Курс на жизнь

2. То, что дороже денег

 Они ехали четвёртый час — до города Уола-Уола и окружной тюрьмы штата. И если поначалу Крис всё ещё пребывал в апатии, мало обращая внимание на окружающее, то под конец пути постепенно начал выплывать из тумана безразличия, принимаясь разглядывать попутчиков. По большому счёту все молчали, погружённые в свои мысли. Сидели, склонив головы, или бездумно пялились в окно. Крис посмотрел на свои руки, скованные наручниками, покосился на соседа — плотный афроамериканец непрерывно жевал губу, бормоча себе что-то под нос. Впереди сидел юркий мексиканец, который, поймав взгляд Криса, дружелюбно улыбнулся и подмигнул.       

— Очухался? Тебя надолго?       

— Пятнадцать. — Губы шевелились с трудом, сама фраза не укладывалась в голове, срок, всё ещё казавшийся пустым набором букв, и подавно.       

Мексиканец присвистнул, посмотрел уважительно:       

— Сто двадцать пятая?       

Крис моргнул, не сразу поняв, что имеется в виду. Парень пояснил:       

— Статья. у******о?       

Убийство. Он убил человека и теперь будет нести заслуженное наказание. До сих пор не верилось, что это происходит на самом деле. Всё ещё казалось, что он вот-вот проснётся, и Дженнифер смахнёт волосы со лба и мягко улыбнётся, проворковав, что любит.       

— Да. — Крис с трудом вернулся в реальность.       

— А у меня двести двадцать четвёртая. — Мексиканец смотрел с таким видом, будто ждал какой-то реакции. Но Крис молчал, и тот пояснил: — Мошенничество с кредитками, семь лет.       

Вновь повисло молчание, вдали показались первые постройки, а слева — мрачная громада тюрьмы, куда свернул автобус.       

— Первая ходка? — понимающе кивнул мексиканец, правильно расценив молчание Криса. Тот угрюмо кивнул, чувствуя, как сердце против воли начинает биться чаще с каждым ярдом, что приближал к затянутым колючей проволокой стенам.       

Осознание реальности происходящего настигло позже, настигло во всей своей уродливости, когда вновь прибывших выстроили в шеренгу, заставив раздеться догола, и провели унизительный досмотр.       

— Загибайтесь, девочки! — кричал надзиратель, проходя вдоль заключенных. — Покажите свои булочки папаше Чарли, он сумеет разглядеть все скрытые в вас таланты!       

От унижения пылали щёки, в висках билось глухо, тяжело, хотелось послать всё к чертям и выбить зубы ухмыляющемуся мужику в перчатках, так тщательно досматривавшему анус, словно он надеялся найти там золотой слиток, не меньше. Но права собственного голоса больше не было. Теперь Крис был вынужден начать жить по тюремным правилам. Вставать когда скажут, ложиться по звонку, идти туда, куда говорят и забыть о прошлом, о том, кем был когда-то. Начиналась новая жизнь, размеренная, разлинованная, как тетрадь в клетку, и через ту же клетку теперь на него смотрело небо, — крохотный кусок под потолком в камере.       

После душа им выдали форму с номером, ботинки, бельё. Даже то, в чём привезли, пришлось сдать вместе с часами Патек Филипп — подарок мамы на день рождения. Крис расстегнул браслет и с тоской проводил их глазами, почти физически ощущая, как рвётся последняя связь с домом.       

В камере на двоих уже сидел крупный белый лет сорока. Он бросил угрюмый взгляд исподлобья, глядя, как Крис раскладывает вещи на нижней полке. Потом свесил огромную лапищу и пробурчал:       

— Стэн.       

— Крис.       

— Сколько?       

— Пятнадцать.       

Крис постепенно начал понимать, что здесь не имеет значения твоя прошлая жизнь. Только статья и степень тяжести совершенного преступления. Первый ужин в столовой прошёл относительно спокойно — к нему приглядывались, как и ко всем новеньким, но заводить знакомство или цеплять не спешили. Только юркий мексиканец, кажется, чувствовал себя, как рыба в воде, быстро найдя старых знакомых, и к концу ужина уже хохотал за столом. В первую ночь Крис почти не спал — тяжёлые шаги по коридору, перекрикивания надзирателей, приглушённый шёпот заключённых, изредка — смех, чаще — стоны и задушенные крики. Стэн безмятежно похрапывал, пуская газы, за стенкой кто-то надрывно рыдал в подушку. Личный ад, в который он сам себя загнал, начал отчёт пятнадцати годам.       

— Эй, красавчик! — Попытки растоптать и показать, кто здесь главный, начались после обеда, когда Крис, впихнув в себя желеобразную кашу, ждал звонка, означающего конец приёма пищи. К нему вразвалочку приближались трое: белые, крупные, с наглыми ухмылками на лишённых интеллекта лицах. Крис напрягся, чувствуя каждую мышцу на спине, и поднял спокойный взгляд — в своих силах он был уверен настолько, насколько это вообще возможно здесь.       

— Ты посмотри, какие глазки! — Один опустился рядом на лавку, наклоняясь и заглядывая в лицо. — Кажется, моё сердце разбито!       

Его друзья заржали, толкая друг друга, заключённые, сидевшие поблизости начали потихоньку рассасываться, освобождая место.       

— А что прячется под этой рубашкой? — Рука потянулась к груди, в попытке проникнуть между пуговиц, но Крис резко перехватил за запястье, надавив большим пальцем на вену. Мужчина взвыл, делая стремительный выпад второй рукой, но и она оказалась в цепком захвате.       

— Если хочешь найти себе девочку, то обратился не по адресу, — спокойно сказал Крис, не сводя убийственно холодного взгляда. Дружки заворочались, не спеша подходить, а Крис, откинув от себя чужие руки, поднялся, машинально отряхнувшись, и пошёл к выходу.       

Второй раз к нему подкатили в душе, на этот раз двое. Действовали молча, били тихо, пока Крис пытался промыть глаза от мыльной жгучей пены. Первый удар пришёлся по почкам, и тут же, не давая оправиться, в солнечное сплетение, заставив согнуться. Избивали быстро, со знанием дела, и когда ушли, он ещё минуту лежал, пытаясь отдышаться, глядя, как кровь, смешиваясь с водой, утекает в слив на полу. Злости не было, было отчаяние, тоскливое, глухое. Кому в этой клоаке понятны слова о достоинстве, правилах, чести? Здесь своя честь, свои правила, а достоинство — непозволительная роскошь, которую очень легко потерять.       

Всё решилось во дворе на четвёртый день заключения. Крис угрюмо сидел на столе, наблюдая за игравшими в баскетбол, когда к нему подошёл знакомый мексиканец. Присел рядом и хмыкнул:       

— Здорово тебя отделали, а?       

Крис покосился на него, не пытаясь выяснить, откуда узнал. Здесь каждый чих разносился по всей тюрьме, не стоило и стараться что-то скрыть.       

— Меня, кстати, зовут Тони. — Мексиканец протянул руку. — Ты ведь Крис? Я про тебя слышал, ты убил свою жену, да?       

Отвечать не было смысла, вопрос явно бы из разряда риторических.       

— С тобой хочет поговорить большой человек. Пойдём.      

Отнекиваться тоже было бессмысленно — если кто-то из державших порядок что-то решил, то личные предпочтения отходили на десятый план. Крис и Тони пересекли двор и остановились у лавки, на которой, развалившись, сидел сухопарый татуированный мужчина лет шестидесяти.       

— Значит, ты Кристофер Лаберт? — Он окинул Криса внимательным взглядом и кивнул — из-за спины вышел плотно сложенный парень, поигрывая бицепсами. — Покажи, на что ты способен.       

Град ударов обрушился внезапно, без предупреждения, и Крису ничего не оставалось, как отбиваться, поначалу уйдя в оборону. Но стоило противнику ослабить напор и открыться, как он тут же пропустил удар, и теперь преимущество перешло на сторону Криса. Серия коротких, точных попаданий, завершившаяся мощным апперкотом, от которого парень, клацнув зубами, завалился на землю — Крис выпрямился, тяжело дыша, бросая быстрый взгляд на наблюдавшего.       

— Хорошо, — кивнул он, показав глазами на место рядом с собой. — Я — Дик Архитектор, и ты мне подходишь. Мне нужны парни, как ты — умеющие постоять за себя и прикрыть спину в случае чего. Если будешь ходить подо мной, от посягательств остальных гарантировано защищу.       

— Что требуется от меня? — хмуро спросил Крис, пробуя изнутри языком щёку, из которой шла кровь.       

— Полное и безоговорочное подчинение приказу, без вопросов. Я читал твоё дело — ты ведь служил. Значит, знаешь, что к чему. — Дик пожал плечами. — Будешь подчиняться — проблем у нас не будет. Усёк?       

В этот вечер Крис вступил в банду Архитектора. Через неделю обзавёлся первой татуировкой — два куба, проходящие друг через друга, на левом плече. А ещё от Тони узнал, откуда Дик получил своё прозвище — он виртуозно разделывал людей, собирая из частей тела геометрические фигуры.