Куда улетает Птица?

История пятая. Проклятая дикарка

1

Совсем растерялась Ахаэ, как услышала от Принца такую речь. Притом, однако, не опускала глаза, пусть и слышала, и видела, как и мальчик, и его отец над ней очень открыто вдвоём насмехались. Тут уж вовсе стало ей дурно, и совсем не хотелось ничего о себе скрывать.

— В моих землях нет ни царей, ни слуг, — стараясь не дрожать в голосе, твёрдо сказала Ахаэ, видя, как оба они на неё глядели. — Но, даже так, мы живём единой общиной, и главная в ней — Госпожа Председательница, какая в ответе за свой народ. У нас не заведено кланяться и падать в ноги, но есть уважение к старшим. Так, например, младшим надобно всегда встать с места, когда старший по возрасту и по чину заходит в комнату. Так делаю даже я, пусть и прихожусь нашей Председательнице единственной родственницей, её любимой внучкой. Я самая главная в моей Общине, сразу же после Бабушки, — постаралась Ахаэ донести свою мысль мужчинам на понятном для них языке, — как и вы, светлый Принц — любимец вашего народа, сразу же после вашего славного батюшки царя…

— Султана, — кивнул улыбчиво, поправив её речь «царь», а сам от того ещё больше в улыбке расплылся, ещё и ладони принялся потирать.

— Батюшки Султана, — не сглотнув, не вздохнув, спокойно повторила за ним девочка. — И я благодарна вам за ваше гостеприимство и прошу вас о понимании моего сложного положения.

Отец и сын (к слову, до сих пор не представившиеся, о чём, прочем Ахаэ не сильно тревожилась, так как доселе и сама не назвала им своего имени) вновь обменялись смешливыми взглядами — и только потом прошли вглубь комнаты. Медленный шаг у обоих, размеренный, и ступали так, что как бы окружили гостью — и той ничего не осталось, кроме как придвинуться ближе к постели.

Служанка Агидэ всё так же чинно и молчаливо сидела, не смея оторвать взгляд от пола, и вела себя так тихо, что не слышно от неё и дыхания.

— Извольте сесть, милейшая чужестранка, — первым к ней снова обратился Султан, указывая на край кровати. — Так и мы, когда, по-вашему равные, сядем подле.

Так и было: села Ахаэ на перины, не поднимая ног с пола, и справа, близко к ней, опустился Принц, а слева — его отец, и оба они улыбались, и так придвинулись к девочке, что едва ни толкали и задевали её собственными плечами, и та чувствовала резкие запахи масел и благовоний, исходящие от их одежд.

Дальше Султан кивнул и сложил ладони, наклонил голову так, что высокий тюрбан одним лишь чудом не сползал к нему на чело, пристально-пристально заглянул в глаза пришлице.

Та б и рада в тот момент отвести взгляд, отодвинуться — да толком некуда.

— Вы избрали неимоверно удачный час для визита, — сказал тот к Ахаэ, и голос у него как пыль от камня, перемолотого в жерновах. — Я, знаете ли, дал своему сыну, — тут он языком цокнул, протянул руку, так, что мизинцем как бы невзначай коснулся девичьего подбородка, хоть и сам жест — дотронуться плеча Принца, — вот какое непростое задание! — отнял ладонь, и опять сомкнул вместе пальцы у своей широкой груди. — Подыскать себе такую жену, какая б восхитила не только его, а и весь прежде всего мой гарем! А у нас очень много принцесс, и все девы — одна другой краше, одна другой прозорливей! Да ещё и из самых диковинных, неслыханных и невиданных стран! Ведь, оно в Серандибе как, — развёл руки, как будто бы обнимая весь необъятный мир, — в наши земли приходят лишь избранные, да по прошению, и уходить — никому не хочется! Хорошо у нас! — заключил и в ладоши хлопнул, их потом на раскинутые колени сложил. Потянулся к графину с диковинным холодным питьём, всё ещё наполовину полному, сам себе налил чарку, осушил её за один глоток. — Вот, сынок мой, как я вижу, и постарался! — здесь Султан плеча Ахаэ коснулся. Ну, как коснулся: добротно, как бы играючи подтолкнул, чтоб та ещё ближе к Принцу подвинулась. — Такую диковинку откопал, что вы вот только пришли — а уже и весь город, как выйдешь даже и не во двор, а так, на балкон только — и одни разговоры о вас, да о приключении вашем, и о том, как добрейшего кади Хатыра едва до казни не довели! Вот это жена будет! — и опять к Ахаэ коснулся, большим и указательным пальцами кожу щеки сдавил, ещё и трепал чуть-чуть так, что девочка б и покраснеть радая, и спрятаться, да не в силах, и стиснута меж Султаном и Принцем, будто ягнёнок, загнанный парой волков, какие ещё как будто меж собой соревнуются, у кого сочнее оскал.

Наблюдающая всё происходящее Агидэ (а Ахаэ лишь на неё и пыталась отвлечься) только больше голову в плечи прятала, и как будто бы за себя, за знакомую, новую госпожу свою, краснела и ёжилась, всё дрожала, да так тихонько, что лишь одному девичьему взору и ясно: нет, не ровно и не спокойно сидела она на ковре, пусть и внешне лишь едва-едва повела плечом.

— Вы отдыхайте и развлекайтесь, милейшая гостья, — так заключил Султан, наконец к радости девочки поднимаясь с постели — и всё ж похлопал её по колену. — Благословение моё, — тут он обратился к Принцу, — ты получаешь, и вижу, что выбор твой более чем угоден Богу, пусть и для избранницы твоей его нет. Верно ведь сегодня пели послушники:

Из-за дальних краёв, на какие не смотрит Месяц,

Из-за круч вековечных песчаных дюн, какие не смеет порушить ветер,

По дороге дальней, по пути долгому, неизвестному светлым умам,

Да появится та душа, кто юродива — и в своём невежестве благостна!

— Вот так они пели к рассвету, — назидательно повёл Султан указательным пальцем, — и вот так всё и свершилось! А раз послушники так сказали, а слова в их уста Богом вложены, то всё истинно и всё правильно!

Сказав это, Султан опять улыбнулся, погладил свою пышную бороду (Ахаэ только сейчас осознала ещё и эту деталь его внешности) и медленной, шаркающей ходой направился к выходу из спальни. Застыл на пороге, вновь поднял руку, как будто что-то забыл.

— Агидэ, — позвал тут же, не оборачиваясь, и смиренная служанка дёрнулась на его голос. — Достаточно, ступай к себе.

Та поспешно поднялась и засеменила за ним, даже и не попрощалась со своей «госпожой», пусть и до того представилась её компаньонкой.

А потом дверь замкнулась, и Ахаэ осталась наедине со всё так же сидевшим подле неё Принцем. И тот вовсе не торопился вставать ли, отодвигаться, давать ей больше пространства.

2

— Слышала волю батюшки? — Принц первым нарушил воцарившееся молчание.

Прежде ответа, Ахаэ всё-таки отодвинулась, мысленно заодно себя похвалила, что всё ещё сохраняла самообладание. Ну, достаточно для того, чтобы верить: всё это уже случилось и всё прошло, а потому — ничего страшного, и всё-всё-всё хорошо.

Ну, как хорошо: живая она, и вне опасности, тем и рада.

— То его, а не ваша воля, — согласилась потом девочка. — И говорите вы так, будто что-то иное уже себе думаете.

Принц улыбнулся, и сначала молчал, только кивнул согласно. Поднялся тихо, прошёл к ковру, на котором сидела служанка — и дальше, к ткани-завесе, тянувшейся от потолка к полу. Откинул её — а там и выход на тесноватый балкон. Ну, как балкон: окна даже из спальной видно, что зарешёчены, сквозь фигурную золотистую сеть только улицу разглядеть.

Вот туда мальчик прошёл, к подоконнику прислонился, полусидел и полустоял, смотрел на Ахаэ сверхностно.

— Я не верю тебе, — наконец сказал мальчик. — И верю одновременно. Ты забавляешь меня, вот, что главное. Султан может думать очень много и всякого, а жёны… — тут Принц отвёл взгляд к решёткам, косясь на уже тёмные улицы, — сегодня их нет, а завтра столько, что хоть лишними на рынке торгуй. Так что, — опять обратил взор к Ахаэ, — женитьба может и подождать. Давай-ка лучше в карты сыграем!

— В карты?.. — удивилась девочка, да так, что аж сильнее в перины-простыни вжалась.

Конечно же, она не понаслышке знала о таких играх, но сама в них никогда не участвовала. Не то, чтобы ей запрещал кто-то, просто не интересно как-то. Не тянуло её к такому.

— Да, — опять кивнул Принц, и в ладоши, как его отец до того, хлопнул. — В карты. На удачу твою. Ты ведь хитрая и к риску охотная, я это сразу понял. Вот тебя испытаем! Выиграешь у меня — значит, та ещё лгунья: ведь меня во всех домах Серандиба никто обыграть не в силах! А проиграешь мне — будь по-моему!

Совсем погрустнела девочка, слыша такие ей приговоры, пусть ещё не сбывшиеся, а уже задуманные.

— Тебе ведь есть, что вместо себя поставить? — усмехнулся тот, кто некогда казался спасителем. — Хороший у тебя посох такой! Диковинный, складный, что ты его себе в ладонь прячешь. Хочешь, как проиграешь — то отдай его мне, и на том мы сойдёмся, как честный выкуп за партию?

— Нет! — резче желаемого выпалила Ахаэ, ещё и простыни крепко стиснула. — Всё просите, его не отдам!

… И лишь потом себя укорила, что не заглянула при тех словах в глаза мальчика.

Принц ответил ей мягкой улыбкой.

Какой же он… Принц, всё-таки. Улыбчивый, мягкий. Голосом нежный, как молоко парное, только-только с плиты, вот. снятое, ещё и мёдом разбавленное. И лицом такой же: такие Ахаэ часто видела у малых телят, какие так любят ластиться и греться от её рук! А слова у него жуткие. От них не то, что просто в дрожь — до самых костей пробирало.

— На «нет» и добавить нечего, — как бы извиняясь, мальчик развёл руками. — Тогда на тебя играть будем.

— Нет, — повторила Ахаэ твёрдо, наконец поймав его взгляд. Спокойно то отрекла, ровно в момент, как заглянула глаза в глаза, и взором, и тоном постаралась его убедить. Сказала как надо, как должно. Правильное слово, пусть и повторно сказанное, но теперь и с необходимым тоном и взором само собой вложилось в её уста. 

… И всё как будто бы замерло. Доселе ехидно скалящееся лицо Принца словно растеряло все краски. Мальчик перестал улыбаться. Исчез ясный блеск его тёмных, раскосых глаз. Морщинистый высокий лоб расправился, чуть приоткрылся рот. Невозможно определить: обозлился ли он, смутился. 

«Потерялся — вот должное определение к такому случаю». Даже можно «перестал быть». Настолько, что Ахаэ уж испугалась, не перестаралась ли она с силой слова, не отменила ли не только его желание, а и, ненароком, его самого. И так жутко ей от его замершего вида сделалось, что ещё чуть-чуть — и уже готовая кинуться извиняться за невольно-содеянное… 

Нет, не «невольно», осекла себя тут же. Она точно знала, зачем и почему именно так ответила. А как вести себя после того — вот совсем перед тем не подумала.

Ужаснулась, видя, как губы мальчика всё ж пытаются вместе сомкнуться. Как если б и голос ему отняли, а он всё же что-то сказать ей силился.

Кое-как, шёпотом о творящемся думая, себя пересилила, чтоб встать на ноги. Не отводила притом взгляд от Принца — и украдкой, укромкой, маленько-маленько к выходу из спальни тесненькими шажками пятилась. Не говорила притом ничего, ни в мыслях, ни звучной речью. Ну, как, там, в сознании ворохом мешались «Бедный, бедная я, бедный ты, бедная…» — и всё то комом и шорохами переплеталось. Помнила же, что Ульфа как взяла оторопь, так до самой смерти не отпустила — и там она тоже, ведь, силу вкладывала — но без страха. А страх всё во сто крат множит, из чуда чудовищ делает… 

Уже и на пороге сама стоит — и прошибло её! Ульф! Грета!

Посох у изголовья кровати!..

И только туда посмотрела… 

— Гуль! — выдохнул мальчик с шумом. — Гуль проклятый! — отрёк, схватился за плечи, едва дышал. — Чадо Иблисово… — шепчет, сгибается, за живот держится, едва-едва к Ахаэ дрожащую руку тянет. — Не уйдёшь… — и шаг слабый к ней делает. — Стой, ифритова дочка, — и ещё шажок, оступается. — Не смей идти, кому говорю!..

Ахаэ замерла, как стояла, всё там же, на пороге двери.

Всё ей сейчас кричало: «Заставь его вновь молчать! Пусть, пусть как был, таким остаётся! Оставь, как есть — и беги!..» — а сама пошевелиться не может. Ведь… Ведь… 

Плечи до лезвий под кожей холодом пробирает, глаза сами собой слезами секутся-режутся. А перед зрением картинки рисуются, всё в серо-чёрных тонах, и с пеплом. Как будто между ней и мальчиком сейчас яма огромная, и оттуда тянется едкий дым. И мальчик весь сухой, тощий — и шатается, едва-едва тянет к ней руку, зовёт её, силится хлипко, чтоб не упасть. Спотыкается, на колено становится — а продолжает, продолжает тянуться и звать её. И от одежд его светлых одни только бинты, тряпки. Не туфли бархатные, а портянки по лодыжкам, от стоп грязным бинтом по рыхлой дождливой земле тянутся.

Вот, как она всё видит.

А как марево с глаз спадает, так и на полу уже вовсе, и Принц её своим весом давит. Цепко широкой ладонью под запястья схватил, ей за голову их заламывает. Второй рукой до боли искривлённое плечо прижимает, нависает над ней, коленями с обеих сторон её ноги сводит.

Ахаэ только лишь слабо дёргается, да почти не противится. Сама-то ещё в лишь отчасти ушедшем оцепенении. А Принц над ней возится, зажимает так, что, когда б и хотела — ей уже из его хватки не вырваться. Треск ещё — так ткань плаща-накидки чуть-чуть порвалась, внизу, в пояснице — а мальчик её всё давит, всё держит, не выпускает. И блеск его взгляду вернулся. Сильный блеск, такой яркий, что почти ослепляет. И дыхание частое, слюной ей на щёки брызгает.

— Гуль проклятый, — и локти ей так выкручивает, что не до крика ей, только губы кусает. Отчего-то голос пропал совсем, сердце стучит так, что всё её собственное внутри своим боем перекрывает.

— Научи меня так, — не просит Принц, а приказывает, и плотнее колени сводит. Так сводит цепко, что Ахаэ уже под ним и не трепыхается. Картинка фоном — как голубь давнишний, что бился в сети расставленной. И чем больше пташка там билась, тем сильней себе крылья выламывала, тем болезненней шею себе свернула. Вот Ахаэ сейчас — та же птичка, и не бьётся она, не противится. Лопатками только в пол вдавливается, не моргает и рот раскрыла, чтоб хоть как-то, хоть немного дышать.

— Научи меня так, — повторяет Принц, и притом своим лицом к её лицу приникает, едва не задевает губами губы — и с силой, как если б пытался таким движением вовсе ей изломать все кости, поднимается над ней, садясь коленями на живот. — А не то головы твоей не сыскать!