Его безумная ярость

Глава 2. Марк

Я не замечал, как ром обжигает горло, как близко пламя огня. Наверное, я хотел сгореть там же, вместе с этим домом. Никто так и не понял, почему я, едва вышвырнув Милену, попросил слить бензин с машин.

Горел я изнутри.

Горела моя семейная жизнь.

Горело все… что прошло.

Я смотрел в глаза Милены и не верил, что она могла так поступить с нами.

А ведь была у нас когда-то маленькая квартирка на окраине города, где мы были счастливы. И она осталась — я хотел сохранить тот островок счастья… Но и в этом доме счастье тоже было, а я его сжигал вместе с собой.

— Марк, возьми хоть плед из машины, — хлопнул меня по плечу Миша.

— И без того жарко, — усмехнулся я и снова сделал глоток.

Милена… Я готов был царапать землю и жрать ее, лишь бы все то дерьмо оказалось ложью.

Но все горело… Абсолютно все.

— Марк, уже вызвали пожарных.

— Нет! — заорал я, опускаясь на сырую после дождя землю. — Никого не пущу, пока не сгорит. Дотла, до конца любого воспоминания…

Миша забрал у меня бутылку и тоже сделал глоток, печально качая головой:

— Кто ж мог подумать, что все так обернется.

— Заткнись!

— Марк, тебе надо взять себя в руки. Я понимаю, что ты любил ее, но…

Любил? Странно думать об этом в прошедшем времени. Я люблю ее, несмотря ни на что. Сердце с головой где-то разминулись и теперь идут разными дорогами.

Сегодня мне надо все выплеснуть, а завтра я соберусь и стану хладнокровным и бесчувственным. Закрою все эмоции на замок и выброшу ключ…

Твою мать! Эта женщина меня сводит с ума одним своим присутствием.

Сжимаю пальцы, потому что желание дотронуться до ее щеки становится почти до артрита болезненным.

Помощь? Она просит помощи?

Сгорело все, сгорело. В тот день, который некстати вспомнил, в который был слабым.

— Марк, — Милена снова произносит мое имя только так, как она умеет.

— Закрой рот!

Снова воспоминания. Тот пепел, что я похоронил одновременно с домом, с последним угольком, как чертова птица феникс.

Милена догорала во мне вместе с остатками ярости и боли.

«Надо быть равнодушным», — повторял я себе.

Протягиваю руку и задерживаю возле шеи. Как она мне нравилась… Каждая эмоция именно на шее — возбуждение, напряжение, радость.

Идеальная женщина, о которой мечтал бы любой.

— Марк, пожалуйста! Просто выслушай меня.

Ее голос такой же — все такое же! Моя память, боль. Девочка, которая стала красивой женщиной. Со мной она такой стала.

— Идем, — я соглашаюсь, забывая, как Милена умеет на меня действовать.

Нам нельзя оставаться в закрытой комнате, нам нельзя приближаться друг к другу. Это наркотик. Только развяжешься после подшивки, как доза нужна будет постоянно.

Но Милена об этом никогда не узнает.

— Правда? — не верит она, что я согласился.

И глаза такие чистые, такие невинные. Видимо, мы вдвоем научились хорошо играть, только разные роли.

Разворачиваюсь и иду к ближайшей комнате отдыха, слыша за спиной стук каблуков. Еще не поздно вышвырнуть Милену отсюда и сказать, чтобы больше никогда не попадалась мне на глаза. Дежавю. Мы это проходили полтора года назад. Но все равно она здесь, и это не случайная встреча.

Помощь ей нужна…

Толкаю деревянную дверь, включаю свет и иду к окну.

— Ну? — глядя на ночной город, тороплю Милену.

— Я даже не знаю, с чего начать.

— Что тебе надо? Деньги? Квартира?

Больше ничего на ум не приходит. Да и зачем она еще могла прийти? Не вспомнила же спустя полтора года о своих вещах. Разочарую — они сгорели вместе с домом.

Молчит. Наверное, я попал в точку. Усмехаюсь своему отражению в стекле и оборачиваюсь.

Милена теребит серьгу в ухе — нервничает. Переступает с ноги на ногу, в глазах — слезы.

Ну что, черт подери, за театр? Не поведусь я на эту невинность. Только в моем внутреннем замке будто кто-то ковыряет отмычкой. Не вскроет, не позволю.

— Ты долго молчать будешь? — теряю терпение.

— Я, наверное, зря пришла к тебе, — голос дрожит, срываясь.

Милена отступает к двери, а я в несколько шагов преодолеваю расстояние между нами и прижимаю свою бывшую к стене.

Придушу сейчас.

— Марк… — выдыхает она, и ее дыхание остается на моей щеке.

Невыносимо. Это уже не отмычкой ковыряют в моем замке, а срезают его болгаркой.

Нельзя, чтобы этот ящик Пандоры открылся. То, что вырвется оттуда, погубит и меня, и ее.