Удивительные приключения Пашки и Батанушки

История третья. Чародейная ночь седмицы. Часть 1-2

Все еще плыл по полянке говорок Пашки, Батанушки и Запечника приветствующих духов леса и воды, когда огибая стоящего Деревянника, вынырнула ровно из-под его широкого в обхвате тела-ствола худенькая девушка, вобравшая в себя не только человеческие черты, но и особенности растений. Так у того духа с человеческой фигуркой, тонкой талией и небольшой грудью серый цвет кожи слегка переливался, а длинные волосы, заменяли зеленые тончайшие веточки покрытые молодыми дубовыми листочками и даже овальными желудями. И хотя девушка наблюдаемо не была одета, казалось, что она и не нага, а точно прикрыта сверху корой молодого дубочка. На ее круглом и плоском лице имелся небольшой нос, крупные бирюзовые глаза и большие, точно лепестки, красные губы. Впрочем, зеленые брови заменяли тонкие переплетенные веточки, а вместо ресниц находились листочки дуба, только в этот раз нитевидно разрезанные.

- Здравия и вам усем! – очень громко отозвалась нежным, звонким голосом девушка и поклонилась пришедшим, только не так низко как домовой, а всего-навсего кивнув. Она теперь подняла руку и приложила ладонь к груди, да словно поясняя свои действия, добавила, - сим я указываю чистоту намерений и сердечность. Реденько ноне к нам захаживают люди. А ноньмо дык бы желалось нам пособникам деда Лесовика русалам, лесницам, лесшицам и берегиням углядать девчинок, кые б нас порадовали да ветоньки берез у космы увили. Мене же кличут Дубравица абы я стерегу от лиходейства сии дерева, - и берегиня качнула головой, колыхнув своими дивными ветками-волосами на которых зашелестели листочки и словно соударялись друг с другом ближайшие желуди, издав легкий перезвон колокольчиков.

- А меня зовут Павлик, - отозвался мальчик и также в ответ кивнул Дубравице, толком то, и, не зная, как себя надо правильно вести и что делать, дабы не утащили в воду.

А с качелей уже поднимались и другие девушки, такие же тонкие, фигуристые, вроде нагие, а вроде прикрытые корой, то нежной белой с темными пестринками (как чечевички у березы), то зеленой, красноватой (как у ивы), то буро-серой, черной, трещиноватой (как у хвойных деревьев), или буро-зеленой (как у побегов растений). И тогда и волосы тех лесниц на тонких веточках теребили мягкие оливковые листочки и сережки березы; покачивали зеленые хвоинки ели; встряхивали серебристо-удлиненными, припорошенными белым пушком, листьями ивы. Вздрагивали их волосы побегами земляники, малины, ежевики и тут унизанных мелкими листочками, цветочками и ягодами, да шелковистыми травами, указывая на их обязанности, как лесшиц деревьев да опушек на которых они жили и те растения берегли.

- Сенява, энто, - вновь заговорила Дубравица, и, убрав руку от груди качнула ею вправо, указывая на подходящую к ней лесницу, - указывает она хвойными деревами в гаю. А сестрица моя Зеленица ведает ракитой, аки Русява берёзоньками, аки Земляничница за кулигу с земляникой радеет, а Дивница за ожину, Травница за муравушку… Многий нас тутоньки указывает, радеет и ведает.

Дубравица смолкла тогда, когда ее со всех сторон обступили лесницы, а одна из них и вовсе протянула руку и нежно огладила щеку мальчугана. Ее черные глаза, прямо-таки, блеснули в приглушенном голубоватом свете, правящем на полянке, точно в них качнулись крупные слезинки.

- Пашенька, чай, милый кой ты. Як мы тобе рады-радехоньки, - ласково прошептала берегиня и малец внезапно ощутил, как его рот наполнился прохладно-медовой сладостью, словно он съел конфету или выпил сладкой воды.

- Токмо вкусил березового соку, абы его тобе даровала Русява, - пояснил Батанушко и Павлик окончательно убедился, что тот слышит его мысли.

- Да, Пашенька, - с той же нежностью протянула Русява, и, сместив руку, с той же теплотой погладила мальчика по голове, прилаживая там его светло-русые волосы. – Яснее ясного мы духи слышим мысли людей, понеже ведаем, пошто прибыл у гай человек и чё сотворить жаждет. И ужоль-ка не часточко мы у гае нашем углядываем людей, абы они тутова не живут, токмо иноредь захаживают сюдытка.

И тут же на смену Русяве, слегка ее, оттолкнув от мальчугана, шагнула другая берегиня, чьи волосы вроде большущего венка венчали ярко красные ягоды земляники. Она и вовсе приобняла Павлика за плечи и так как была выше его, заглянула ему в лицо, и ее изумрудно-прозрачные глаза засмеялись вместе с пухлыми пурпурными губами. Лесшица легонько потянула мальца вправо-влево и он, переступив с ноги на ногу, вроде качнулся на веревочной качели, на которой берегине раньше качались, а в лицо ему дыхнул аромат выспевшей земляники.

- Поиграешь с нами, разлюбезный Пашенька? – спросила Земляничница, и земляничный дух теперь заполонил и рот мальчика так, что ему показалось, он прямо нырнул лицом в блюдо с этой сладкой сочной ягодой.

- Да, поиграю. А во, что? – неуверенно спросил Павлик и тотчас подумал о Дракине-Непобедимом, герое мультиплатформенной компьютерной игры «Блакрум». И немедля со всех сторон послышалось фырканье, хмыканье, хихиканье и даже рычанье, точно мысли мальчугана вызвали не только смех, но и явное неудовольствие духов. А стоящий, подле Пашки, Батанушко горестно вздохнул, точно его как-то сильно разобидели. Впрочем, Земляничница нежно качнула мальца вперед-назад, и с той же мягкостью своего звонкого, как песня лесной птички, голоса дополнила:

- Не-а, у Дуракина играть не будям, - и побеги-волосы на ее голове маленечко заколыхались, зашелестев листочками и качнув спелыми ягодками. – Пошто нам быть дураками, - добавила она, и прыснула смехом. И мальчик понял, лесница над ним не потешается ей лишь смешно, что он хочет играть в какого-то странного, чужеродного русским духам Дракина.

И в ту же секунду еще три берегини, обежав Дубравицу и Русяву, остановились по обе стороны от них, таким образом, образовав возле Павла и домашних духов небольшой круг. Они, всей этой малой стайкой, вытянули руки вперед и прикоснулись к мальчишечке тонкими пальчиками, принявшись поворачивать его на месте. Впрочем, пока не сильно, так что Пашка подвластный движению их пальцев и сам стал переступать с ноги на ногу, слегка разворачиваясь.

- Поиграем лучи в кулюкушки, - сказала кто-то из русалок, и малец так и не понял, то дыхнула Земляничница или, все-таки, Русява.

А посередине полянки внезапно еще ярче вспыхнул костерок, принявшись выкидывать вверх длинные тонкие ярко-красные лоскутки и ронять круглые с кулак желтые капли обратно вниз. И сидящие возле него, словно на присядках, два маленьких духа (очень такие маленькие) поднялись на короткие, толстые корешки-ноги, стопы которых напоминали еловые, бурые шишки, качнув туловищами, один-в-один, как корявые пеньки с серой корой, местами изъеденной, облупленной. Вместо голов у них находились сосновые веточки, плотно покрытые сизыми хвоинками, собранные в пучок, в глубине которых прятались крошечные зеленые глазки и корявые палочки, заменяющие им рты. В коротких веточках-руках эти духи удерживали небольшие балалайки, также покрытые серой корой, местами изъеденной, облупленной, имеющие треугольную форму и три струны. Они как-то разом тронули струны на балалайках и человеческими, басовитыми голосами запели:

- Перебоечку свову

На безмене взвешаю.

Ежели шесть пудов не вытянет –

Зарежу к Лешему! – не только скоренько наяривая на балалайках, но и залихватски приплясывая на шишках-стопах.

- Чай, приглянулось тобе, Пашенька, аки Подкустовники частушки распевают? – спросила Русява, на чуть-чуть придерживая мальчика, и, опять на него дыхнуло прохладной медовостью березового сока. Павел торопливо и согласно кивнул, и уже в следующий момент берегиня снова подтолкнула мальца. И подвластный, словно поигрывающим рукам лесшиц, едва касающихся подушечками пальцев его плеч, Пашка принялся переступать по кругу. А к мелькающим смеющимся глазам русалок, вспыхивающих бирюзовым, черным, синим светом, присоединилось не менее частое дрожание струн балалаек, их легкого бренчливого разговора. А вместе с тем уплывал куда-то в никуда страх к духам, испарилось и, кажется, окончательно желание играть в Дракина-Непобедимого, а может, все-таки, Дуракина. Легкость, будто Павлик повстречался с чем-то неповторимо светлым, добрым берегущим этот край переполняли его так, что он и сам принялся смеяться, только громко, жизнеутверждающе… Так как смеяться может лишь человек.

Эта беззаботность, как и мелькание лиц берегинь, длилась не долго, и как-то разом прекратилась. Потому как, когда у мальчика стала кружиться голова, пальцы лесшиц перестали касаться плеч его, остановив само движение. И тотчас освещающий полянку голубоватым светом, висящий над озером, месяц потух, а в след него перестали проступать в темно-синем небосводе рассыпанные бусинками звезды и даже пропал пляшущий в середине полянки костер, ровно весь свет кто-то сглотнул или выключил.

Густая плотная тьма махом окутала со всех сторон мальчугана и вместе с этим свернула и звуки. Поэтому пропали не только смех и разговоры духов, но перестали бренчать и балалайки, только заливался высоким звуком комар, летающий над головой Павла. Или все же это звучала не успевшая сразу смолкнуть струна балалайки.

А Павлик столь резко остановившись, да еще и оказавшись в темноте, потерял понимание верха и низа, потому тягостно качнувшись, да протяжно выдохнув, спросил:

- Эй! Вы где все? – так как ему показалось, духи покинули полянку, сдержав даже колыхание воды в озерке. Он еще какое-то время стоял неподвижно, а потом принялся оглядываться, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь вокруг себя, да подняв руки, ощупал пространство впереди, однако, так ничего, и, не нащупал.

- Батанушко, - теперь мальчуган зашептал, и чуточку выдохнув в легком курении серого пара, разглядел собственный нос, да и только.

- Сие кулюкушки, забава таковая, - протянул под ухом тонюсенький голосок домового, и Павлуше почудилось тот вроде как вырос. – Кады понадоба завязти очи и лавливать инаковых. А кода-ка споймаешь, гутарь его имечко, - дополнил домашний дух и слышимо для мальца хмыкнул.

- Так глаза-то не завязали, - незамедлительно отозвался Пашка и сразу развернулся, в надежде схватить Батанушку. А голос мальчишечки, набрав силы, зазвучал громко, так как он не просто теперь хорошо понимал домового, но и сам захотел поиграть в кулюкушку, и чтобы, непременно, его ловили, а не он.

- Дык тьму ж сотворили, нашто завязти очи, - глухим, низким голосом произнес, позади Павлика, Запечник, а может, кто другой и тихонечко скрипнул. И в ту же секунду сначала справа, а потом слева скрип поддержал звонкий смех берегинь, и они, так и не прекращая радости, хором сказали:

- Дядя Тарас. Хаживай по нас, не отворяй глаз.

А под ногами мальчугана кто-то слышимо ухнул, наскочил на кроссовки, снова охнул и вроде как, прицепившись за правую штанину, принялся рывками дергаться.

- Цапай, хватай, держивай! – враз и вновь со всех сторон закричали духи и Пашка, не мешкая, наклонился да схватил, что-то круглое и явно колючее. Впрочем, мальчишка не обращая внимания на ту самую колючесть, крепко ухватил духа в обнимку, и, прижав к груди, сразу выпрямил спину, радостно и громко закричав:

- Поймал!

И тотчас на недовольно сопящем, в объятиях Павла, духе ярко вспыхнули зелено-желтые огоньки и впрямь горящие на серых коротких иглах, точно высохших хвоинках. Этот приглушенный свет хоть и не озарил пространство кругом мальчика, сумел явить создание во всем его виде. Так, что Пашка в собственных руках увидел старичка маленького, худенького с вытянутым серым личиком увенчанным черным носиком, имеющим глазки-капельки, тонкий ротик с черными губками, который на спину себе натянул шубку ежа, а грудь укрыл коротким коричневым мехом. Дух, впрочем, вместо ручек и ножек имел маленькие ежиные лапки, и также, как тот зверек, слышимо фыркал и сопел. Поэтому мальчишечка не сразу смог разобрать, что в том пыхтении дух ему говорит, а когда прислушался, сумел понять:

- Ну-с и ктой я таковой? Обаче живу-поживаю со своей супружницей у опаде гая, бодрствую с вёсны до осени. Утехой нашей листочки кые мы подъяем, копошим, забавляем, важиваем хороводы и пеим. Сродники мы Лешего, хозяина гая, рачителя зверья и птиц, приглядывающего за деревами и кустами.

- Ты еж, - неуверенно произнес Павлик, впрочем, осознавая, что перед ним явно не зверек, а какой-то дух.

- Опозналси ты, - немедля и снова засопев, точь-в-точь, как еж, протянул дух. – Величают мене аки и супружницу мою дед да баба Лесавки, - дополнил дух и зелено-желтые огоньки, венчающие его серые, короткие иглы разом потухли. Но лишь затем, чтоб в шаге от мальчугана вспыхнули на похожем создании, опять же напоминающем серым личиком старичка с шубкой ежа на спине и в длинной до земли красной юбчонке, скрывающей ежиные лапки. Очевидно, та самая бабушка Лесавка легонечко кивнула и скосила черные глазики вправо, где также моментально зелено-желтые огоньки плотно обсыпали их внучка Лешего, ростом, пожалуй, что с Павла.

Впрочем, про этого духа, хозяина леса, было сложно сказать внучок Лесавок. Так как в понимании того самого внучка он никоим образом не выглядел. Леший созерцался стариком, худым и ровно изможденным, а может давно не евшим, поэтому его посеревшую кожу на лице и руках избороздили морщины, пролегшие как вдоль, так и поперек лба, да щек. Из серо-зеленых, перепутанных волос выглядывали листочки, хвоинки и даже небольшие веточки. Такими же путанными были длинная борода и усы хозяина леса, скрывающие рот, подбородок, и, саму шею, потому, казалось, Леший поднял свои худые плечи к голове, таким образом, скрыв ее. Не просматривались на лице духа брови и ресницы, точно он их обрил, а сучковатый нос и крупные зеленые глаза навыкате ярко светились. Одет был хозяин леса в длиннополый, синий кафтан, и тут какой-то старый, потертый, и даже с большущей дырой на груди, перетянутый по талии красным, тканым кушаком.

- Завсегда мене от дел отзывают, - недовольно пропыхтел Леший и передернул плечами, ссыпав с волос, бороды и материи кафтана зелено-желтые огоньки вниз, потому он сразу потух, как и его бабушка Лесавка. А в наступившей плотной темноте в руках Пашки дедушка Лесавка ершисто дернулся, точно уткнув в его ладони свои маленькие колючие хвоинки. И мальчик того не ожидая разжал руки выпуская из них духа. Дедушка Лесавка, кажись, еще не долетел до земли, как довольно громко для такой махи, крикнул:

- Опозналси ты! А поелику… Дядя Тарас. Хаживай по нас, не отворяй глаз.

И тотчас из темноты послышались смешки и шушуканье, шорох и топот, словно подле Павла находились не духи, а, прямо-таки, слоны. Мальчуган еще немного медлил, а после вытянул руки вперед, и, сойдя с места, принялся ощупывать пространство вокруг себя, наверняка чувствуя, что вот-вот и поймает кого из духов. А в царящей тьме к перешептыванию и вздохам прибавлялось шебуршание чего-то громоздкого под ногами. Корявые руки, пальцы подталкивали Пашку в спину, ощупывали плечи, хватали за волосы, нанизываясь на отдельные их прядки.

Впрочем, стоило только мальчику развернуться, чтобы схватить те корявые руки, пальцы, как он натыкался лишь на кривые ветви и покрывающие их листочки да хвоинки. А кругом движение воздуха нагнеталось и отзывалось чуть свистящим дуновением в его ушах да повизгиванием чего-то, что с очевидностью подминали в темноте. И все время, казалось, Павлу это духи над ним потешаются, и веточки унизанные хвоинками да листочками, мгновенно застывающими, все руки да пальцы их. А когда возле правого уха кто-то и вовсе прыснув смехом, аукнул, а возле левого звонко хлопнули в ладоши, да иной такой же громкий хлопок отозвался сразу впереди и сзади, мальчишечка остановился.

Остановился и замер, стараясь различить на слух где, кто, находится….

И в той непроницаемой тьме, где, кажется, и сам звук чудился приглушенным, совсем рядышком, точно в шаге от Павла, слышимо хрустнула ветка. А после также глухо с нее, видимо, сорвалось, что-то громоздкое и, рассекая воздух, вызывая легкий свист, полетело вниз на землю. Впрочем, оно так и не успело упасть, когда Павлик рывком шагнул в сторону и, одновременно, присев, поймал в вытянутые руки здоровенный, мягкий ком ваты. Да все еще не поднимаясь с присядок, огладил ком, приходя к мысли, что поймал или нашел всего только кочку мха.

- Ну-с и ктой я таковой? – чуть слышно подпискнул дух и ощутимо шевельнулся, огладив пальцы мальца тонкими и мягкими на ощупь стебельками.

- Не знаю, - также негромко отозвался Паша, пожимая плечами, потому как и вовсе ничего не знал о лесных духах, кроме того, что уже услышал от Батанушки.

- А чё тобе ворошу? – снова спросил дух, пожалуй, стараясь помочь мальчику, или, все-таки, подсказывая, так как в след сказанного, что-то очень тихо шепнул. Впрочем, Павел кроме шелеста тонких стебельков ничего не сумел уловить.

- Не должно подшептывать? – откуда-то слева раздался трескучий, глухой голос и по плечу мальчугана неожиданно что-то просквозило, ровно ухватывая материю олимпийки и потянув ее вверх, и тем, заставляя подняться с присядок.

- Вроде мох, - также тихонько отозвался Павлик, и, поднявшись с корточек, приблизил к лицу духа, пытаясь хотя бы его разглядеть. Однако густой мрак схожий с туманными испарениями того не позволяла ему сделать.

- Ужоль-ка, - протянул прямо в нос мальчишечке дух и тотчас его два глаза ярко вспыхнули множеством мельчайших огоньков, точно нагнанных друг к другу. А крохотная болотная изморозь засияла на его маленькой голове поросшей ярко-зелеными, короткими волосками приглаженными и зачесанными налево. По виду, будто крепенький старичок, дух на ощупь имел мягкое тело, покрытое короткими изумрудными стебельками и еще более мелкими листочками, покрывающими не только его лицо, маленькие ножки, и стопы на них, но даже ладошки. На лице старичка наблюдались не только два глазика, но и одутловатый нос который удлиненным кончиком цеплялся за пухлые болотные губы. Одет он был в белую длинную дубленку мехом внутрь с большим отложным воротником, которую запахнув направо, застегнул на небольшие крючки.

- Моховой я, - принялся пояснять о себе дух и закачал головой, - обитаю у мари. И позорути, абы не сбирали в неурочное веремя ягоды. Ужоль-ка тады як могу и покарать, закружить путника в гаю и яснее ясного завесть его у топи болот. Обаче я токма грозен, но, никоим побытом, не буду человека губить, опосля дозволю ухаживать домой.

- А… - протянул мальчик, и прерывисто вздохнул, поражаясь как такая кроха, едва поместившаяся в его руках, может загнать человека в болота. А Моховик внезапно потушил изморозь на своем тельце, и, выскользнув из рук Павлика каким-то податливым склизким лизуном, с особым хлюпом свалился вниз, напоследок аукнув и звонко хлопнув в ладоши. А из наступившей темноты кто-то глухим, поскрипывающим голосом, сказал:

- Опозналси ты! Понеже… Дядя Тарас. Хаживай по нас, не отворяй глаз.

И Пашка, не мешкая, шагнул вправо, да вытянув руку в сторону, где слышимо кто-то хихикал и шебуршал, словно сворачивая из бумаги рулон, ухватил пальцами тонкую веточку. И зажав ее в ладони, резко дернул на себя, да только веточка неожиданно сама вырвалась из хватки, оставив в пальцах Павлика лишь несколько хвоинок. А в левую ногу мальчугана кто-то врезался, и немедля обхватив маленькими ручками лодыжку, крепко к ней прижался, да принялся протяжно и очень тоскливо вздыхать. Белая капель света на духе вспыхнула без всякого предупреждения и тем ослепила глаза мальчишечки, несмотря на то, что тот был маханьким, а ручки его и вовсе наблюдались тоненькими веточками с узкими запястьями и тремя пальчиками на каждом. Овальной формы тельце духа, густо поросшее белой гладкой и очень даже длинной шерсткой, подпирали две костлявые сероватые стопы. А на треугольном личике, располагающемся посередине туловища, с носиком пипкой и маленьким ротиком, созерцались два большущих карих глаза, точно и не имеющих зрачка да белка. И это были такие печальные глазки, ровно переполнившиеся слезинками, поэтому слегка переливающиеся в темноте. Губки духа внезапно чуточку задрожали, открылись, образовав маленькую, но довольно глубокую дырочку из которой, со слышимой горестью, раздалось:

- Пошто? Пошто мене Хуху не ловют… Мене Хуху, духа лесной таины…

- Цыц! Т-с! – послышались недовольные возгласы существ со всех сторон, желающих с очевидностью сомкнуть рот Хухе и потушить его сияние. А кругом Павлика нескрываемо громко раздался шорох, скрип, хруст и даже кряхтение. И хотя Хуха продолжал сиять белыми огоньками, сопеть и даже всхлипывать, точно собираясь вскоре совсем разреветься, из царящей кругом темноты донесся девичий голос сказавший:

- Дядя Тарас…

Да только Пашка не дал договорить духу, и, оглянувшись, понимая, что те над ним все же подсмеиваются, произнес, вкладывая в голос обидчивые нотки:

- Не буду больше играть я в вашего Тараса. Это не честно. Я же не виноват, что не знаю, как вас зовут. Об этом в книгах не пишут, в школе не говорят, и даже родители мне о том не рассказывали.

Павел даже шмыгнул носом, не то, чтобы помышляя зареветь, просто подтягивая мокроту, проступившую в нем. И тот же миг впереди него вспыхнул голубоватым светом висящий в темно-синем небосводе с зазубренным концом серп-месяц, осветивший не только воду озера под ним, но и полянку голубым веянием. Эту небольшую прогалинку все также окружали низенькие деревца, и могучий дуб, размашистой кроной и чуть теребящимися листочками поддерживающий небо. Впрочем, на полянке не наблюдалось ни костра, ни каких духов, точно они ее как-то разом покинули.

- Тогды будям в инаковую игру играть, дабы тобе поведать о нас, о духах, - внезапно раздался посмеивающийся девичий голос, точно желающий и вовсе запеть, уж так звучал он высоко, прилетев, кажется, с ветвей дуба. – Инаковую, кою величают ворабей.

- Как величают? – переспросил мальчик, однако, ему не ответили, так как в двух шагах от него появился костерок, и, вспыхнув, прямо-таки, забурчав, закипев, начал плескать вверх длинные, скрученные по спирали лоскуты пламени. А по правую от костерка сторону ближайшие дерева, сомкнув свой строй, ершисто выпучили вперед сучковатые ветви став созерцаться непроходимой чащей. Тут и подлесок мгновенно поднялся частыми рядами кустарников, да кустов обвив стволы деревьев и ветви плетущимися растениями, увенчанными серыми бородами лишайника, сгустками бурого мха, заслонившими и саму землю.

- Чив! Чив! Сиживал ворабей идей-то и слетети во густую гущину, - слышимо выкрикнул кто-то из возникшей чащобы. И на одной из сучковатых веток неожиданно блеснули крупные желтые глаза с удивительными продолговатыми черными зрачками да трескучий, словно перемалывающий веточки, голос протянул, - чив! Чив! Я пуща густая, духом Пущевиком мене величают. Владыка я чащоб и буреломов, берегу их от пожарищ и хаживания пришлых.

И немедля из стоявшей чащи выбираясь из накренившегося на бок ствола дерева явился кряжистый низкий старик, обмотанный какой-то рваной серой тряпкой с косматыми зелеными волосами и бородой, узким личиком, на котором проступали ранее виденные мальцом желтые глаза да, прямо-таки, крючок вместо носа. Руки и ноги у духа были сучковатыми ветвями, а на голове сидела белая из длинношерстного меха шапка, вроде папахи.

- Чив! Чив! – трескуче продолжил Пущевик, - сиживал ворабей во густой пуще слетети на гриб.

И тут же в шаге не более от Пашки решительно вспухла земля, да слышимо хрустнув, надломилась. А из образовавшейся щели, принявшейся пускать трещины во все стороны, выгреблась, стряхивая с себя комья почвы и надломившиеся травинки огромная, пожалуй, что полуметровая, выпуклая шапка. В голубоватом веянии, отбрасываемом опирающимся о водную гладь озера одним концом месяцем, смотрящейся красно-коричневой и очень гладкой. Та широкая в диаметре шапка, значительно приподнявшись из трещины, качнулась из стороны в сторону, окончательно сбрасывая с себя катушки земли, а потом из-под нее послышался дребезжащий голос, проронивший:

- Чив! Чив! Я не гриб, а Грибич радеющий за грибным царством у гае. Не привечаю людей кые губять грибницы, обаче вельми отрадно, кода-ка оставляют они обапол корней деревов мене дары.

Грибич теперь вроде как вскинул кверху свою шляпу, и тотчас из трещины в почве показалась его толстая ножка. Суженная посередине с утолщением у основания, она точно переливалась серебристо белым цветом кожицы, а в середочке ее созерцались два красных глаза, короткий сучок-нос да узкий, будто щель, рот. Две тонкие ветви-руки отходили от уголков рта и покачивались, шевелили сучками-пальчиками.

- Чив! Чив! – протянул дребезжащим голосом Грибич, слегка наклонив свою большущую шапку на сторону, - сиживал ворабей на грибе слетети в огонь.

И тот же миг лепестки пламени костра и вовсе тягучими потоками всколыхнулись вверх, ровно струи воды, только текущей вспять земле, а в них заплясали, закружили мельчайшие, багряные капли, к удивлению имеющие не только крошечные ручки, ножки, но и головки, где теребились паутинчатые волоски. Это множество искорок словно сложилось (и тут снизу вверх) в единое существо, напоминающее человека, ростом, пожалуй, что даже выше Батанушки. Впрочем, все также в виде колеблющихся лепестков пламени наблюдалась его длинная до земли распашная книзу рубашка, лежащие волнами волосы, борода, усы и даже лицо, на котором были заметны ясные карие глаза и небольшой курносый нос. Огненный дух поднял руку вверх и из четко проступивших пяти пальцев вниз полетели крошечные горящие капли. Рука легонечко качнулась вправо-влево, всколыхнув вокруг себя невысокие лепестки пламени, отчего стало казаться, само существо стоит в пенных волнах моря, только огненного.

- Чив! Чив! – словно в треске горящего дерева послышался низкий голос, - духи мы полымя. Огневиками нас кличут, абы кажный морг мениваем мы сей образ, як не повсечастен и сам огнь.

И тотчас от рубашки, волос, лица и даже поднятой руки Огневика в разные стороны полыхнули потоки красного с пурпурными искрами внутри пламени, разорвав единый образ духа. И он, распавшись на множество лопастных листков, затрепетавших в воздухе, пыхнул от себя густой жар. Легчайшее шебуршание сейчас наполнило пространство вокруг костра так, вроде сидевшие возле него и невидимые для мальчика духи сразу отклонились оттого жара, а стоявшие невдалеке березки, сосенки и ивы рывком, приподняв, отклонили вправо свои веточки. Лопастные горящие лепестки медленно стали лететь вниз, а их в свою очередь принялись подхватывать на кончики узкие струи огня, когда весь тот срок, стоявший возле Пашки, дух, прижимающийся к его ноге, плаксиво заголосил:

- Хуха! Хуха я! Пошто мене Хуху, духа лесной таины никито в забаву не брати? Пошто?

- Цыц! Т-с! – послышались недовольные возгласы существ со всех сторон, желающих сомкнуть рот такому плаксивому Хухе. А мальчишечка, опустив взгляд на духа лесной тайны, вновь увидел его два крупных карих глаза, точно и не имеющих зрачка и белка, да переполненных слезами, чьи объемные прозрачные капельки, покачиваясь, желали выскользнуть из уголков глазниц.

- Усё то ты, Хуха завсегда нудишь, - дополнил Батанушкин голос, и сам он весь внезапно проявился справа от мальца, недовольно качнув головой. А вслед него и иные духи, не только те которые шыкали на Хуху, но и молчавшие, принялись опять же сразу показываться стоящими на полянке, лежащими на бережочке и даже сидящими у костра. Пламя разом осело вниз и едва запуршило искорками около земли, не прижигая на ней даже малого стебелька травушки.

- Йдем, - демонстративно оправляя на себе цветастую жилетку, заложив указательные пальчики в прорезные карманы на нем и слегка их оттягивая, сказал Батанушко, - ежели больче забавляться не желаешь, - определенно обращаясь к мальчугану.

Он теперь вроде как приосанился, да сойдя с места, наблюдаемо для Павлика направился к костру, а вслед него, сдвинув на сторону мохнатую шапку-ушанку и явив правое с острым кончиком ухо, тронулся и Запечник.

- Пошто мене никито не зрит? – негромко, хотя вместе с тем все также плаксиво, спросил Хуха, расплетая ручонки и выпуская из объятий ногу мальчика, очевидно, разрешая ему идти вслед домашних духов.

- Я вижу, - по-теплому отозвался Пашка и улыбнулся такому маленькому и больно обиженному кем-то духу лесной тайны.

А стоящие возле костра два духа, Подкустовника, вновь тряхнули в руках балалайки, и, тронув струны на них, басовито запели так, что корявые палочки, поместившиеся на сосновых веточках заменяющих им головы, принялись, покачиваясь, изгибаться:

- Вода льется, вода льется

Вода льется, сочится

Хорошо у нас живется

Уезжать не хочется.

Они все также приплясывали на своих ножках, притоптывая шишками-стопами, а их крошечные зеленые глазки, закатившиеся за сизые хвоинки покрывающие ветки-головы, ярко вспыхивали, точно перемигиваясь. Подкустовники еще толком не успели допеть, как из-за ствола дерева, расположившегося по правую сторону, на пространство между костром и все пока еще стоящим Пашей выпорхнула берегиня с тонкой талией и небольшой грудью. Цвет кожи лесницы красноватый, переливающийся, ровно то кора ивы, прикрыла ее наготу. Длинные, зеленые волосы были увиты серебристо-удлиненными листочками, припорошенными белым пушком, а на ее круглом и плоском лице имелся небольшой нос, крупные серые глаза и большие, как лепестки, красные губы. Едва качнув собственными волосами, точно гибкими веточками, Зеленица подперла руками свои округлые бока и нежным девичьим голосом запела:

- Сыграй, Ваня, да разливного,

Ах! для мово сердца больного, - и короткие те строчки начинающейся песни были наполнены такой тягостью и страданиями, словно потерянной любви и даже самой жизни.

И немедля Деревянник (дух напоминающий низенькое дерево с широким в обхвате стволом, на котором поместилось старческое человеческое лицо) стоявший слева от Павла маленечко качнул ветвями, пристроенными на вершине ствола, да развернувшись в сторону медленно идущей берегини не менее страдающим хриплым басом, отозвался:

- Ох! болит сердце не от боли,

Да от несчастной от любови.

А Подкустовники внезапно изменили игру на балалайках и струны на них теперь перестали бряцать, а ровно заплакали в унисон поющим голосам. Зеленица качнула головой, и вместе с тем поплыли по воздуху ее волосы, затрепетали на них серебристые припорошенные пушком листочки. Она выступила, как раз на середину промежутка между костром и мальчиком да покачивая бедрами и плечами, плавно взмахивая руками, принялась не столько даже плясать, сколько вроде плыть по кругу, с болью в голосе запев:

- Завлекали мене двое:

Один – Ваня, иной – Коля.

- Сие страдания, таковые краткие писни, дюже купавые, - пояснил для Павлика, буркнувший, Запечник, даже не оглянувшись. Он до этого шедший вслед Батанушки как-то сразу остановился, наверно испугавшись, что танцующая Зеленица сначала налетит на его дружочка, а потом и на него.

- Перестань, милка, хвалиться,

Я на иной ряшил жёниться, - поддержал пение лесшицы Деревянник, и, притопнул выглядывающими из-под ствола-туловища корнями-стопами, ссыпав с покрывающих их тончайших корешков крохотные комочки земли, да качнул корнями-руками, словно намереваясь и сам заплясать. Да только его опережая, в пляс вступил Батанушко. Он, дождавшись, когда Зеленица дойдет до него, внезапно очень резво прыгнул вверх, пожалуй, желая дотронуться собственной головой до ее веточек-волосиков. А лишь приземлившись, яростно топнул по земле правым сапожком и развел руки в стороны, словно намереваясь обнять берегиню. Впрочем, так и не обняв, закинул руки за спину, выпучил вперед грудь и резко присел, но только затем, чтобы в следующий момент вновь выпрыгнув вверх, приземлиться на обе ноги. Кажется, Батанушко ни разу не повторил фигуру танца, и если Зеленица мелко-мелко шагая, будто семеня, двигаясь по кругу, всего-навсего покачивала собственными плечами, бедрами и волосами. То домовой крутился вокруг нее на присядках, вскидывая вперед ноги, похлопывал себя по ляжкам, рукоплескал, и, всяк миг вроде желал ее поймать и прижать к себе.

Хозяин дома с лесницей так разошлись, что перестали слышаться страдания, а струны балалаек, прямо-таки, визжали от радости и веселья. Потому, наверно, замерли духи, присутствующие на полянке, и, удивляясь способностям домового и берегини во все глаза, широко улыбаясь, наблюдал за танцем Пашка.

Однако неожиданно каханьям и развеселому пению музыкального русского инструмента добавился ужасающе громкий, хриплый крик, точно кого-то убивали. Он, этот хрипящий ор, моментально сдержал пляс Батанушки и Зеленицы, оборвал бренчанье балалаек так, что и они, смолкнув, лишь напоследок вроде гавкнули.

Конец первой части третьей истории.