ИСПОВЕДЬ БЕЗ ГЕРОЯ

Часть 1 Глава 1

Советский Союз. Ленинград. Начало "перестроечных" времен. Лев Маркович Розенталь, двадцатидевятилетний докторант филологического факультета ЛГУ, сидел в собственной - недавно полученной (на Гражданке) однокомнатной квартире - и обдумывал дальнейшие пути творческого роста. Перспектива была весьма заманчивая. Через год защита диссертации. Вероятность получения кафедры. Год-два-три - и профессорского звания. Правда смущало его (кого подобная перспектива вообще могла смущать?) другое. В стране начались - "необратимые" перемены. А вот он, как бы, выпадал из всеобщего - и как ему казалось действительно охватившего всех - "процесса". Или он все же забегает несколько вперед... Неужели так уж все поддались призыву "партии и правительства" к изменениям; изменениям, прежде всего, в своем сознании? Нет, конечно, часть из его ближайших знакомых (хм, ближайших? И это с его-то необщительностью, если не сказать вообще - нелюдимостью?..)... И все же,-- часть из его некоторых (или все же ближайших?) знакомых, бросили (именно в подобной трактовке - "бросили", а не как им кажется: "временно оставили") бесперспективную, в свете начавшихся изменений, карьеру ученых, подавшись "на вольные хлеба" (т. е., как считал Лев Маркович, соблазнившись "легким" заработком, и пойдя в услужение к "кооператорам"). Кто-то, впрочем, сам стал таким. Новым хозяином жизни,-- как недовольно вздыхал Розенталь.

  Хотя, кто бы, что, не говорил, а Лев Маркович не понаслышке знал о трудностях подобного вида деятельности. Его родной брат - близнец, Генрих, когда-то, также как и он, защитивший кандидатскую диссертацию (правда, по экономике),-- уже как год "поставил крест" на карьере ученого, организовав кооперативное кафе, где сам же, пока, и работал за повара (готовить он всегда любил), да официанта. (Чуть позже, правда, ему пришлось взять небольшой штат). Правда, брат оказался в несколько в выигрышном положении. Во-первых, знание экономической теории. Во-вторых, в юности он серьезно занимался вольной борьбой; выполнив в 17 лет (бросил борьбу -- в 18) норматив мастера спорта. Так что, местная "братва" уважительно обходила "товарища по сборной" стороной.

  Но что до Льва Марковича, он нисколько не собирался заниматься бизнесом. Для него было намного ближе сидеть в тиши собственного кабинета, оградив себя от окружающего мира, и копаться в книгах, написанных другими. И пусть Генрих (брат) порой презрительно смеялся над "никому не нужными" открытиями. Это был вопрос спорный. И древний. И решать что "первично" материя или сознание - было решать не Генриху. О чем Лев Маркович и намекнул брату.

  К тому же, Лев Маркович изначально выбрал науку, которая только косвенно влияла на события текущей жизни. (Вероятно,-- общая "специфика" гуманитарного профиля). И он никогда и не стремился приложить полученные знания к реальной жизни. Чувствуя себя одним из "избранных", Лев Маркович тайно подпитывался этой идеей. И для него - это было несравненно больше богатств, которые вскоре стал накапливать (дела шли удачно) его брат.

  Труды же Розенталя, больше подходили тем, кто уже получив предварительную, начальную, базу - решил не останавливаться "на достигнутом".

  Лев Маркович занимался литературоведением. Ему было интересно анализировать, разбирать, раскладывая на мельчайшие составляющие литературный текст; выискивать и сопоставлять детали, замеченные или не замеченные другими исследователями; нравилось обнаруживать подводные камни ("заботливо" запрятанные автором); находить в тексте что-то не замеченное и самим автором, интерпретируя смысловое значение известных всем строчек (Розенталь специализировался на зарубежной литературе XX века) с каких-то новых позиций.

  Помимо науки, Лев Маркович занимался еще и преподавательской деятельностью.

  В детстве, перенеся очередное (болел он часто) заболевание верхних дыхательных путей (скорее всего, обычная простуда переросла в воспаление легких), он твердо решил заниматься спортом и закаляться. И как-то, поддавшись на уговоры одноклассника Славика Слободина (было им тогда лет по 9-10) сбежал вместе с ним из дома, с решимостью (которой никогда раньше не отличался) намереваясь покорить какую-нибудь гору (уральского хребта, например, неподалеку от которого находился их город).

  У Зои Карловны (мамы Левы Розенталя), если бы она заметила в момент этой самой "решимости" глаза своего сына,-- вероятно, появился бы очередной повод задуматься: "о неисповедимых путях господних...". Будучи правоверной иудейкой, Зоя Карловна весьма набожно относилась к вопросам воспитания детей, предпочитая растить их в духе и смирении (держа, как бы заодно, и в крепком кулаке). Интересно, что все это нисколько не мешало ей "разносить в пух и прах" (на своих лекциях по атеизму) "божественность проведения". Она была лектором местного горкома партии. И впору было действительно воскликнуть: "Неисповедимы пути Господни!".

  Но, как бы то ни было, мальчики решили доказать (быть может, в первую очередь - самим себе) существование у них воли и отваги. (А еще: смелости, характера, силы, и т. п. качеств, о которых они читали в книгах. А, учитывая, что свою лепту вносили еще и киногерои, -- почему-то все как на подбор невероятно смелые и отважные, -- то вполне можно было заключить, что каких-либо шансов "отступить" - у наших маленьких друзей не было).

  Тогда, мало кто из взрослых понял, что произошло. Но когда "беглецов" через несколько дней, казалось, безуспешных поисков все же нашли (чудом... чудом...), то состояние детей было жуткое. Вернее, в живых перед поисковиками предстал только один мальчик - Лева, который, грязный и оборванный (и, как оказалось позже, -- с тяжелейшей травмой психики) сидел возле тела "разбившегося" при падении со скалы друга.

  После этого, Лев, - а его отец, Марк Станиславович, буквально за день до того как их нашли, -- слег "с инфарктом" в больницу (и врач признался, что шансы на выздоровление - минимальны) - внезапно перестал говорить (как говориться - вообще). И только через год, когда Зоя Карловна (ее муж, почувствовав внезапное улучшение "отпросился домой", где и умер "от разрыва сердца", только переступив порог и увидев то состояние, в котором пребывал его сын, у которого начала прогрессировать шизофрения), перебрав множество врачей и не меньшее количество "народных целительниц" ("бабок") уже была готова в бессилии опустить руки (давно уже отказавшись и от веры, и от атеизма, и сама уже находилась в некой прострации, потеряв смысл жизни), как для всех неожиданно - мальчик начал говорить. Сам. Причем, начала "отступать" и шизофрения (быть может, и не она это была вовсе). И единственно, что могло как-то напомнить о произошедшей трагедии,- сильное заикание Левы Розенталя. И словно следствие этого - в иные моменты он вполне сознательно предпочитал молчать, чем ловить на себе недовольные взгляды его невольных собеседников, потерявших терпение "узнать",-- что же такого им хочет сказать этот заика. (Причем, вполне естественно, что "проблема" виделась Леве больше, чем она была).

  Все свое детство и молодость мальчик (благодаря маме) боролся с недугом. Пока (совместными усилиями) они не добились того, что Лев стал говорить, более-менее, сносно. И, вероятно, именно подсознательная боязнь возвращения заикания повлияло на то, что Лев Маркович не прекращал своих тренировок (в риторике) и в зрелом возрасте. И, как итог,- его лекции были самыми популярными у студентов. (Выступая, скромный, тихий, и "забитый" в обычной жизни профессор Розенталь преображался, импульсивно и живописно высвечивая образы героев какого произведения, выхватывая картины "судьбоносных" моментов, вычерчивая обязательные и важные, на его взгляд, сюжетные линии произведения, обращая внимание на мельчайшие, ранее упущенные его "коллегами" детали).

  Однако, ни научная, ни преподавательская деятельность в последнее время уже не приносили истинного наслаждения. Конечно, причиной могла служить всего лишь накопившаяся усталость. Лев Маркович это понимал. И, быть может, оттого - и не волновался так. (Не то, что в первый раз, -- когда он с ужасом стал понимать, что то, чему он посвятил жизнь - ускользает от него).

  К тому же, аналитический ум Розенталя просто требовал разрешения начинавшегося конфликта. И это было возможно, только докопавшись до истоков того, -- почему, подобное, -- стало "возможным".

  Долгое время Лев Маркович терялся в догадках, находя каждый раз все новые и новые (возможные) причины случившегося. Но каждая из этих "причин",-- явно никак не располагала к тому, чтобы считаться "основной".

  Стремление довести начатое до конца (анализ себя - оказался не менее интересен чем анализ других; тем более, что, и "рука то,-- как говориться,-- уже "набита") привело Льва Марковича сначала до увлечения его философией; а после,-- и до психоанализа с психиатрией.

  Вот где, он понял, простор для исследований! Вот где, должно быть, скрывается первопричина, как случившихся с ним несчастий, так и мотивационная составляющая вообще -- его поведения.

  Лев Маркович с головой окунулся в изучение новых для себя дисциплин. Через время, он (с некоторым сожалением) отодвинул в сторону психиатрию (и, в первую очередь, из-за стремления ее воспользоваться в первую очередь медикаментозным разрешением проблемы). А еще через время,-- примерно тоже самое и произошло с психологией. (Чуть раньше - и с философией).

  В итоге, Розенталь сосредоточил свое внимание на психоанализе - глубинной психологии. Только благодаря глубинной психологии, поиску причин в бессознательном (а не того, что лежало на поверхности, и было основой методологических баз и общей психологии и психиатрии) он мог приблизиться к истине.

  Была и еще причина, по которой Розенталь остановил свой выбор на психоанализе. А дело все в том, что с недавних пор, Лев Маркович начал испытывать какое-то непонятное (пока еще?!) состояние тревожности, в иные разы, -- сменяемое настоящими страхами; в результате которых - характер его жизни (в социуме) приобретал форму настоящего затворничества. Более того. Ночью он боялся темноты и всевозможных шорохов. Днем, -- людей, и слишком открытых пространств. Все чаще ему стало казаться, что люди шепчутся за его спиной (конечно же,-- о нем!). Он стал (слишком часто) ловить на себе недоуменные взгляды коллег и студентов (вернее - ему казалось, что он теперь постоянно находится в зоне всеобщего внимания, ну и, конечно же, какие еще могут быть их взгляды, кроме как недоуменными?). Иной раз, ему даже казалось, будто бы кто-то его окликал, но, оборачиваясь - никого не находил. И делал вывод,-- или ему это "казалось"? Или - эти "враги", когда он оборачивался,-- делали вид, что звали не его!? Суматошные мысли (количество которых с каждым днем увеличивалось в геометрической прогрессии) теперь роем кружились в его голове. И с невероятным усилием, Льву Марковичу удавалось (пока еще, как он понимал, удавалось) находить тот единственный смысл (собственной речи), который был необходим в начатом (или поддерживаемом) им разговоре.

  Но иногда ему случалось не сразу находить эту мысль; и тогда приходилось делать неимоверное усилие, чтобы как-то выкрутится из создавшейся ситуации. И даже если это ему удавалось - он все равно подозревал, что собеседники - все поняли. И смеются - ему вслед. А иногда, на Льва Марковича находил такой приступ внезапной ярости, что он, бывало, смущал своих собеседников тем, что, на полуслове обрывая разговор, куда-то быстро удалялся на длинных (рост-то у Льва Марковича был за метр девяносто) и тонких (с весом всегда был недостаток) ногах. Но это, вероятно, была меньшая неприятность, нежели тогда, когда он оставался (вернее - что-то его "задерживало"), и те же самые собеседники становились свидетелями самой настоящей площадной брани со стороны их (как его называли за глаза) "тихони", который теперь исходил слюной, намериваясь ударить ближайшего "собеседника".

  Но бывало и так, что со Львом Марковичем случался внезапный "стопор". И проходило несколько минут, прежде чем застывший на месте профессор Розенталь, как ни в чем не бывало, продолжал жить своей обычной жизнью.