Лишь к рассвету четвёртого дня добрался посадник до заветной избушки. Несмотря на то, что он всячески уговаривал себя не спешить, всё же нет-нет да пришпоривал коня, пуская скакуна галопом, отчего тот через время начинал хрипеть, словно укоряя наездника за его забывчивую недальновидность, и Первуша снова сбавлял темп, пытаясь мириться с неизбежностью.
За окном было ещё совсем темно, когда до ушей ведуньи донёсся топот копыт, прекратившийся возле её жилища. Устинья, удивлённо приподняв брови, поставила чашку с ромашковым отваром на стол и подошла к окну. Впотьмах сложно было что-либо разглядеть, но Устинья всё же рассмотрела, как взъерошенный Первуша спрыгивал с, лоснящегося от пота, коня.
«Явился не запылился», – подумала женщина. Руны давно предупредили ведунью о скором визите Первуши и
