Власть Альфы

Глава 3. Дом

После первой недели в университете я поняла одну простую истину: лекции можно прогуливать, спать можно мало, а вот звонки мамы игнорировать категорически нельзя. Телефон начинал вибрировать в самый неподходящий момент: когда я бежала по коридору, когда сидела в столовой, когда лежала в кровати и пыталась понять, что со мной вообще происходит. И всё равно брала трубку.

— Ты поела? — первый вопрос, как всегда.

— Мам, я учусь в столице, а не на другой планете, — усмехнулась я, свернувшись калачиком на узкой общаговской кровати. За окном шумел ветер, где-то внизу кто-то матерился, кто-то смеялся.

— Ты уверена, что эта столовая съедобная? — строго уточнила она. — Может, я тебе контейнеры готовить буду и почтой слать?

— Мам, если ты начнёшь отправлять мне борщ и котлеты посылками, меня из общежития выгонят. И правильно сделают, — я засмеялась, но внутри что-то сжалось. Потому что я знала: она правда готова. Она всё для меня готова.

Я слышала, как она вздыхает тем самым вздохом, долгим, усталым, будто я уже непоправимо испортила свою жизнь отсутствием домашнего борща и тёплой кровати.

— Ты у меня одна, Ева, — сказала мама вдруг совсем тихо. — Ты понимаешь? Одна-единственная.

Я замолчала.

Конечно, я понимала.

Папа ушёл, когда мне было десять. Просто однажды утром собрал чемодан, поцеловал меня в макушку, сказал: «Будь умницей» и исчез. Я потом ещё долго ждала, что он вернётся. Стояла у окна, прижимала к стеклу нос, пока он не замерзал. А потом перестала ждать. Потому что поняла: людей удержать нельзя. Они уходят, если хотят уйти.

Мама не ушла. Она осталась. Маленькая, хрупкая, с вечными мозолями на руках от работы в саду, с вечной тревогой в глазах. Она могла одной фразой поставить на место любого, кто пытался нас обидеть, и тут же до трёх ночи печь пирожки «на завтра», потому что «дети должны есть вкусно». Она была моим щитом. Моим домом. Моим всем.

— Мам, всё нормально, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Учёба идёт. Друзья появляются. Правда, не переживай.

Я не сказала, что друзей пока почти нет.

Не сказала, что почти не сплю.

Не сказала, что каждый вечер, закрывая глаза, вижу одни и те же глаза — серые, с золотыми искрами.

Не сказала, что боюсь.

— Ладно, — мама смягчилась. — Но на выходные приезжай. Я картошку купила, ту мелкую, которую ты любишь. И сало засолила. И пирожков напеку…

Я улыбнулась, и слёзы вдруг подступили к горлу.

— Обещаю, мам. Приеду.

Мы ещё поговорили о мелочах: о кошке соседки Марьи Петровны, которая опять свалилась с пятого этажа и чудом осталась жива («девять жизней, не иначе»), о том, что в магазине появились новые булочки с корицей, которые «надо обязательно попробовать», о том, что осень в этом году ранняя и холодная.

Когда я положила трубку, ещё долго лежала, глядя в потолок.

Мама всегда была моей землёй под ногами. Тёплым светом в окне. Запахом чая с мятой, пирожков с вишней и её рук, немного шершавых, но таких надёжных.

А теперь я здесь. В огромном городе, где всё чужое. Где я каждый день вру себе, что всё под контролем. Где один человек одним взглядом переворачивает всё внутри, и я не знаю, как это остановить.

И чем сильнее я тону в этом новом, тёмном, притягательном мире, тем отчаяннее цепляюсь за мамин голос в трубке.

Потому что если потеряю и его , мне не за что будет держаться.

И тогда я правда останусь одна.