Мои шальные дяди

Глава 2-2

Я очень сомневалась, что мой отец «обожает» что-то, кроме алкоголя. Но она меня не слушала, схватив за руку, потащила в зал и спряталась дверьми, запихав себе за спину.

- Ш-ш-ш, - велела шипя.

Она казалась мне чем-то неприятной, и мне было не по себе от одной мысли, как разозлиться отец, когда мы ему сделаем вот такой сюрприз. Страшно представить, каковой будет его реакция? От женщины пахло дорогим парфюмом, и она была выше меня на целую голову, но сумочка в ее руках подрагивала. У меня глаза на лоб поползли, когда она раскрыла ее и внутри пустого дна я увидела нож. Небольшой, но достаточный, чтобы тронуть сердце человека. Сама же она постукивала носком сапожка.

Отец вошел в комнату, распахнув двери, и никуда не глядя сразу пошел к столу. Он был уверен, я налила ему суп и ушла наверх. Так обычно у нас происходит общение.

- Генерал Жел! Сладкий мой, - выпалила незнакомка, выскакивая из-за двери.

Отец не успевший сесть, пронзительно подскочил и сделал три больших шага в нашу сторону, остановился как вкопанный. Я могу поклясться, его зрачки расширились максимально возможно, глаза распахнулись, от неожиданности у него открылся рот и он перестал дышать. Он смотрел на незнакомку и не мог поверить, что видит ее, а она стоит посередине комнаты. А затем на его лице пробежала тень испуга и он резко всем собою опал, сдулся, как мыльный пузырь.

- Неужели ты не узнаешь меня! А приятель? Так стала коротка твоя память или ты пропил в отчаянье все мозги?- сказала она, не сводя с него глаз.

- Малика, - выдохнул он кое-как.

- Узнал-таки, наконец! - отозвалась она, практически нараспев. – Не все пропил, видать. И боевых товарищей делящих с тобой и поек и пули не забываешь, старый. Ах, сладкий мой, Жел! Как давно мы не виделись, страшно представить.

- Ладно, - прорычал отец, но в голосе не звучало и десятой доли его обычного напора или гнева. – Ты нашла меня, и стоишь тут передо мной. Зачем ты явилась, сюда?

- Узнаю тебя Жел, не меняешься, - произнесла женщина по имени Малика и вытащив меня из-за спины, обняла за шею рукой, так словно намеривалась придушить. – У тебя славная дочь. Не ожидала от тебя. Давай мы ее сгоняем за добавкой и закуской, к твоему пузырю. А пока она погуляет, мы с тобой потолкуем и вспомним старое. Наше славное боевое прошлое. Столько лет не виделись. М?

- Никуда она не пойдет, - заявил отец. – Дома все есть.

- Неси тогда, будь послушной заинькой, - сказала Малика, отпуская меня.

Я сходила в погреб и принесла банку огурцов и еще бутылку водки. Мой отец и его странная приятельница сидели за столом на его углу и тихо шушукались. Она так и не стала раздеваться, даже шапки не сняла. Под их взглядами, я открыла банку и поставила чашку с огурцами на стол, рядом бутылку и вторую стопку.

- А теперь иди наверх, - приказал отец. – Двери в зал оставь открытыми!

- Оставайся паинькой, - велела Малика, беря в руки бутылку. – Хорошие дочери не суют свой нос во взрослые дела.

Мне ничего не оставалось делать, как подняться наверх. Дверь в свою комнату, закрывать я не стала. Сидела в ней, смотрела на школьные дистанционные задания, тетради, книги и думала о том, что там происходит внизу. Полчаса было тихо, как будто в доме вообще не было ни души, что совсем не похоже на попойки отца. Затем спустя еще полчаса по нарастающей стали слышаться звуки на чужом языке перемежающейся с руганью отца. И в конце концов он заорал, грохая по привычке кулаками о стол.

- Нет! Нет! И еще раз тысячу раз нет! Ты меня не слушаешь! Хватит!

Затем пауза и снова воющий рев отца:

- Нас всех там перестреляют, как визжащих свиней. И если дело дойдет до того, в расход пойдут всех! Я сказал. Мое слово!

А затем раздался грохот от падения мебели. За все месяцы проживания с нами, ни разу не доходило до крушения мебели и битья посуды. Мне было невероятно сложно представить, как они могли драться. У женщины и у отца разные весовые категории. Я мгновенно вскочила на ноги и спустилась на половину лестницы, выглядывая оттуда и силясь рассмотреть хоть что-нибудь. В тот же миг, из зала выскочила Малика без шапки и с ножом в руке. Ее черный волос развивался и блестел в свете ламп, словно эпоксидная смола дергающаяся туда и обратно. Затем я увидела отца, ковыляющего за ней. На его широком бицепсе по ткани гимнастерки расплывалось алое пятно. В одной руке он держал нож, другой прикрывал рану.

Малика обернулась и метнула в него свой нож. Отец ловко увернулся. Он двигался, как большая гора неумолимо и сурово. Так страшно, что сомневаться не приходилось, он убьет свою давнюю знакомую, даже глазом не моргнет. Женщина распахнула дверь и выскочила на улицу. Отец не пошел за ней, лишь запер дверь на замок, а затем, подняв голову, посмотрел на меня парализованную случившимся.

- Не бойся, - сказал он, хмуро. – Эта тварь больше сюда не вернется. Будет бежать до самой границы, сверкая пятками. А теперь принеси мне еще выпить.

Я спустилась вниз, и мои глаза притянулись к окну. И в самом деле, за окном вдалеке виднелась фигура женщины, которая резво двигалась в сторону леса. В подобную непогоду, снег конечно пока не лежал сугробами, но все-таки на дворе почти зима, она шла удивительно проворно и бодро.

- Бегом, - рявкнул отец, а сам пошатнулся, отчего кровь с его раны закапала на коврик. – Неси, я сказал!

Я спустилась в погреб, доставая оттуда бутылку, и задержалась там на несколько минут, чтобы перевести дух. Все-таки подобные в вещи со мной случились впервые. А когда я возвращалась назад, то услышала, как в зале опять что-то падает, скрепит ножками стол в движении и глухой шлепок. В это время в дом вошла с мороза мама. Я обмерла и бледная, как смерть посмотрела на нее, решив, что та женщина вернулась. Мы вошли в зал и увидели, как на полу лежит отец. Мама заголосила.

- Он живой, - отозвалась я, надеясь, что она замолчит.

Отец и в самом деле дышал. Но он был ранен и явно не в себе. Вдвоем мы не с первой попытки смогли поднять его на ноги, дотащили до ближайшей комнаты с кроватью. Все равно к нам никто не приезжал. Уложили его. Он тяжело и шумно дышал, лицо его налилось багровыми тонами, глаза он то и дел закатывал под веки.

- Мама, он ранен. Нужно вызвать врача. Звони в скорую.

- Нет, нельзя, - она заламывала руки, мечась взглядом по отцу, пока я разрывала ему рукав, чтобы посмотреть, что с рукой.

- У него течет кровь. Нужно остановить её, - я сама не разбираюсь в подобных вещах, но мама когда-то в молодости работала медсестрой. – Мам, помоги!

Она очнулась, кинулась за аптечкой и за водкой. Когда вернулась, она уже взяла себя в руки, по крайней мере, не была так растеряна.

- Позвони, Андрею, - велела она, начала обрабатывать рану. – Если вызовем врача, заведут уголовное дело. А если узнают соседи, нам вообще тут не жить. Нас сгнобят, сживут заживо.

Я позвонила Андрею Николаевичу, и тот сказал, что приедет через десять минут. Он находился у кого-то рядом в гостях.

- Но как он сможет нам помочь? – спросила я.

- В молодости он работал военным хирургом. Он поможет.

- Он же молодой вроде.

- Буяна, он кажется тебе таким.

Когда приехал Андрей Николаевич, в доме даже дышать стало легче. Он вошел, посмотрел на отца и его рану, пока мама размахивала руками.

- Помоги ему, Христа-ради. Очень тебя прошу, я могу его обработать, но зашить, - просила она.

Если Андрей Николаевич и умел проявлять сочувствие к людям, как психолог, на отца оно не распространялось.

- Лариса, успокойся, - произнес он. – У него небольшой порез и только. Крови много, потому что алкоголь разжижает ее и мешает сворачиваться. Он такой же раненный, как если бы я наступил на ржавый гвоздь. Он просто перепил. Иди лучше делами займись, мне Буяна поможет. Верно детка?

Я кивнула, полагая, что лучше маме не рассказывать про заходившую к нам женщину. Мама тяжело выдохнула и согласилась. Вышла из комнаты.

- Сходи, принеси воды и чистые тряпки, нужно смыть лишнее, - велел Андрей Николаевич.

Когда я вернулась, он успел раздеть отца по пояс. И теперь тот лежал перед ним, едва дыша.

- Тут небольшой порез, - сообщил он, копаясь в нашей аптечке.

До этого я не видела отца ни разу обнаженным даже по пояс. Я уставилась на его татуировки. А их было много. И все до одной говорили о принадлежности вовсе не к военному миру, а намного хуже. Все эти надписи, голые сисястые бабы и русалки, черепа и перевернутые кресты, такие ужасные. Мне стало душно. Что он там говорил? Что он герой войны? Элита и сливки силовых структур? Рассматривала я их не одна, Андрей Николаевич тоже смотрел. И сдается мне понимал в том, что видел намного больше, чем я.

- Детка, - обратился он ко мне. – Ты же не боишься крови?

- Нет, - ответила я.

Мы промыли ему рану, и он зашил ее, затем вскрыл ампулу с просроченным димедролом и еще какую-то, я подумала, антибиотик, вколол в плечо отцу. Тот все это время лежал, закрыв глаза, но в момент укола открыл их, уставившись на нас полным бешенства взглядом:

- Где эта тварь? – заорал он, не своим голосом, наливаясь кровью. – Убью!

- Никакой твари здесь нет, не считая той, что лежит перед мною, - ответил Андрей Николаевич будничным голосом, удерживая отца за плечо лишь одной рукой. – Еще раз скажу для тех, кто не услышал меня в первый раз. Если ты так будешь пить, то следующего раза ты не переживешь. Ты понял? Скажи спасибо своей чудесной жене и дочери, за то, что они хлопочут за тебя. Хотя ты этого ни разу ничем не заслужил.

- Тварь. Она тварь! – не унимался отец, но с каждым слогом голос его становился слабее и тише.

- Я бы на твоем месте думал, что говорю и выбирал слова, - не понял психолог.

Отец его не слушал, он закрыл глаза и откинувшись на подушки, пытался шевелить руками, с каждой секундой все более вяло. В комнату вошла заплаканная мама, и по лицу Андрей Николаевича, мне стало ясно, что он искренне не понимает по поводу чего и кого она льет слезы. Было бы по кому.

- Он будет жить? – тревожилась она.

- Будет, - ответил мужчина. – Если перестанет принимать алкоголь и возьмется за ум. Но скорее ад замерзнет, и черти в рай переедут, чем это случиться. Я сделал все что мог. Вколол снотворное, так что он проспит не меньше суток. Повязку менять не нужно. Только через сутки. У него есть все признаки цирроза и их видно не вооруженным глазом. Подумай лучше о малышке и о себе. И запомни, Лариса, жить ему осталось не долго.