Осиновая корона

Глава первая (часть третья)

Запись пятьдесят третья

Не представляю, как описать то, что случилось. Сердце колотится, рука дрожит, и буквы выходят кривыми – словно мне лет шесть.

Хоть мама и говорит, что почерк у меня по-прежнему как у шестилетней…

Я волнуюсь, поэтому пишу чушь. Надо успокоиться. Начну по порядку.

Ночью вернулись кошмары – не такие, как раньше. Очень… подробные. Их было много, но я помню каждый. Они сменялись быстро, точно сценки в кукольных спектаклях. Когда я была маленькой, мама впускала в замок бродячих артистов, но потом прекратила.

Только в этих снах, в отличие от спектаклей, не было совершенно ничего смешного.

Я видела реку, залитую кровью, и молодого убитого короля со светлыми волосами. Перед смертью он прошептал чьё-то имя, но я его не расслышала.

Видела сторожевые башни города, стены и порт (мне показалось, что это похоже на Хаэдран – я была там однажды, и дядя Горо обещал свозить меня ещё, чтобы показать море); по Северному морю к городу подплывали корабли с воинами, а из воды поднималось чудище со щупальцами. У него было так много глаз – наверное, сотни.

Видела другой город, большой и богатый; его жители гибли от болезни, занесённой странными чёрными крысами с одним глазом.

Видела третий город – очень красивый, с чистыми широкими улицами, белым круглым дворцом и винно-красной черепицей на крышах. Там шёл праздник в честь местной богини, имя которой мне не знакомо. Праздник прервался и закончился чем-то ужасным: погибло много людей в богатых одеждах, я видела кровь и большую чёрную змею, которая выползла из картины… Понятия не имею, что всё это значит.

Я видела большую битву, где кот превращался в мужчину, а какая-то хищная птица – в женщину. Потом громадные корни, шипы и вьющиеся побеги взрыли землю изнутри, растерзали и задушили одну из армий.

Я почти чувствовала, как больно было тем людям. Отвратительное ощущение. Мой лоб до сих пор в поту… и, кажется, шея тоже.

Теперь сердце уже не так колотится, и я начинаю вспоминать. Я немного слышала о битве за Хаэдран и о монстре, который сокрушил город, – правда, только от заезжих менестрелей и дяди Горо, потому что книг об этом не пишут и в разговорах стараются не затрагивать. Дядя рассказывал, что это было первое крупное сражение Великой войны – очень давно, ещё до моего рождения.

Сон с корнями тоже, кажется, можно объяснить. Длинная баллада «О битве за Энтор». Я помню, как тот флейтист, которого выгнал дедушка, пел её за нашим столом; он сказал, что не сочинил, а лишь перевёл слова, сложенные дорелийскими менестрелями. В Дорелии утверждают, что отстоять столицу им помогли сами духи, бессмертные хранители ветра, земли и деревьев.

Я всегда думала, что это просто красивая легенда. Она ведь была бы удобна не только дорелийцам, но и нам: проиграть древнему колдовству, наверное, не так стыдно, как обычным людям с мечами и копьями.

Теперь я уже в этом сомневаюсь. Всё было так ясно и чётко – эта кровь, и стрелы, и стебли с меня толщиной… Ох.

По-моему, там сражались даже гномы. По крайней мере, так я их представляла по историям тёти Алисии, и так их рисуют в книгах. Приземистые и кривоногие, с топорами и молотами, у всех бороды, а на доспехах – драгоценные камни… Теперь я, наверное, не скоро решусь надеть тот кулон от дяди.

Могло ли хватить одной давней песни, чтобы вызвать этот кошмар? Не знаю.

В любом случае – остальные сны для меня по-прежнему загадочны. Я не слышала и не читала ни о чём подобном. И, уж тем более, не видела.

Няня Вилла пришла – стучится, чтобы помочь мне одеться. Допишу вечером, если додумаюсь до чего-нибудь ещё.

Запись пятьдесят четвёртая

Пишу вечером того же дня. Я безумно устала: виски ноют, а веки слипаются, будто я совсем не спала. Но записать это нужно.

За ужином я почти не могла есть и в итоге призналась, что плохо себя чувствую. «Ты скверно выглядишь, Уна, – сказала мама и велела принести мне чаю с мятой. Ненавижу мяту, но пришлось выпить, чтобы не расстраивать её. – У тебя нет жара?»

Я сказала: конечно, нет. Я мечтала, чтобы мама скорее отпустила меня наверх. В трапезном зале было тепло и уютно из-за очага, но охотничьи трофеи на стенах и доспехи сегодня почему-то пугали меня. Никогда не замечала, как зловеще отблески огня дрожат на шлемах и нагрудниках лордов-предков… Даже в наших знамёнах с осиновыми прутьями, по-моему, есть что-то угрожающее.

Может, я схожу с ума?

«Это профессор Белми так утомил тебя? – (Мама укоризненно посмотрела на профессора, и тот замотал головой. Испугался, должно быть). – Нет? Тогда ты всё-таки пересидела в библиотеке. Кажется, пора мне запереть её на ключ».

«Ты смотри, как она запаниковала! – рассмеялся дядя Горо. – Глаза сразу в пол-лица… Ты не влюбилась ли часом, Уна? Не знаю, правда, в кого влюбляться в нашей глуши. Разве что в лорда Ровейна с портрета».

Портрет лорда Ровейна висит в северной башне, недалеко от покоев отца. Ровейн был незаконным сыном Робера – первого в нашем роду, того, кто отвоевал Кинбралан у более древних владетелей. По легенде, матерью Ровейна была колдунья с Волчьей Пустоши. Он убил отца и всех сводных братьев, чтобы стать лордом Тоури. Ещё в хрониках Кинбралана сказано, что в подземелье замка Ровейн держал собственного дракона…

И был очень красив, если судить по портрету.

Мама поморщилась и с досадой воскликнула:

«Что ты болтаешь, Горо! Уна уже не ребёнок. Ей ни к чему влюбляться в человека, который умер шестьсот лет назад».

«Семьсот, миледи», – влез профессор Белми. И тут же притих, встретив суровый взгляд мамы.

«Неважно. Я не знаток истории рода Тоури… – (Она посмотрела на меня и сладко улыбнулась. Не люблю, когда она так улыбается). – Пройдёт пара лет, и у ног Уны будут лучшие рыцари и лорды Ти’арга. Не так ли, дорогая моя?»

Я кивнула, чтобы не длить спор и уйти наконец-то к себе. Потом до меня дошло, что кивок, вроде бы, должен подтвердить предположение дяди Горо, – а мне этого совершенно не хотелось… Я заверила маму, что не влюбилась и не больна, а всего лишь хочу спать.

«Тогда ступай к себе, дорогая. Можешь не заходить сегодня к отцу… Я поднимусь с тобой».

Мама на самом деле поднялась в мою комнату и сама уложила меня. Она крайне редко так делает: этого не случалось, наверное, лет пять. И в любой другой вечер я была бы не против; только не сегодня.

Мама сидела со мной, воркуя о чём-то и расчёсывая мне волосы. У меня раскалывалась голова и сильно билось сердце; я пыталась сосредоточиться, но едва слышала, о чём речь. Кажется, что-то о лордах Каннерти и о том, что весной они позвали нас в гости.

Она была в каком-то нежно-мечтательном настроении. С мамой такое случается. Сегодня это тоже было некстати; всё из-за глупой шутки дяди Горо… Она стала перебирать мои вещи и наткнулась на синий кулон. Я вспомнила гномов из сна, камни на их доспехах – и вздрогнула.

«Почему ты не надела его сегодня, дорогая? Ты такая красавица в нём. Посмотри-ка».

Я отшатнулась: казалось, что серебро цепочки будет жечь, если коснётся шеи… Но мама, улыбаясь, почти насильно застегнула на мне кулон. Сначала ничего особенного не произошло. А чуть позже я вдруг почувствовала, что синий камень жжёт грудь. И…

Я не знаю, как описать это. Образы потоком хлынули в мою голову – не опасные, как в кошмарах, а просто… чужие. Непонятные. Летом и весной с Синего Зуба так же резво сбегают ручьи. Не прошло, наверное, и несколько секунд, когда всё закончилось.

Я видела бородатого гнома за работой. У него были тёмные глаза и родинки на морщинистых щеках, а руки – умелые и мозолистые. Я видела, как он подбирает сапфир из тех, что собрал в шахте его сын, а отшлифовал внук. Как он стачивает его края для оправы. Как в тигле плавится серебро, как на наковальне одно за другим рождаются крошечные звенья…

Думаю, я видела прошлое кулона. Не знаю, как такое возможно: я словно влезла в голову этого гнома-мастера, имени которого не знаю. Точнее, агха – слышала, что гномы предпочитают называть себя так… Или, может быть, влезла в память камня?

Что за чушь – откуда у камней память?..

В одном не сомневаюсь. Ювелир в Академии не солгал дяде Горо: кулон и правда гномьей работы.

Наверное, я сказала это вслух, потому что мама удивилась.

«С чего ты взяла, Уна? Гномы очень редко торгуют с нами. В последние годы – думаю, почти никогда. По крайней мере, открыто… Лучше уж им сидеть у себя, под Старыми горами, и не беспокоить людей. Ты слишком взрослая, чтобы верить в сказки».

Я сделала вид, что соглашаюсь. Расскажи я о том, что видела, – и мама бы точно решила, что я больна.

«Ну, доброй ночи, дорогая», – вскоре сказала мама. Я видела, как потух её взгляд: прилив нежности прошёл, и она торопилась уйти. А мне стало страшно, что сны о войне и магии придут снова. Мне и сейчас страшно.

«Посиди со мной ещё, – попросила я. – Расскажи мне что-нибудь… Пожалуйста».

Мама улыбнулась – как-то натянуто.

«Что рассказать? Уже поздно, и я тоже устала».

«Что угодно. О Великой войне, например. Как она началась? Почему даже профессор Белми не хочет говорить со мной об этом?»

Она нахмурилась – как всегда. Я уже знала, что она ответит.

«Я сама мало что знаю об этом, Уна. Это мужские дела и вопрос к дяде Горо… Но тебе вообще ни к чему знать о таких ужасных вещах. Спи спокойно».

И мама ушла, как будто ей опять стало неприятно быть рядом со мной. Я давно замечаю, что временами ей это неприятно; в такие моменты она спешит уйти или отвернуться.

Или, возможно, дело в вопросе о Великой войне? Хотелось бы. Не знаю.

Свеча на моём столике догорает, скоро превратится в лужицу воска… Я должна лечь.

Почему так странно покалывает кончики пальцев? 

Запись семидесятая

Торжественный вечер: только что я перерыла последнюю полку в библиотеке – одну из самых высоких. Ни книги, ни свитка о Великой войне. Придётся смириться с тем, что в Кинбралане я ничего не узнаю.

Я уже давно веду записи не каждый день, но эта тетрадь заканчивается. Нужно будет завести новую.

Сегодня утром я слышала первую капель. А под крышей над моей комнатой ласточки вьют гнездо. Хорошо, что наступают тёплые дни – хотя и зимы мне немного жаль…

Я уже загадала, что решусь проведать могилу дедушки, когда снег сойдёт до конца. Мне хочется сходить в склеп одной.

Вчера снова случилось кое-что необычное. Кажется, я начинаю к этому привыкать и почти не удивляюсь. Когда в последний раз я удивилась – или, тем более, испугалась? Пожалуй, в тот день, когда на Делле, жене конюха, загорелось платье… По-моему, здесь я ещё не писала об этом. Мне до сих пор стыдно.

Наместник Велдакир тогда устроил турнир в Академии – в честь рождения у короля сына-первенца. Дядя Горо прямо расцвёл, получив эту новость: засиделся за зиму. Даже достал точильный камень и упражнялся с мечом во дворе (мне почему-то кажется, что не очень успешно). В конюшне он подбирал лошадь для поездки. Я увязалась за ним – хотела повидать Свирепого и Ворону. Дядя Горо считает, что Ворона сильно сдала; а ведь когда-то на ней – жеребёнке – меня учили ездить верхом… Впрочем, неважно.

Я кормила Ворону ячменными сухарями (она по-прежнему к ним неравнодушна), когда в конюшню пришла Делла. Пришла не одна, а с Бри; точнее, она волокла его за собой, схватив за ухо. Скрутила двумя пальцами – как только она умеет – и за что-то отчитывала. Бри ей не сын и вообще не родственник, но Делла – гроза всех слуг в замке; я знаю, что и Бри, и Эльде от неё доставалось. Наверное, Делла считает, что мать Бри слишком мягка с ним.

Она долго не замечала нас с дядей Горо. Всё вопила на несчастного Бри и выкручивала ему ухо (уже и без того красное), хотя он уже почти взрослый и скоро может стать главным поваром, а так выкручивать уши допустимо только маленьким детям, разве нет?.. Насчёт повара – я, конечно, погорячилась. Ещё есть вероятность, что всё-таки мечта Бри сбудется и он уедет в Академию, чтобы наняться к кому-нибудь в подмастерья. Бри всегда хотелось жить в городе.

Если вкратце, я разозлилась на Деллу – что бы там ни натворил Бри. Я разозлилась так, что на секунду представила… Ну да, я представила именно то, что случилось. Подол платья Деллы ярко вспыхнул и загорелся – просто так, сам собой. Она выпустила Бри и с проклятьями кинулась к бочке, где конюх держит воду для лошадиных поилок. Дядя Горо долго хохотал; он сказал, что Деллу покарал бог Шейиз, и поделом.

А мне стало страшно. Я ведь просто подумала об этом – подумала и захотела, не вдаваясь в размышления… Что случилось бы, если бы рядом не оказалось бочки с водой? А если бы на месте Деллы был кто-то другой – профессор Белми, или дядя, или мама?

Совпадение? Не думаю. По крайней мере, у меня опять ныли виски и немели кончики пальцев – всё как в те, другие разы.

Ну вот, я записала это. Я ужасный человек.

Теперь – о том, что произошло вчера на моём любимом чердаке, в бывшей голубятне…

Увы, в следующий раз. Мама прислала за мной свою служанку – зовёт в покои отца, чтобы прочитать какое-то «важное письмо» от лорда Каннерти.

Раньше при мне никогда не читали письма от взрослых. Только от тёти Алисии – но она пишет редко, потому что терпеть не может этого делать. Значит, случай в голубятне подождёт. Жаль. По-моему, осмыслить какое-нибудь событие гораздо проще, если изложить его на бумаге.