале собрались все сталинские прихлебалы во главе с самим Сталиным. Натянутые улыбки, лицемерно-льстивые слова, показушные восхищения гениальностью вождя делают все лица похожими на одну уродливую маску трусости и угодливости. Бухарин, Рыков, Крестинский, Ягода и прочие звери… все они ненавидят друг друга и ждут удобного момента, чтобы сожрать. Но все улыбаются друг другу и соглашаются с теми или иными предложениями, находя их вполне логичными и конструктивными. После долгого выступления вождя народов и последующей за монологом о невероятном развитии социалистической России и обгона ее западных стран по всем показателям, пятнадцатиминутной овации, зал разошелся, разделившись на кружки. У каждого на этот вечер были свои планы, но в принципе все они не выходили дальше попойки или чего еще похуже, что скрывалось за высоким забором секретности, но ждало часа, чтобы вырваться на свет Божий спустя годы…

  Ягода собрал компанию из первых государственных лиц, заинтересовав их неплохой программой: хорошей баней и отличным ужином. Считая такие визиты необходимыми, чтобы находиться в курсе событий, первые государственные лица с радостью приняли приглашения, тем более, что ягодинские бани и устраиваемые им фуршеты нравились всем своим царским размахом.

  Вот и дача Генриха Ягоды, человека, в чье ведение переданы судьбы миллионов людей, ведь от его закорючки, поставленной под досье того или иного человека зависит, что ждет того страдальца в будущем: пытки на 10/20/25 лет или свинец в затылок, или какой-то третий вариант, безусловно, еще более изощренный. Стоит сказать, что сам Ягода не гнушался брать резиновую биту и выбивать показания из подследственных, которыми нередко были юные девчушки, старушки, инвалиды, дети. Семь из десяти сразу после допроса уходили на тот свет. Оставшиеся на свою беду в живых отправлялись на следующий этап мук и страданий, нечеловеческих унижений. А Ягода поднимался на новый чин и получал награды из рук Сталина, который нередко говорил ему о том, что «нужно как-то быть построже с преступниками, нельзя советскому государству быть таким мягким и лояльным…». И Ягода старался, как мог!

  Сейчас, после неплохой попойки и дефиле самых красивых девушек, которых только могли выловить с московских (и не только) улиц НКВД-шные служки, первые государственные лица пошли в баню. Это было излюбленное место ягоды и всех остальных, ведь здесь, в предбаннике они придумали себе очередную бесовскую забаву. Голые и пьяные, они стреляли из револьвера по развешанным на стенах иконам, кощунственно выдранных из раскуроченных, порушенных храмов. Причем вешали специально иконы старинные, самые почитаемые, чудотворные. Конечно же, помимо стрельбы эти сволочи любили и погнушаться над святынями более изощренным образом. После этой вакханалии, приняв на грудь еще несколько литров спирта, эти животные шли в баню, где их снова ждали выпивка и запуганные угрозами девчонки.

  Такие «фуршеты» сталинское окружение устраивало себе почти каждые выходные, называя их «разрядкой для новых достижений и новых побед». *

  Тихо уносились в вечность часы, дни, месяцы. Вот остался позади еще один год. Тяжелый, кровавый… но следующий не обещал быть лучше. Но только хуже. Причем, как для простого, затравленного, обманутого народа, так и для служек правящей верхушки. Вчерашние фавориты, не угодив, тут же превращались во врагов. И уже те, кто еще совсем недавно чувствовал себя сильными мира сего… сел на скамью подсудимых. Как гром средь ясного неба грянула очередная волна репрессий, под которую попали те, которые были уверены, что кого-кого, а их уж точно эта напасть не коснется: рыков, бухарин, крестинский, раковский, ягода… и другие. Наказание за зло приходит всегда. Жизнь – бумеранг. Вот только иногда бумерангу нужно время, чтобы разогнаться на развороте и вернувшись, сразить наповал. Закон мира. Непреходящий. Вечный.

  За решеткой, подобно зверям в клетках, с поникшими после бессонных ночей допросов и… да, побоев, лицами сидели вышеупомянутые лица. Теперь они выслушивали приговор себе и не могли поверить в реальность происходящего. Более всех недоумевает Ягода. Он уверен, что все это – лишь фарс, который прекратится по взмаху могущественной руки вождя. Это всего лишь шутка. Ведь не может быть иначе… ведь Вождь не тронет своих палачей… Тронет! Ведь одного провинившегося палача легко может заменить другой, а он пойдет в жертву тем силам зла, которые поддерживают источник жизни «могущественного и великого вождя всех народов… поездов и пароходов». Да, задумываясь о тех реках крови, которые были пролиты, действительно можно сравнить это лишь с каким-то чудовищным древнеязыческим ритуалом поклонения демоническим силам. Или умопомешательством. Но никак не иначе. Эй, кто там в веке двадцать первом говорил «о, великий сталин???».

  Теперь на место прокурора СССР взошел Вышинский. Он был неимоверно горд, что будет судить тех, чьи имена еще совсем недавно вызывали страх и раболепие. С самодовольной улыбкой, он цедит слова приговора:

 -  Подсудимые обвиняются в измене Родине, шпионаже, диверсии, терроре, вредительстве, подрыве военной мощи СССР, провокации военного нападения иностранных государств на СССР, то есть в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 5812, 58², 587, 588, 589 и 5811. Подсудимым также вменяется в вину составление заговорщицкой группы под названием «право-троцкистский блок», поставившей себе названные цели, а также восстановление капитализма и отторжение от СССР союзных республик и Приморья; связь с иностранными разведками, в частности, с немецко-фашистской (непосредственно или через Л. Д. Троцкого), подготовка вооружённой агрессии против СССР, получение помощи от иностранных правительств и антисоветской и троцкистской эмиграции; целенаправленное вредительство на производстве и в сельском хозяйстве; организация кулацких восстаний в тылу Красной Армии в случае будущей войны; убийства деятелей советского государства: С. М. Кирова, В. Р. Менжинского, В. В. Куйбышева, у******о Максима Горького и его сына М. А. Пешкова, покушение на Ленина в 1918 году, подготовка покушений на Сталина и Н. И. Ежова.

  Присутствующие в зале судебного заседания загудели возмущенной толпой. В адрес сидящих в клетке посыпались ругательства, проклятья. Те сжались в комок, зашуганные, затравленные, бросая по сторонам обезумевшие от страха взгляды. Вышинский продолжал:

- Вы своими подлыми действиями делали все, чтобы подорвать великие устои нашей страны. Такие тягчайшие преступления должны караться по всей строгости закона. И даже чистосердечное признание в вышеуказанных преступлениях не смягчают вину. Приговор должен быть максимально суровым. Подсудимый Бухарин, вы признаете себя виновным в предъявленных вам обвинениях?

  - Да, я признаю себя виновным во всех предъявленных мне обвинениях, - запинаясь на каждом слове, пролепетал тот.

  - Подсудимый Рыков, вы признаете себя виновным в предъявленных вам обвинениях?

  - Да, признаю, - сделав непривычно для него скорбное лицо, протянул некогда приближенный к столу ленина-сталина служка.

 -  Подсудимый Ягода, вы признаете себя виновным в предъявленных вам обвинениях?

  - Да. Признаю, – казалось, что он давился каждым словом. На последнем слоге ягода задохнулся и замолчал. Вышинский продолжал:

  - Подсудимый Крестинский, вы признаете себя виновным в предъявленных вам обвинениях?

  Тишина. И…

  - Я не виноват! – то ли прорычал, то ли простонал, нарушив гробовую тишину он.

  Вышинский поднял бровь и вперил в него испепеляющий взгляд.

  - Я не входил вообще в состав троцкистского центра и не замешан в тех преступлениях, которые были здесь озвучены! - на автопилоте ответил заключенный.

  - Значит, вы дали неправильные показания? – вышинский сделал шаг вперед, сгруппировавшись, как хищник перед нападающим броском.

  - Я заявляю, что те мои показания не соответствуют действительности!

  - Когда Я вас допрашивал на предварительном следствии, вы мне говорили правду? – вышинский метал молнии и приближался к крестинскому все ближе, взглядом давая понять, ЧТО тому будет после. Но заключенный уже понимал, что хода назад нет, но надежда прорваться вперед слишком призрачная…

  - Нет! Я говорил неправду! – на фальцете простонал тот.

  - Почему вы мне говорили неправду? Разве я вас просил говорить неправду? – продолжал напирать вышинский.

  - Нет!!! – крестинский уже пожалел, что начал этот глупый спор. Зачем, зачем?!! Так бы просто убили, а теперь…

  - Просил я вас говорить правду? – вышинский успокоился, он своим звериным чутьем понял, что его игра выиграна, жертва сдалась. Да и глупо барахтаться в таком капкане.

  - Я дал прежде, до вас, на предварительном следствии неправильные показания, - мысли крестинского метались, как мухи, разогнанные полотенцем. Сидящие рядом с ним поспешили отодвинуться в сторонку, дабы гнев могущественного вышинского не пал и на них. Когда взгляд прокурора случайно скользнул по лицу бухарина, тот невольно изобразил угодливую гримасу. Вышинский с отвращением отвернулся.

  - И для чего вы давали неправильные показания? Чтобы запутать следствие?!

  - Потому… потому… что на своем личном опыте знаю, что до судебного заседания, если таковое будет, мне не удастся опровергнуть эти мои показания.

  - Что ж. Подсудимый думает, что отказ от признаний избавит его от наказания. А зря. Подсудимый Раковский, вы признаете себя виновным в предъявленных вам обвинениях?

  - Да. Признаю…

   Заседание длилось долго и больше напоминало спектакль. Написанный по продуманному сценарию, он должен был сначала измотать своих жертв, а после поставить жирную точку в их глупой, бессмысленной, наполненной жестокостями и мерзостями жизни. После долгих часов изучения дела, заседание было решено перенести  на следующий день.

    Ночь прошла для обвиняемых сплошным кошмаром, который полностью сломил былую надменность и бравый дух бывших хозяев положения, превратившихся в затравленных щенков, слезящимися глазами, заплывшими от побоев, взиравшими с мольбой и страданием на мир. (Далее приведен дословный текст стенограммы судебного разбирательства)

- Встать, суд идет! – прогремело в гробовой тишине, наэлектризованного предельным вниманием собравшихся зала. Прокурор, бесконечно довольный собой, продолжил:

- Подсудимый Крестинский, в прошлый раз вы пытались опровергнуть свои показания, но после снова сознались в своих преступлениях. Сегодня же расскажите подробнее о вашей контрреволюционной деятельности, но, не останавливаясь на тех моментах, которые уже освещены.

           Крестинский, опустив голову, тихим, еле разборчивым голосом забормотал заученные за мучительную ночь слова:

        -  Я действительно виноват во всех предъявляемых мне преступлениях. (После паузы) Я начал мою нелегальную троцкистскую деятельность в конце 1921 года, когда по предложению Троцкого я дал свое согласие на создание нелегальной троцкистской организации и на включение меня в состав ее центра, предусмотренного в составе: Троцкого, Пятакова, Серебрякова, Преображенского и меня, Крестинского.

           Это предложение Троцкий сделал мне сейчас же после Х съезда. Тогда я это отверг, потому что мне казалось, что разногласия мои с партией носят эпизодический характер, и что я смогу по возвращении из моего летнего отпуска для лечения продолжать партийную работу, не чувствуя себя ограниченным в правах, и что у меня никаких оснований и побуждений для какой-либо деятельности совместно с Троцким не было. Но когда во время моего заграничного лечения выяснилось, что я получил назначение в Берлин, и после моего приезда просьба моя об отмене этого назначения была отклонена, Троцкий стал мне говорить, что это назначение вызывается не деловыми соображениями, что я для заграничной работы не гожусь, языка не знаю, заграницы не знаю, что это является шагом отстранить меня навсегда от партийной работы.

          В результате такого рода систематической, в течение пары недель, обработки меня, я дал свое согласие на вступление в эту организацию, что было явным нарушением, как партийного устава, так и специального постановления Х съезда о запрещении группировок. Это было преступление еще внутрипартийного характера, которое не повлекло бы за собою для меня, в случае моего рассказа об этом партийному руководству, тяжелых последствий. Годом позднее я совершил преступление - это именно то, о чем я рассказывал во время допроса подсудимого Розенгольца,- мое соглашение по поручению Троцкого с генералом Сектом, с рейхсвером в его лице о финансировании троцкистской организации в обмен на те услуги шпионско-разведывательного характера, которые мы при этом брались оказывать рейхсверу. Тогда, когда Троцкий давал мне это поручение, я главным образом из большого опасения, не страха, а, так сказать, некоторого внутреннего содрогания, отнесся к этому предложению, указав, что это является шпионажем и изменой отечеству. Но Троцкий аргументировал тем, что наша внешнеполитическая линия с Германией того периода совпадает, что Германия разрушена войной и во всяком случае, ввиду наличия в Германии реваншистских настроений в отношении к Франции, Англии и Польше, исключено на ближайшее время столкновение ее с Советским Союзом, или в то время Советской Россией, что поэтому можно пойти на это дело без того, чтобы совершать фактически тяжелое преступление. В своем фракционном озлоблении я себя дал убедить этими несерьезными, детскими аргументами. Соглашение было заключено.

Вышинский ухмыльнулся: 

-  Эти аргументы - скорее не детские, а изменнические.

Крестинский театрально вздохнул.

-  Детские - с точки зрения их неубедительности, с точки зрения их пустоты и легкости, даже для ребенка, опровергнуть эти аргументы.

-  Но вы ведь не ребенок.

-  Вот я и говорю, что хотя это были аргументы, которые даже для юноши, для ребенка были бы неубедительными, тем не менее, я дал себя убедить этими аргументами.

-  Почему вы дали себя убедить?

- Я уже сказал: во фракционном озлоблении, в стремлении к борьбе с руководством.

- Может быть, вас не особенно надо было убеждать?

- Я уже сказал, что первые возражения я привел по традиции, по внутреннему, не зависящему от ума побуждению. Это была у меня репульсивная эмоция, не сознательная, но я ее подчинил разуму...

- Троцкистскому разуму?

- Да, троцкистскому разуму, давши убедить себя этими троцкистскими изменническими аргументами. С 1923 года соглашение с Сектом приводилось в исполнение, главным образом, в Москве, иногда в Берлине. Но поскольку я был человеком, заключившим это соглашение, поскольку я его иногда выполнял и поскольку я был членом той организации, от имени которой это соглашение было заключено, то, конечно, всю политическую ответственность и за те акты, которые были сделаны в Москве, я, естественно, полностью несу. Это соглашение не осталось в неизменном виде. В 1926 году рейхсвер поставил вопрос об отказе от этого соглашения. Я думаю, что это был тактический шаг для того, чтобы поставить нам повышенные требования...

-  Кому "нам"?

-  Троцкистам. Мы в это время уже привыкли к поступлению регулярных сумм, твердой валюты...

- Привыкли к получению денег от иностранных разведок?

- Да. Эти деньги шли на развивавшуюся за границей, в разных странах, троцкистскую работу, на издательство и прочее...

Вышинский ликовал. Спектакль удавался на славу.

-  Поясните, что значит «на прочее»?

Крестинский понимал, что это начало конца, и впервые за его жалкую жизнь, он не мог сделать  ничего, только плыть по страшному течению к своей гибели.

-  На разъезды, на агитаторов, содержание некоторых профессионалов в тех или других странах...

Вышинский не отступал: 

- На организацию шпионажа?

- В тот период, я думаю, на организацию шпионажа, возможно, деньги не нужны были. Но в 1926 году, в разгар борьбы троцкистских групп за границей с партийным руководством, как в Москве, так и у братских партий, отказ от этих денег мог бы подрезать борьбу троцкистов. И поэтому, когда Сект предупредил, что он предполагает прекратить это субсидирование, я, естественно, поставил вопрос - на каких условиях он согласился бы продолжить соглашение. Тогда он выдвинул предложение, что та шпионская информация, которая давалась ему несистематически, от случая к случаю, должна принять более постоянный характер, и, кроме того, чтобы троцкистская организация дала обязательство, что в случае прихода ее к власти во время возможной новой мировой войны эта троцкистская власть учтет справедливые требования германской буржуазии, то есть, главным образом, требования концессий и заключения другого рода договоров.

После запроса Троцкого - я не помню, было ли это в начале лета, когда Троцкий находился на лечении в Берлине, или это было позднее - и получения от него согласия я дал генералу Секту положительный ответ, и наша информация начала носить систематический характер, а не спорадический, как это было раньше. В устном порядке были даны обещания насчет будущего послевоенного соглашения.

-  Таким образом, деньги продолжали к вам поступать?

- Да, деньги продолжали поступать.

- Не скажете ли вы, сколько было всего получено денег?

- Начиная с 1923 по 1930 год мы получали каждый год по 250 тысяч германских марок золотой валюты.

- Это составит, примерно, 2 миллиона золотых марок за эти годы?

- Да, примерно, 2 миллиона золотых марок.

-  Это то, что вам известно?

- Да, это то, что мне известно.

- Это соглашение, заключенное с 1923 года, действовало до 1930 года?

Крестинский еще сильнее опустил голову, желая провалиться сквозь землю.  Каждое словое давалось ему тяжело, но молчать ему не давал Вышинский:

-  Через меня до 1930 года. До конца 1927 года выполнение этого соглашения шло, главным образом, в Москве. Затем, с конца 1927 года почти до конца 1928 года, в течение, примерно, 10 месяцев, был перерыв в получении денег, потому что после разгрома троцкизма я был изолирован, не знал планов Троцкого, не получал от него никакой информации и указаний, и поэтому при получении денег я бы не знал, что с ними делать. С другой стороны, и у немецкой стороны не было побуждений меня торопить, потому что они понимали мое тогдашнее положение, читали в газетах о моем отходе, понимали, что за мной, вероятно, идет наблюдение и что по всем видимостям у меня никаких интересующих их сведений нет. Так продолжалось до октября 1928 года, когда я получил от Троцкого, который в то время был в ссылке, из Алма-Аты письмо, переданное мне Райхом.

Вышинский, подобно хищнику, почувствовавшему добычу, продолжал наступление:

-  Райхом-Иогансоном?

- Нет, это совсем другой человек. Райх-Иогансон был человек Бессонова, с которым он держал связь.

В этом письме содержалось указание Троцкого о получении немецких денег, которые он предлагал передать или Маслову, или французским друзьям Троцкого, то есть Росмеру, Мадлене Паз и другим.

Я обратился к генералу Секту. Он был к этому времени уже в отставке и не занимал никаких постов. Но с его преемниками у меня не было контакта, и я к ним не стал обращаться. Я обратился к Секту, рассказал ему, что прервалась связь в Москве, я имею определенные указания, и просил его оказать мне содействие в этом деле. Он вызвался переговорить с Гаммерштейном и получить деньги. Деньги он получил.

- А кто такой этот Гаммерштейн?

- Гаммерштейн был в тот период начальником штаба рейхсвера, а с 1930 года стал командующим рейхсвером. Сект получил эти деньги, и я к нему зашел - не помню, тогда ли или после - но я зашел к нему. При нашем свидании он завел со мной, не говоря о нашей обязанности сообщать шпионские сведения, политическую беседу на международные темы с тем, чтобы получить от меня некоторую информацию. Не помню, какой именно разговор был тогда, но раньше, когда я с ним встречался, я ему сообщал относительно переговоров Довгалевского с французами относительно готовившегося тогда соглашения, и об этом я его поставил в курс до того, как это было опубликовано. Затем я сообщил о переговорах Любимова с Муссолини или с помощниками Муссолини о торговом соглашении, о кредитной сделке, опять-таки до того и в более полной форме, чем это было впоследствии опубликовано. В этот первый визит я не помню, о чем мы говорили. Небольшую информацию секретного характера я ему дал.

Вышинский откинулся в кресле, победоносно оглядев присутствующих:

-  Деньги он уплатил?

-  Да, деньги он дал.

- Он знал, за что дает?

- Знал. Но я повел беседу так, чтобы не было разговора специально на эту тему.

- Но раньше, до этого разговор был? Раньше вы с ним о деньгах уславливались?

-  Конечно.

В зале повисла гробовая тишина, которую решил нарушить Вышинский. 

- Поскольку вы заканчиваете этот период вашей преступной деятельности, я хочу уточнить один вопрос. Вы говорите, что зимой 1921-1922 года у вас возникли эти расчеты на германский рейхсвер?

Крестинский захлебнулся. Судорожно сглотнув и нервно передернув плечом, он отвечал, как под гипнозом: 

- Планы на использование германского рейхсвера в преступных, троцкистских целях возникли весной 1922 года.

- Контакт с Сектом у вашей троцкистской организации имел место даже до 1921 года?

- Там был контакт с ним, о котором я не хочу говорить в открытом заседании. Это был контакт одного из членов нашей организации, тогда еще не члена нашей организации, и он носил характер не троцкистский.

- Позвольте, позвольте, мы всего не будем говорить в открытом заседании, но кое-что можно сказать сейчас. Во-первых, кто такой был Копп?

- Копп был вообще старый меньшевик. Он с Троцким еще в период довоенный, дореволюционный находился в добрых отношениях, в деловых и личных.

- А в партийных?

-  Когда я говорю в деловых, я говорю о партийных его, в то время меньшевистских, делах.

- Значит, он был связан с Троцким по меньшевизму и по троцкизму?

- Если считать...

- Мы все знаем, что можно считать.

- Был ли он троцкистом формации довоенной, я это просто не знаю.

Вышинский повысил голос:

-  Я не спрашиваю о формации, я спрашиваю вас, кто такой был Копп? Был ли он тогда ближайшим человеком к Троцкому?

Крестинский нервно сжал кулак:

-  Он был близким человеком к Троцкому.

-  Как меньшевик?

- Как меньшевик.

- Как разделявший троцкистские взгляды?

- Я думаю, что он был больше меньшевиком, чем троцкистом.

- А я думаю, что Троцкий был больше меньшевиком, чем троцкистом. Хорошо, значит, у нас разноречий нет.

- Разноречий нет.

- У вас с Троцким и Концом был разговор о том, чтобы достать средства для конспиративной троцкистской работы?

- Этот разговор был весной 1922 года.

- Значит, Копп занимался троцкистской конспиративной работой?

- Да, да.

- Значит, можно говорить, что Копп был троцкистом?

- Но не в тот период, о котором вы говорили.

- А до этого периода он был меньшевиком, связанным с Троцким. Я разницы здесь не вижу. Это для Истпарта.

- Нет, но...

- Вы говорите так, что в июле 1920 года по вопросу, о котором вы, очевидно, не думаете здесь говорить, а скажете в закрытом заседании, этот самый Копп наладил контакт с Сектом.

- Сект обратился к Коппу.

- Копп был тогда уполномоченным Красного Креста по эвакуации военнопленных, какое ему дело до Секта?

- В то время он был в Берлине фактически неофициальным нашим полпредом.

Вышинский. Вашим или не вашим, в этом потом разберемся. Но Копп, когда был уполномоченным Красного Креста в 1920 году, у него был контакт с генералом Сектом. Правильно это?

Крестинский чувствовал себя маленьким зайчиком, перед которым навис в победном прыжке голодный волк:

-  Да.

Вышинский взял минутную паузу, после которой продолжил нарочисто заботливым тоном:

-  Значит, Бессонов рассказывал нам здесь сущую правду?

- Да.

- А вы ранее пытались это отрицать? Я вас не обвиняю, я только хочу установить факт.

Крестинский начал заикаться. Он тысячу раз пожалел, что имел наглость на первом заседании пойти в отказную. Если бы он знал тогда, чем все это закончится…. 

- Когда в первый день я отрицал свою виновность, не будучи в состоянии публично ее признать, я, естественно, как логический вывод из этого, отрицал и то, что говорили Розенгольц и Бессонов.

- Но согласитесь, что этим вы поставили Бессонова в положение лгуна.

- Ну, что же, я же сам лгал. Если я ставил себя в положение лгуна, то тем легче было мне поставить других в это положение.

-Такова ваша логика.

- Когда я сказал, что хочу повидаться с Троцким, он ответил, что такая возможность есть, причем я сказал, что до конца сентября буду в Киссингене, а числа до 10 октября буду в Меране, и дал ему адрес киссингенской санатории, в которой я всегда останавливался, а также и адрес свой в Меране. Там я два раза останавливался в одной и той же гостинице и полагал, что эта гостиница по-прежнему существует. Я сказал, что найти меня по этому адресу (а ехал я под своим настоящим именем) будет нетрудно.

Я еще был в Киссингене, когда мне позвонил Бессонов по телефону и сообщил, что встреча состоится в Меране, а я в это время получил подтверждение, что гостиница, в которой я останавливался за 8 лет перед этим, существует, это отель "Бавария". Троцкий приехал в Меран около 10 октября вместе с Седовым. Райх, как говорил Бессонов, с ним не приезжал, по крайней мере я этого не слышал, а видел только отца и сына.

- А духа святого?

- Не видел. Дух святой...

- Витал над вами?

- Или остался в Париже, если этого Райха можно считать святым духом. Приехал Троцкий, как он мне говорил, под чужим французским паспортом и приехал тем маршрутом, о котором говорил Бессонов, то есть через франко-итальянскую границу, а не через Швейцарию и Германию. Для Троцкого вопросы, о которых мы думали в Москве, были бесповоротно решены, и он сам перешел к изложению своих указаний по этому поводу. Он сказал, что поскольку мы с 1929 года перешли к организации заговорщического типа, постольку, естественно, захват власти может быть осуществлен только силой. Но наша заговорщическая организация никакого переворота сама произвести не может. Необходимо по этому поводу прямое соглашение с какой-нибудь буржуазной страной. Он отметил, что зачаточным соглашением такого рода является наше соглашение с рейхсвером, но это соглашение ни в какой мере не удовлетворяет ни троцкистов, ни немецкую сторону по двум причинам. Во-первых, нашим контрагентом в этом деле является только рейхсвер, а не германское правительство в целом. Если рейхсвер при прежних правительствах играл решающую роль и можно было считаться с ним, как с правительством в целом, то с приходом к власти Гитлера и стремлением Гитлера подчинить себе рейхсвер и с некоторой настороженностью в отношениях со стороны некоторых руководителей рейхсвера к проникновению Гитлера в рейхсвер нельзя идентифицировать германское правительство с рейхсвером, и надо постараться, чтобы нашим контрагентом стал не только рейхсвер, но и германское правительство в целом. Это первое.

Второе. В чем сущность соглашения с рейхсвером? Мы получаем небольшую сумму денег, а они получают шпионскую информацию, которая им будет необходима при военном нападении. Но ведь германскому правительству, в частности Гитлеру, нужны колонии, территории, а не только шпионская информация. И он готов вместо колоний, из-за которых надо драться с Англией, Америкой и Францией, удовлетвориться территорией Советского Союза. А нам нужны не 250 тысяч золотых марок, нам нужны германские вооруженные силы для того, чтобы при их помощи прийти к власти, и в этом направлении нужно вести работу. Эта работа есть изменническое соглашение с иностранным правительством об использовании вооруженных иностранных сил для победы над Красной Армией и для открытия пути к власти троцкистам. Но ведь если даже произойдет нападение, скажем Германии, на Советский Союз, это еще не даст возможности захватить аппарат власти, если" у нас не будут в этом направлении подготовлены известные внутренние силы, а троцкисты, как таковые, недостаточно многочисленны и сильны, чтобы такую организацию одним создать. Необходимо иметь оплот и в городе, и в деревне, у мелкой буржуазии и у кулаков, а там связь имеют, главным образом, правые. Необходимо иметь, наконец, опору, организацию в Красной Армии, среди командиров, чтобы соединенными усилиями в нужный момент захватить важнейшие пункты и прийти к власти, заменить нынешнее правительство, которое должно быть арестовано, и посадить на его место свое собственное правительство, заранее подготовленное.

Из этого вытекало: первая установка была на соглашение с иностранными правительствами, вторая-на создание в Советском Союзе объединенных сил троцкистов, правых и военных заговорщиков.

Говоря о правых, о необходимости организационно связаться с ними, Троцкий говорил, что не надо ограничиваться Рыковым, Бухариным и Томским, так как хотя они и признанные вожди правых, но они в достаточной степени уже скомпрометированы и под надзором, и что надо использовать для связи Рудзутака, который в течение многих лет сидел в Советском правительстве с Рыковым в качестве его заместителя и никогда никому не было известно о каких-либо его разногласиях с партией, и поэтому надо на него обратить внимание и связаться с ним.

Что касается военных, то, говоря о них, Троцкий назвал только одно имя-имя Тухачевского, как человека бонапартистского типа, авантюриста, честолюбца, стремящегося играть не только военную, но и военно-политическую роль, который несомненно с нами пойдет.

Дальше Троцкий развил мысль о необходимости террора, вредительства и диверсий, причем диверсионные акты и террористические акты он рассматривал под углом зрения и применения их во время войны и для дезорганизации обороны, Красной Армии, для дезорганизации правительства к моменту переворота, и в то же время эти диверсионные и террористические акты давали бы ему, Троцкому, большую устойчивость и уверенность в переговорах с иностранными правительствами, ибо он мог бы ссылаться на то, что его сторонники в Советском Союзе и достаточно сильны и достаточно активны.

Он брал на себя переговоры с немцами. Что касается японцев, о которых он говорил, как о силе, с которой надо тоже договориться, то он говорил, что ему непосредственно с ними пока связаться трудно, что надо будет говорить с ними в Москве, что для этого надо использовать Сокольникова, который работает в Наркоминделе и как раз занимается восточными делами. И поскольку разговор будет происходить только с официальным лицом, и первоначальный разговор будет иметь зондирующий характер, то для начала можно ограничиться такими общими заявлениями о том, что если к власти в Советском Союзе придет правительство из блока оппозиционных группировок, то оно будет благоприятно относиться к японцам и учтет пожелания японцев при обсуждении и разрешении с ними тех спорных вопросов, которые между Советским правительством и японским правительством существуют. Он просил меня об этих всех установках, и в частности о необходимости сноситься с японцами, снестись с Пятаковым. Кроме того, просил меня, чтобы, не ограничиваясь разговором Пятакова с Тухачевским и Рудзутаком, я тоже с ними повидался, потому что я имею возможность рассказать о непосредственном разговоре с Троцким, о непосредственном впечатлении, а это может в этом смысле оказать несколько большее влияние.

* Читайте А. Солженицына «Архипелаг Гулаг», там и про эти игрища сталинского окружения написано очень подробно, на основе других архивных данных, воспоминаний самих же первых лиц ссср, их мемуаров и проч. Кто-то сегодня пытается навести клевету на этого автора, который сам прошел ад лагерей без вины. Видимо, эти кто-то и есть бывшие НКВД-шники, о «подвигах» которых и рассказал нам Александр Исаакиевич, который был истинным патриотом и правдолюбцем. 

Вышинский не скрывал своей улыбки. Он был доволен проделанной работой, поставившей его над теми, кто еще совсем недавно считал себя хозяевами новой страны. 

- Подсудимый Крестинский, прошу только, пожалуйста, будьте короче, не касайтесь тех обстоятельств, на которые давали уже ответы.

- Но я должен изложить последствия своих действий по возвращении из-за границы. Возвратившись, я сразу информировал о своих разговорах Пятакова и Розенгольца. Пятаков переговорил с Тухачевским и Рудзутаком. Может быть, он говорил и с другими правыми, может быть, и с Гамарником, я не знаю, но сообщил, что говорил с Тухачевским и Рудзутаком.

В феврале 1934 года я виделся и с Тухачевским, и Рудзутаком, передал содержание разговора, получил от обоих принципиальное подтверждение, признание линии на соглашение с иностранными государствами на их военную помощь, на пораженческую установку, на создание внутренней объединенной организации, они заявили даже, что вопрос у них не в принципе, а в необходимости выяснить свои силы, и после этого будет дан окончательный ответ Пятакову как главному представителю троцкистской организации в СССР.