Б1, Б-2, Б-3...

4

Вот и теперь льёт дождь. Рыжая быстро обучилась сама подливать себе в кружку уже остывший чай и без устали жала на разные кнопочки фотоаппарата.

-А это что? Ах, вот даже как? Кошмар, как всё, оказывается, сложно! Как это у них всё влезло в такую коробочку? Подожди, я сейчас запишу!

   И вдруг мне стало тошно. Я понял, что ей не интересен фотоаппарат. Что она всеми силами пытается сделаться интересной хотя бы мне. Человеку, на которого её первой реакцией было слово «Кошмар». А ведь первая реакция – самая верная! Раз сразу нигде не торкнуло – уже не торкнет. А этой уже не до хорошего. Хотела принца на коне. Теперь получить хотя бы коня! Образования – ноль. Единственное родное существо – собака. Попытки сыграть какую-то чужую роль, катаясь по курортам и застолбив себе место в кафе, привели к тому же, к чему меня привели в своё время вечерние сидения на набережной: ни к чему. Имитация жизни. Бутафория. Ощущение, что настоящая жизнь где-то рядом, но уже не в двух плевках. Одиночество в толпе. Но, в отличие от меня, она бросается в толпу ещё глубже, надеясь, что это и есть – выход. А я поступил с точностью до наоборот: перестал цепляться за миражи. Потому что понял: не надо надеяться. Надо резать по живому, убивая в себе желание личного счастья и благополучия. Если зуб выдернули – он уже не болит. Резать по живому и при этом не стонать меня научила Р-7.

*  *  *

   Я пришёл с работы и застал свою божью благодать в слезах. Плакала она скупо. Она вообще вела себя подчёркнуто сдержанно везде, кроме постели. На вопрос – что случилось? – она объяснила, что её назначили в республиканский аппарат главой юридического департамента. Она давно подавала заявку на конкурс и совершенно о ней забыла. Сегодня ей позвонили и сказали, что в понедельник она может осваивать новый кабинет в сером доме. Это то предложение, от которого не отказываются. И дело не в зарплате с кучей нулей и другими возможностями, а в специфике работы людей в полувоенной униформе. Это приказ, за неисполнение которого пожизненно приковывают к позорному столбу. Это даже не казнь. Это гораздо хуже.

-Есть, конечно, одна возможность, чтобы мы не расстались. Но я прекрасно понимаю, что она невыполнима. Я предлагаю тебе ехать со мной. Бросить тут всё и уехать. Будешь там кум королю. Вернее – королеве.

   Она упёрлась лбом в окно и с тоской смотрела на купол церкви. Вечерело. Купол красиво подсвечивался  лучами заходящего солнца и выглядел торжественно и величаво. Изредка с грустью в голосе тренькал колокол. Судя по безнадёжным интонациям, она заранее знала мой ответ, но не предложить этот вариант не могла. То ли до меня не до конца дошло, что это – финиш, то ли где-то в глубине души я ожидал чего-то подобного по окончании её отпуска, но всё, что я смог сказать:

-Ты правильно понимаешь. Конечно, я никуда не поеду. Кто я там буду? Никто!

-Как всё глупо получилось! Прости, я не хотела! Прости!

-В моей жизни счастье долго не селится. Так что – всё нормально. Спасибо за то, что позволила почувствовать себя человеком! Что у нас на прощальный ужин? – улыбнувшись, попытался пошутить я, хотя изнутри весь покрылся изморозью.

   Она прижималась лицом к холодному стеклу окна, смотрела на закатную церковь и только шептала изредка:

-Прости… прости…  

   Она уехала назавтра в пять утра. Провожать её я не пошёл. Вообще прощаться не умею и не люблю. Попили кофе. Посидели молча, зажав эмоции в кулаки. Обнялись на десять секунд.

-Удачи! Не скучай!

-И тебе не кашлять! Спасибо за всё!

  Она ушла твёрдой походкой. Я слышал, как по длинному коридору разлетается шорох её шагов. Всё тише, всё дальше. Потом хлопнула дверь в подъезде и наступила такая тишина, какую я слышал только в глубине заброшенной штольни в горах Кузнецкого Алатау: километр гранита над головой и никаких форм жизни. Звук захлопнувшейся двери был похож на выстрел. Снайпер выстрелил в меня. И попал. Я сполз спиной по дверному косяку на пол, закрыл лицо руками и умер.

  Так что на её «Lexus-е» я не то что не прокатился – я его даже не увидел. Позднее мы обменялись несколькими эсэмэсками. В первой она написала, что старше меня почти на год. В последней я прочитал:

-Я кофе заварю. Тебе покрепче?

- Ты знаешь, мне недавно было грустно…

 Ты улыбнёшься, взяв меня за плечи:

- Не уходи! Мне без тебя невкусно…

   Она отовсюду удалила свои страницы и попросила нигде и никогда не выставлять её фото. Я пообещал не портить ей карьеру. Ещё она попросила больше не звонить и не писать, потому что резать по живому – больно, но быстрее зарастает, чем регулярно ковырять старую болячку. И я заткнулся навсегда. Она – мужественная женщина и в прошлой жизни тоже, видимо, была самураем. А перед новым годом мне пришла посылка без точного обратного адреса. В посылке лежал деревянный волк, стоящий на камне и тоскливо воющий на Луну.

*  *  *

-Извини, но мне пора! Девушка, обсчитайте нас пожалуйста!

   Рыжая замерла над фотоаппаратом и вдруг вся как-то сникла. Я рассчитался с официанткой, пожелал рыжей удачно реализовать неликвиды и съездить за хорошими фотографиями. Из той словно выпустили часть воздуха. Она погасла и просто смотрела в чашку перед собой. Даже волосы в неверном свете блядских лампочек казались не рыжими, а какими-то пепельными. Я прекрасно её понимал. Только помочь не мог ничем. Вернее, не хотел. В душе не трепыхнулось ничего, даже отдалённо похожего на жалость. «Нас не надо жалеть! Ведь и мы никого не жалеем…»

-Там дождь. Как же ты без зонтика? У меня есть зонтик! Давай я тебя провожу! – подскочила она, когда я уже двигался на выход.

   Ночь съела город без остатка. На остановке парили над водой три нетрезвых человеческих силуэта. Дождь шёл слабее, выдыхаясь, но повсюду неслись бурные мутные потоки. Мы с рыжей шли прямо по тёплым лужам. Тротуар под ногами, покрытый слоем воды, дрожал в свете уличных фонарей. Повсюду журчало и капало. Лица её видно не было, и смутное пятно на фоне чёрного зонта мне вдруг показалось не таким уж чужим и противным. Хоть кто-то знакомый в полном мраке! Одно слово, один жест – и расставаться не придётся! А что если…

  Хорошо, что быстро подошёл автобус, а то моё внутреннее душевное равновесие под ночным дождём стало расклеиваться и протекать.

-Я как прилечу – скину тебе пару фоток! Оценишь? Ну и про ванну там подумай! – почти бодро воскликнула она и почти улыбнулась.

-Кидай! Подумаю! – крикнул я уже из автобуса.

  Двери, смазанные дождём, тихо закрылись, рыжее пятно тут же пропало за чёрным мокрым стеклом. Она ничего не скинула. Может, тоже поняла, что по живому резать – быстрее заживает, а, скорее всего, чмо из чата номер пять или десять оказался менее разборчивым и закомплексованным, чем я? Не у всех же бывают в жизни такие две недели на небе, после которых больно падаешь на землю, и  всё, что тебе потом остаётся -  смотреть вверх.

*  *  *

  Через пару дней после того, как Р-7 исчезла из моей жизни, тишина стала непереносимой. Я пил, ел, ходил на работу, общался с какими-то людьми, но в голове стояла полная тишина, как после взрыва фугаса в метре от твоего окопа. Я постарался не резать руки по старой привычке и не уходить в запой. Потом нашёл на полу подъезда рекламную газетёнку, открыл последнюю страницу и набрал первый попавшийся номер.

-Агентство «Клеопатра» слушает!

   Предельно эротичный голос не оставлял сомнений в том, что выбор девочек невелик, товар залежалый и рассчитан на обслуживание нетребовательных к красоте пролетарских окраин.

-Мне какую-нибудь даму на часик. Только не толстую! – вежливо попросил я.

   На том конце вышла заминка. Трубку прикрыли ладонью и начали обсуждать детали. Через двадцать пять секунд, когда я уже искал глазами телефон конкурирующей организации под названием «Ариадна», из трубки донеслось:

-Вам как срочно? Просто пока рано, девочки подъедут ближе к вечеру. Мы сможем вам помочь часа через три.

   Я давно не пользовался такими услугами и совсем забыл, что у них самая работа начинается тогда, когда дети засыпают, а тем, у кого их нет – не спится.

-Годится через три. Постараюсь дотянуть. Перезвоните по этому номеру. Только просьба: худую! Рост, цвет волос – до лампочки. Возраст – чтоб только не ветеран войны. Но не толстую! Толстая поедет обратно, сразу предупреждаю. У меня на них аллергия.

-Хорошо! Мы перезвоним вам ровно в десять на восемь девятьсот пять ноль восемьдесят шесть сорок четыре двенадцать! Девочки у нас – высший класс!

   В трубке раздались эротичные гудки.

   Мне не хотелось секса. Мне надо было хоть как-то заполнить вакуум в голове. Любым дерьмом, но заполнить. Выбить клин клином. Сделать хоть что-то с любой бабой, чем опять лежать одному и думать, что на этот раз уже точно – всё. Конец. Ни желания жить, ни надежды на счастье уже не оставалось. Последний нетронутый кусочек души она забрала с собой, в груди остался только серый бутовый камень.

   До десяти я занимался тем, что пересматривал а потом стирал кое-какое наше с ней видео. Заодно стёр всего Михайлова и Талькова. Я не мог себе представить, что буду смотреть этот концерт в «Олимпийском» с кем-то ещё. И понял, что больше не смогу слушать лирические песни про несвоевременность – вечную драму, где есть он и она.

   Ровно в десять эротический голос сообщил, что сука готова к случке. Ещё через полчаса раздался стук в дверь. Сутенёр опытным взглядом мельком глянул на меня, потом засунул голову в комнату:

-Вы один?

-Один. Я эти порядки знаю! – устало сообщил я.

   Что ни говори, а в этом плане они – молодцы: если клиент под мухой или в хате мужиков больше, чем заказанных девочек – сразу до свиданья!

-В этом месяце у нас десять процентов скидка или двадцать минут к каждому часу бесплатно. Каждый пятый визит за половину стоимости. Девочка хорошая, но тут небольшая проблема! – он даже смутился.

   Вид смущённого сутенёра дорогого стоит, и мне стало легче. Что уж там за проблема с девочкой – я пока не знал, но от общения мне уже повеселело.

-Она на клык не берёт! – шёпотом посплетничал он мне. - Учится на стоматолога в меде. Что-то им такое на лекции рассказали. Теперь хоть убивай – не даёт в пасть. Для вас это принципиально?

-Можно сначала на товар глянуть? – заинтересовался я.

   Из-за двери парень выудил крашеную блондинку средней комплекции в короткой футболке, миниюбке и чулках с резинками. На левом плече – небольшая наколка в виде бабочки. Любят они наколки на разных поцелуйных местах. Непременно нечто крылатое:  бабочка или птичка. Роста она была как Р-7, и в принципе, если глотнуть стакан, даже чем-то её напоминала. Она смотрела на меня стандартные полсекунды и сразу как-то внутренне расслабилась. Видимо, успокоилась за свой рот. Опасений на эту тему я у неё не вызвал.

-Да нормально! – я протянул сутенёру деньги. – Бонус беру минутами! Приезжайте через час двадцать!     

*  *  *

   Ночью мне опять приснился мёртвый литовец. Обычно он снится мне на вторую или третью ночь после хорошей пьянки. Если пил два дня – литовец приходит на вторую ночь. Если три – то на третью. Больше трёх дней я пить не могу: организм отторгает алкоголь и вообще всё, что пытается в него проникнуть тем или иным способом. Через три дня возлияний смотреть в зеркало становится просто стыдно. Проблемой оказывается дойти не то что до ларька с пивом – до туалета. И тогда понимаешь, что в жизни одному есть реальный минус: чуть что случись – и, как говорится - воды подать некому. Поэтому алкоголем после второго развода я не злоупотребляю, а, значит, и литовца вижу редко. Сегодня он пришёл без похмельного синдрома, но темы нашего разговора это не изменило. Вообще сложно изменить тему беседы с человеком, которого ты давно убил. Поэтому и литовец ничего нового мне не сказал.

-Ну что? Искал счастья, да снова мимо? То это тебе не так, то - то. То толстая, то тупая, то уши большие, то семечки лузгает, то Куросаву твою глядела, да вдруг храпанула. А та президента не любит! На тебя не угодишь! Не задумывался, почему сто тысяч женщин – полные дуры, а вокруг них летает этакий супермозг! Орёл, сука, нашёлся! Все дураки – один ты умный! А мобыть наоборот? Тогда всё зараз сходится!

-Есть такое выражение, дед: почему все дуры такие бабы? Вроде – ерунда, а как задумаешься – и верно! С другой стороны - чё ты лезешь куда не просят? По ночам подслушиваешь! Может ты извращенец? – отвечаю я ему. – Настроение и без тебя - не очень. Чё припёрся? Я не пью с Пасхи, а ты припёрся! Соскучился? Поцелуй мои нижние уста?

-Ты три дня назад пиво сосал! Алкашом жил, алкашом подохнешь! Даже могу сказать – где и когда! Хочешь? 

   Его борода затряслась, но смеха я не услышал. Убиенные не смеются. Они только обозначают, что им в данный момент было бы смешно, будь они живы.

-Три дня назад я выпил одну бутылку «Клинского». Это вообще не повод для твоего визита! И свои прогнозы оставь при себе. Я их уже сто раз слышал. То я утону, то повешусь, то замёрзну, то меня зэки на зоне зарежут. Я уже все твои сроки пережил, так что прогнозам твоим цена – как прогнозам погоды. Пальцем в небо!

-Ну да, ошибся пару раз. Но согласись: каждый раз было близко! В том, что ты не помер – моей вины нет никакой. Видать, кто-то ещё на тебя прогнозы делает. Судя по всему – баба какая-то. Никак – кандидатша твоя нерасчёсанная. Ты всё на баб время тратишь, а она индийских богов изучает! Уже триста зазубрила, ещё три тысячи осталось. Хочет, небось, чтоб ты ей дитё заделал. Потому-то ты тогда на Подлысане не замёрз и в Каче не потонул. И прокурор дело закрыл на тебя, охломона, когда ты карточку с голыми титьками той дуры замужней на всеобщее обозрение выставил. Только оба вы со своей кандидатшей – идиоты! Она думает, что индийские боги есть, а ты думаешь, что загробной жизни нет. Дураки оба!

-Ага, - отвечаю я ему полусонно, потому что даже во сне спать хочу, а этот гад всё болтает и болтает, - и повеситься как-то не получилось, и на зону не отправили, хотя два раза к прокурору таскали, и из-под машины успел выпрыгнуть. Было дело. Теперь всё? Иди, дай поспать!

-Ты кроме меня ещё жену мою убил! Двух коз с козлёночком голодом уморил! И курей! Тебе за это мучаться и на этом свете, и на том. Так и знай!

-А ты моего дядьку зарезал! На меня своего пса натравил! Так что помолчал бы уж, праведник!

-Я его за дело зарезал, а ты мою жену просто так голодом уморил!

-Ну, всё! Ты меня достал! Да будь моя воля – всех бы вас до пятого колена этапом на Сахалин отправил! – рявкнул я на него и проснулся.

   За окном стояла темень. В щель окна проникал шорох дождя. Я включил телевизор и глянул на часы. Четыре утра. Понятно: час быка  минул, петух прокукарекал, нечисть сгинула. А ты тут лежи как дурак и вспоминай всё, что накопилось за годы неправедной жизни.

*  *  *

   В маршрут по Малому Караголю я пошёл один. Ходить одному в маршруты геологам вообще-то запрещено. Но не категорически. В книге по технике безопасности перечисляются вещи, которые геологам во время полевых работ делать запрещено либо не рекомендуется: ставить палатку в затопляемую пойму реки, ставить палатку около сухих деревьев, переходить реку вброд босиком, стрелять на звук, подходить к вертолёту и коню сзади, трахать мозг медведю с апреля по июль, хватать гадюк за хвост с криком «Ни фига себе червяк!», ходить в маршруты в одиночку и т.д. Книга эта довольно толстая, написана, что называется, кровью, и геологи вечерами у костра любят приводить примеры нарушения этих правил и тут же последовавшей расплаты. Но жизнь в рамки не загонишь, поэтому то, что запрещено – делают почти все. А вот то, что запрещено категорически, делают тоже почти все, но реже.

   Мой напарник заболел. Простыл, что неудивительно. Стоял октябрь. Ночами доходило до минус десяти. Ноги в резиновых сапогах постоянно мёрзли, да и иммунитет у народа к концу сезона снижается из-за недостатка витаминов. Благо – не Таймыр, до цинги дело не дошло. Но гвоздика и виноград в Сибири не растут, а черемша и дикий лук – продукт сезонный. 

  Нам оставалось сделать последний маршрут по самому дальнему ручью, взять полсотни донных проб и сделать радиометрию. Но Иваныч поднялся среди ночи и, стуча зубами, начал шарить в своём огромном рюкзаке. Я высунулся из спальника и включил фонарик. Вылазить ночью из спальника жуть как неохота. Дрова в печке прогорели, и через пять минут температура воздуха внутри палатки сравнялась с той, что снаружи. А снаружи температура такая, что лужи глубиной пять сантиметров промерзают к утру до дна. Поэтому телодвижения Иваныча сразу меня насторожили, тем более, что ещё днём он жаловался на ломоту в суставах и слабость.

-Температура попёрла. Аспирин ищу. Один день до победы не дожил! – посетовал напарник, проглотил две таблетки, запил водой из носика закопченного чайника, стоявшего на углу печки, и снова залез в спальник.

   Когда в семь утра мы вылезли из палаток завтракать, одного взгляда на Иваныча стало достаточно, чтобы понять: в маршрут я иду один. Он сделал было попытку собраться, но пошатнулся, сел на нары, вытер пот со лба и озадаченно прошептал:

-Ни хера себе мне вставило!

   А поскольку под конец сезона в нашем отряде остались только мы с Иванычем и повар, то выбор помощников у меня был не богатый. Поэтому радиометр я решил не брать: барахла за спиной и без того хватало. Взял упаковку мешочков для донки, этикетки, карабин, рюкзак с обедом, полевую сумку, и отправился в глухомань.

  Когда по тайге идёшь не просто так, а с работой, то и усталость почти не замечаешь, и время летит быстро. К обеду я добрался до нужного ручья и свернул с большого русла в маленькое. Вокруг громоздились Саянские горы, и русло, по которому я шёл, вскоре стало напоминать миниканьон шириной метров пятьдесят с почти отвесными стенами. Километра через полтора правый борт ручейка резко перестал быть отвесным, и я вышел на огромную поляну, со всех сторон окружённую горами. В принципе, я давеча разглядывал карту-двухсотку и знал, что за маршрут мне сегодня предстоит, но такие контрасты надо видеть вживую: глядя на бумажку, представить реальные Саянские горы сложно.

   Место мне показалось – самое пообедать. Прямо какой-то оазис среди скал. Или, по-сибирски - урочище. Но только я шагнул на райскую землю и скинул рюкзак, как на меня с опушки кинулось нечто такое, что вначале показалось мне медведем. Со злобным рычанием на меня через поляну неслось что-то огромное, чёрное и очень быстрое. Я стоял лицом на юг, и низкое октябрьское солнце светило мне прямо в глаза, мешая навести фокус. Я сдёрнул с плеча карабин, передёрнул затвор, загоняя патрон в патронник, и поднял ствол. Зубастая пасть в этот момент хрипела уже метрах в двадцати. С такого расстояния промазать было невозможно. Ведь две последние зимы мы с мужиками пару раз в неделю ходили в наш геологический тир, где отстреливали по полсотни тозовочных патронов за вечер из положений стоя – с колена - лёжа под руководством посечённого шрамами пенсионера с кучей орденских планок на стареньком пиджаке (После его ласкового: «РебятУшки, тренировочка окончена, все молодцы, стволики ставим в сейфик, гильзочки за собой прибираем!» - хотелось встать во фрунт, крикнуть «Ур-ра!» и прослезиться.), поэтому рябчиков и кедровок себе на обед в маршрутах я бил метров с восьмидесяти без проблем.

  Зверь не просто бежал – он летел на меня во все четыре лопатки. «Хорошо что носик у пули спилил!» - мелькнуло в мозгу. Я прижал приклад к плечу поплотнее, совместил мушку с прорезью на планке, навёл на пасть, взял чуток ниже и выстрелил. На всю долину раскатились хлёсткий, словно щёлк кнута, винтовочный выстрел и предсмертный собачий визг. Огромный лохматый пёс пролетел по инерции ещё метров пять, пока не упал и не забился в конвульсиях, дико хрипя и визжа. Я не успел ни испугаться, ни что-то обдумать, а просто передёрнул затвор и замер, ожидая продолжения. Как говорится, я сначала выстрелил, а уже потом вздрогнул. «Вторая пуля острая. Будет шить, а не ломать» -  констатировало подсознание. Продолжение последовало незамедлительно: с опушки на меня бежал высоченный мужик с косой в руках. Первой моей мыслью было: что он делает в тайге с косой осенью? Под ногами в тени и днём-то похрустывал лёд. Вся трава давно легла. Что тут можно косить? Людей?

   Добежав до собаки, мужик остановился. Друг человека к тому моменту уже никаких звуков не издавал, но глаза его оставались открыты и направлены на меня, кончики лап ещё подёргивались, а огромные зубы торчали в мою сторону в последнем оскале. Пёс словно ещё видел меня в перекрестие своего прицела. Словно ещё бежал на своего непрошенного гостя, желая вцепиться ему в горло. Он не сдался даже после смерти! Я продолжал стоять с карабином наизготовку, хотя стрелять, естественно, не собирался. Мужик оказался не мужиком, а дедом в кепке, заросшим бородой по самые глаза, в драном ватном костюме и коротких резиновых сапогах. Лет ему на вид было под сто. Он был худ до последней степени. Но, судя по тому, с какой прытью он перебежал поляну, - здоровья в нём было ещё на троих. Он стоял, словно смерть от Ингмара Бергмана, подняв косу и переводя взгляд с собаки на меня и обратно. И тут мне стало абсолютно ясно, что он сейчас кинется, и второго выстрела не избежать. В его взгляде было столько злобы к людям в целом и ко мне конкретно, что просто так повернуться и уйти он не мог.

-Дед! – заорал я, сбиваясь от волнения на фальцет. – Не дури! Я куплю тебе другую собаку! Я сейчас развернусь и уйду!

   Дед глянул мне прямо в глаза, и я понял, что это – взгляд палача. Взгляд человека, которому убивать не впервой.

-Брось! – беззубо, но довольно громко прошамкал он, опустил лезвие косы на уровень колен и пошёл на меня.

   Я опустил карабин и выстрелил ему под ноги. Грохнуло веско. Видимо, пуля ударила в какой-то камень, и деду в колени и живот полетел щебень и ледяное крошево. Он на секунду остановился, а я в этот момент передёрнул затвор и поднял ствол, целясь в грудь.

-Назад или стреляю! – заорал я.

   Между нами оставалось такое расстояние, что – сделай он ещё один широкий шаг – и я окажусь в поле досягаемости его косы. Возможно, мне стоило отойти назад. Просто схватить рюкзак и дать дёру. Вряд ли он бы меня догнал. Или использовать карабин как дубину и попробовать контузить незнакомца. Но такое мне почему-то даже в голову не пришло. Потому что я пришёл не с войной. Я работал. На меня неожиданно напали. Кто с косой к нам придёт… Дед сделал шаг вперёд, и я выстрелил ему в грудь. Необыкновенный оказался дед!

   Я ещё минут десять постоял в безупречной после трёх выстрелов тишине. Журчал ручей. Свистела в кустах какая-то мелкая птаха. Я смотрел на мёртвого старика, на собаку, по сторонам, и ещё чего-то ждал. Потом закинул карабин за спину, обошёл тела и зачем-то двинулся вверх по поляне. У опушки стоял небольшой стог сена. К нему вела чуть заметная тропа, уходящая куда-то в глубину леса вверх по ручью. Я прошёл по ней метров сто, но дальше тропа исчезла. Видимо, ходили по ней редко. Я вернулся, сел у ручья и стал думать – что же делать дальше? В мозгу проносились сцены моего ареста, дознания, тюрьмы. Лампа в лицо, курящий «Беломор» опер, братва в наколках на нарах. Жизнь кончилась, едва начавшись. Внезапно захотелось есть. Меня это так удивило, что я даже хлопнул себя по коленям, умылся ледяной водой и выпил три пригоршни. Тут такие дела, а желудку жрать подавай! Решил вскипятить котелок чаю, открыть банку с кашей и подождать милицию. Но сквозь асфальт шока проклюнулся росток мысли: я же оставляю следы на месте преступления! Раз меня тут никто не видел, следовательно - можно сделать так, чтобы о том, что случилось, никто никогда не узнал! Что это за дед – неизвестно. Места тут совершенно безлюдные. Да и какая к чёрту милиция! До рудника под сотню километров непролазной тайги! Никаких следов пребывания человека мы, готовясь к полевому сезону, нигде не встречали. Никаких упоминаний в старых отчётах, никаких населённых пунктов на картах. Звериные тропы – и те редкость! Может, это какой-то беглый каторжник, о котором все давно забыли? Тогда и искать его никто не станет. Я встал, сел, снова встал и снова сел. Зачем-то посмотрел на трупы, потом – в небо. Подумалось: интересно, а если меня сейчас видели со спутника? Нет, не может быть! Кому вздумается вешать спутник над такой глухоманью! Значит, надо действовать! И я начал действовать.

  Нашёл в траве три стреляные гильзы и спрятал их в карман куртки. Мельком осмотрел трупы. Обе пули прошли навылет, значит искать их бесполезно. Геологическим молотком землю копать хуже, чем лопатой, но выбора у меня не было. Я начал рыть яму прямо рядом с дедом. Вначале мешала трава и мелкие корешки. Ниже притаились толстые корни каких-то давно умерших деревьев, так что пришлось задействовать здоровенный нож. Потом дело пошло быстрее. Грунт ниже дёрна оказался рыхлой смесью песка и камешков, поэтому яма углублялась споро. Однако молоток – не лопата, и я провозился часа два, прежде чем углубился в дресву метра на полтора, а молоток ударился в скалу. Дальше копать было некуда. Я расширил дно и вылез из могилы в состоянии, близком к какому-то осатанению. Сил не оставалось ни физических, ни моральных. Всё время, что я боролся с удавами корней, копал землю и выкидывал её из ямы то плоским куском кедра, похожим на доску, то просто руками - в голове крутились мысли одна ужаснее другой. Меня словно перебросили в другое измерение, и я не понимал – где я и что со мной. Пять минут назад я был пай-мальчик, а теперь превратился в убийцу. В довершение набежала небольшая тучка, из которой посыпалась тонкая белая крупа. Сразу стало темно и холодно, и я понял, что пора выбираться. Огляделся в последний раз: никого. Шелест первых снежинок о траву и монотонное журчание воды.

  Первым я столкнул в яму труп деда. Он оказался очень тяжёлым и в придачу начал коченеть. Стук от падения смешался с хрустом какой-то небольшой кости, и меня замутило. Следом туда же я стащил за задние лапы пса. Весил он едва ли не больше хозяина и тоже становился деревянным. Странно! Только что бегало существо – а ныне лежит бревном, и ничего ему больше в жизни не надо.

   Я зарыл яму, сверху аккуратно положил дёрн. Конечно, было видно, что тут копали землю. Кругом валялись комья чернозёма, трава была примята и залита кровью, причём преимущественно собачьей: видимо, из деда вытекать было нечему. Но ничего другого я уже сделать не мог. Темнело, снег усиливался. Я достал флакон «Бензилфталата», которым мы мазались от комаров, и вылил содержимое на кровь. Подумалось, что если придёт медведь, то обнаружит неизвестный запах и не станет раскапывать мою яму. Ещё раз осмотрелся, вымыл в ручье руки, отмыл молоток с ножом, закинул в кусты косу и быстрым шагом пошёл в лагерь.

  Ещё через четыре часа я сидел на кухне, ел макароны по-флотски, пил чай и слушал новости по радио. Леонид Ильич вновь кого-то лично встретил в зале и тепло поблагодарил изо рта в рот. Крестьяне обещали сохранить без потерь весь урожай, а не сожрать как в том году. Металлурги забожились до конца пятилетки отковать втрое больше рельсов, чем необходимо стране: нехай родная подавится! Милиция с трудом отловила для награждения билетом в кукольный театр спрятавшегося в туалете миллионного пассажира метро.

  Иваныч спал в палатке. Полусонный повар сказал, что днём больному сделалось совсем худо. Он наелся разных таблеток, пропотел, температура спала, и он уснул незадолго до моего прихода. Потом повар помыл мою одинокую тарелку и тоже пошёл спать. Я остался в кухонной палатке один. На столе горела керосиновая лампа. Заправленная солярой, она немного чадила и пованивала, распугивая последних осенних сонных комаров. По старенькой брезентовой палатке, предусмотрительно покрытой целлофаном, шуршали снежинки. Я подкинул в кухонную печь дрова, увидел на поленнице сигареты «Ту», оставленные на просушку поваром, и закурил, тупо глядя на огонь. Сил что-либо делать и о чём-либо думать не оставалось. Я только курил, пил чай и молил бога, чтобы он завалил всё двухметровым слоем снега. Когда дрова прогорели, я добрёл до своей палатки, кое-как разделся и залез в ледяной спальник.

   Утром меня разбудил Иваныч. Выглядел он дерьмово, но удачно пошутил, что смерть в такую даль забраться не сумела, поэтому он ещё жив. Я от такой шутки внутренне сжался и вдруг понял, что с сегодняшнего дня перестану смеяться над многими шутками. Я ещё полежал с закрытыми глазами, вспоминая какой-то жуткий сон про собаку и старика с косой. Горло саднило от табака, спина и руки болели от нагрузок, и мне пришлось признаться самому себе, что случилось это наяву, а снов нынче я не видел. Потом вышел на свет божий и не поверил своим глазам: всё вокруг было белым бело. С непривычки я прищурился, потом отошёл за палатку, набрал полную пригоршню снега, умылся им и, глядя в небо, прошептал:

-Спасибо!

   Снег валил не переставая до обеда. Мы вышли на связь и сообщили, что сезон благополучно окончен. На другой день к вечеру к нам еле пробился наш ГАЗ-66. Водитель собрал всех богов с боженятами и рассказал в красках, как один раз заблудился и трижды садился на пузо и разматывал лебёдку. И вообще не понимает, зачем геолог что-то ищет там, где никто ничего потерять не мог в принципе. А я вновь поймал себя на мысли, что вчера я бы над этой старой шуткой посмеялся, а сегодня лишь кивнул головой. Водило поужинал и сказал, что переночует у нас, так как на ночь глядя по такой дороге ехать невозможно. На следующее утро мы свернули лагерь и уехали в город. Снег валил не переставая неделю и больше не растаял, а я сидел в камералке, смотрел в окно, и мне всё казалось, что снега мало.