Ангел - хранитель

Глава 9.4

В аэропорту Франсуа, сверкнув на прощанье своей ослепительной улыбкой, попросил меня не потерять до его приезда хорошее настроение. Я улыбнулась в ответ и сказала, что сделаю для этого все, что от меня зависит. Если бы действительно это зависело только от меня! Он кивнул так, словно мои возможности не оставляли в нем никаких сомнений, прошел через турникет и направился к окошку регистрации.

Домой! А где он? Все – можно уже не прятаться. Я завертела во все стороны головой, пытаясь найти подходящее место, где он мог бы материализоваться, не привлекая к себе внимания. 

Где-то у моего левого плеча раздалось тихое: – Татьяна, не суетись. Подожди секунду.

Вдоль стеклянной стены здания аэропорта ко мне приближался носильщик, толкающий перед собой тележку с горой наваленных один поверх другого чемоданов. Люди перед ним расступались во все стороны; я тоже отскочила. Когда он проехал, я увидела, что прямо напротив меня, привалившись плечом к стене, стоит – он. Небрежно так стоит и хитро улыбается.

Опять какой-то провал во времени образовался. Вот только что я провожала – по служебной обязанности – почти неизвестного мне француза, с нетерпением ожидая момента, когда смогу, наконец, отправиться домой. И вдруг у меня возникло ощущение, что я примчалась в этот аэропорт, чтобы встретить этого, еще менее мне известного … чуть не сказала: человека. И все эти толпы возбужденных пассажиров не вызывали у меня ни малейшей зависти, ни малейшей мысли о том, что вот все куда-то едут, а я все здесь да здесь. И металлически-очаровательный голос из динамика не перечислял, воркуя, названия далеких, экзотических мест, а словно приглашал этих людей убраться куда подальше с моего пути, чтобы я могла побыстрее подойти к нему.

Я молча стояла, не двигаясь с места. Ну, подойду я к нему – и что? На шею бросаться? Так я еще вчера ни сном, ни духом о нем не ведала. «Привет» говорить? Так вроде сегодня уже виделись…

Улыбка сползла с его лица, сменившись озабоченной нахмуренностью. Он оторвался от стены и, лавируя между людьми, сумками и чемоданами, сам подошел ко мне.

– Что случилось? – спросил он, внимательно всматриваясь мне в лицо.

– Да ничего, – пожала я плечами. – Поехали, что ли?

Мы вышли из здания аэропорта и пошли на стоянку такси. По дороге я молчала. В голове у меня все так же роился миллион вопросов, но не в такси же их задавать. Мне вдруг захотелось в маршрутку, в тот самый дальний угол, где можно отгородиться от всех вокруг и тихо говорить на самые безумные темы.

– А зачем ты француза в парк тащить собралась? – вдруг спросил он. Очередь подвигалась довольно быстро, и вот уже перед нами осталось лишь одно многочисленное семейство с невероятным количеством багажа. Шум они издавали совершенно немыслимый. Трое детей носились вокруг родителей, карабкаясь на чемоданы и расстегивая карманы на сумках в поисках то воды, то еды, то еще чего-нибудь. Родители о чем-то спорили, время от времени рявкая на любимых чад и подтаскивая их за шиворот – кто под руку попался – к себе.

– Я просто подумала, что лучше на свежем воздухе погулять, да и тебе… – Я запнулась. –  Подожди, откуда ты знаешь, о чем мы говорили?

– Как это – откуда? – Он удивленно глянул на меня. – Я же все время рядом сидел.

– Но мы же по-французски говорили! – чуть не взвизгнула я.

– Ну и что? – Он даже глазами захлопал.

– Ты понимаешь по-французски? – медленно и отчетливо произнесла я.

– Ну конечно. Если ты говоришь по-французски, значит, и я – тоже, – ответил он тоже по-французски. Говорил он с каким-то странным акцентом – не нашим, но явно не на родном языке – и абсолютно непринужденно. – Как ты себе это представляешь: ты беседуешь с кем-то, а я понятия не имею, о чем речь идет? А вдруг я что-то важное пропущу?

Стоящая перед нами пара покосилась на нас, и продолжила спор чуть тише. Мать куда решительнее одернула детей, велев им вести себя прилично (в присутствии иностранцев, надо понимать), но на них чужестранная речь не произвела ни малейшего впечатления. И когда только у наших людей эти комплексы появляются? Дети же ими не страдают!

– А ну, расскажи мне, что он на выходные делал? – решила я удостовериться на всякий случай.

– Да ничего особенного. Бродил по городу, в пару магазинов зашел – цены его чуть наповал не убили. А, вот – в кино ходил; еле-еле русский фильм нашел, повсюду одни американские были.

Я просияла. Вот оно, решение проблемы! 

– Ну, все, теперь ты не отвертишься! – Я торжествующе наставила ему в грудь указательный палец. – Теперь ты мне – прямо сейчас – ответишь на все мои вопросы.

Он застонал. 

– О, Боже! Татьяна, я тебя просто не узнаю. Ты же, вроде, слушать других предпочитаешь.

– Я сама себя не узнаю. И слушать я, между прочим, не отказываюсь – но сейчас я хочу услышать то, что мне интересно.

Подошла наша очередь. Поскольку вещей у нас с собой никаких не было, уже через минуту машина тронулась с места.

– А по-английски ты тоже говоришь? – сменила я язык.

– Говорю. – Он уже опять разулыбался. – Я же объяснял тебе, что в любой ситуации у меня всегда под рукой оказывается все, что в ней нужно.

У меня уже голова закружилась. 

– Слушай, а мне нельзя как-нибудь к вам попасть? Я бы с удовольствием еще пару языков выучила. В смысле, не выучила, а просто … выучила.

Он вдруг напрягся, глядя прямо перед собой.

– Да ты не волнуйся, я ведь не напрашиваюсь! – тут же дала я задний ход. – Я просто так спросила.

Судя по всему, я – по незнанию – переступила какую-то черту. Ладно, вернемся к вопросам о его работе. От них он, по крайней мере, не вздрагивал. И продолжу я этот разговор, пожалуй, по-английски – что-то я давно в нем не практиковалась.

– Я все-таки хотела бы услышать, почему ты появился рядом со мной именно три года назад, – осторожно начала я, внимательно следя за его реакцией.

Вроде расслабился. Глаза закатил. Вздохнул. Голову ко мне повернул. 

– Татьяна, это – вопрос очень простой, и одновременно – очень сложный.

– Для меня? – натянуто спросила я. Опять он меня разозлить пытается, чтобы увести разговор в другое русло.

– Для тебя, – спокойно кивнул он.

А вот ничего у тебя не выйдет! Я понимаю, что слабое, недоразвитое человечество не доросло еще до понимания проблем космического масштаба, но нечего играть на его самолюбии! Это ничтожное человечество всю свою жизнь разыскивает себе на голову проблемы посложнее, и ничего – пока они нас еще не похоронили.

– Давай проверим, хватит ли у меня ума для простой части. Говори. – Я растянула губы в ободрительной – как я надеялась – улыбке.

Он настороженно прищурился. 

– Три года назад ты изменилась.

Гм. Действительно просто. Проще некуда. И, действительно, как-то все сразу прояснилось. 

– В каком смысле – изменилась?

Он ответил мне все тем же спокойным тоном, который совершенно не вязался с напряженностью его взгляда. 

– Ты сознательно оторвалась от социума.

Похоже, мы как-то незаметно для меня перешли к более сложной части. Мог бы и предупредить. Эта фраза напомнила мне разговоры с Алешей Молчуном: все слова по отдельности понятны, а в кучку никак не складываются. 

– Чего-чего я сделала?

– Теперь ты видишь, что я имел в виду? – Он вздохнул. – Сложность твоего вопроса заключается в том, что ответ может оказаться совсем не коротким. 

– Вот и отлично; ты же знаешь, я люблю слушать.

– Хорошо. – Он немного помолчал. – Почему люди живут в обществе?

– Потому что они – люди; потому что им нужно общение с себе подобными. Это, кстати – однокоренные слова.

– Правильно. Но ведь люди – разные; и кто-то дня не может прожить без пресловутого общения, другой – делает это время от времени, а третий – и вовсе прекрасно без него обходится. Вот и получается, что общество строится на потребностях тех, кто не может оставаться один, кому страшно в одиночестве. Тоже кстати, однокоренные слова. Но нужно оно не всем, и не все в него вписываются.

– И ты хочешь сказать, что к таким асоциальным элементам, как я, и приставляют ангела-хранителя – поскольку они не могут рассчитывать на защиту собратьев?

– Не ко всем. Преступники – тоже асоциальны, но их мы не охраняем, поскольку их действия – это, скорее, животный акт, даже если они продуманы. Я же сказал, что ты осознанно вышла из социума. Три года назад – по каким-то, неизвестным мне, причинам – ты решила не следовать больше общепринятым схемам и моделям, ты решила руководствоваться в своей жизни только своим пониманием правильности и неправильности.

С ума сойти. Три года назад, после разрыва с Юрой, меня до такой степени все заклевали, что я действительно решила больше не слушать ничьих советов и поучений, поскольку поняла, что жить, как все, у меня все равно не получается. И что бы вы подумали? Ко мне тут же ангела-хранителя приставили! Правильно, строптивых нужно укрощать исподволь, незаметно.

Он, похоже, решил дать мне время прийти в себя. Но ненадолго. 

– А такое решение является одним из первых признаков последней жизни.

Я судорожно сглотнула. Может, мне попросить водителя ехать чуть помедленнее? Все это нужно, как парашют, в голове укладывать – мне же времени от аэропорта до дома может не хватить!

Он вдруг усмехнулся и хитро прищурился.

 – Как ты относишься к мысли о том, что человек – возможно – живет не один раз?

Ну, конечно, не один раз, если мы только что о последней жизни говорили! Первая часть звучит неплохо, а вот вторая мне определенно не нравится. 

– Очень положительно отношусь, – осторожно буркнула я.

– В самом деле? – Он качнул головой, словно удивляясь такому ответу. – А как ты относишься к тому, чтобы не один раз оканчивать школу?

– От начала и до конца? – На всякий случай переспросила я.

– Разумеется. Но только представь себе, что после каждого цикла обучения в голове у тебя остается процентов десять пройденного материала. Поэтому, чтобы получить полное образование, тебе нужно повторить этот цикл пять, десять, может, даже пятнадцать раз.

Я попробовала представить себе «Пятый, десятый, нет, пятнадцатый раз – в первый класс». 

– Ужас, – содрогнулась я.

– Тогда почему тебе нравится идея о повторяемости жизни?

– Ну, это же – совсем другое дело!

– Почему другое? В течение жизни человек учится – не только в школе или университете, а просто жизни учится: пониманию, терпимости, умению анализировать и делать выводы. Вы же сами говорите, что мудрость приходит с годами. А ко всем ли она приходит в зрелом возрасте?

Ох, не ко всем, подумала я. У некоторых – наоборот, с возрастом мизантропия развивается: «В наше время небо было голубее, а сахар – слаще». У нас для таких случаев, правда, другая поговорка есть: К старикам нужно относиться, как к детям – снисходительно.

– Вот потому и нужно человеку не одну жизнь прожить, – продолжил он, – чтобы научиться всему, что может дать ему пребывание на земле.

– А сколько их всего, жизней-то?

– У каждого – по-своему; от пяти до пятнадцати.

– И у каждого есть последняя жизнь? – тихо спросила я.

– У каждого, – так же тихо ответил он.

Я замолчала. Как-то печально мне стало. Последняя жизнь. И больше ничего этого у меня уже не будет? Я глянула за окно. Мимо проносились голые еще деревья, уже пробивающаяся на обочине трассы трава, далеко отстоящие друг от друга домики, другие машины… И только высоко над головой, в неподвижном небе застыло несколько пушистых, белоснежных облачков, и солнце зависло над горизонтом. Им-то что до наших терзаний?

С другой стороны, большинство людей живет в твердой уверенности, что ни один день их жизни никогда больше не повторится. И ничего. Каждый раз завтрашнего дня ждут, хоть и приближает он их к неизменному концу. И в депрессию никто не впадает, и руки не опускаются: все равно, мол, помирать, так чего надрываться? Может, сидит где-то в самой глубине нашего подсознания уверенность в том, что есть у нас еще пара-тройка запасных попыток?

– А после последней жизни – что? – Еле выговорила.

Он молчал до тех пор, пока я не повернула к нему голову. Он внимательно всмотрелся мне в лицо, и, судя по всему, то, что он увидел, ему не понравилось. 

– Татьяна, я обязательно отвечу на этот вопрос. И на все другие. Я обещаю. Но только – завтра. На сегодня тебе, по-моему, уже хватит новостей. И потом – смотри, мы уже к городу подъезжаем. Давай, лучше подумаем, что мы завтра делать будем. У нас ведь выходной, честно заработанный.

Ох, что-то не хочется мне сейчас про завтра думать – и о том, к чему оно меня приблизит.

 – Вот завтра и подумаем. Не хочу я никакие планы строить.

– А может, погуляем? Ты никому не говорила, что тебе на работу идти не нужно? А то еще нагрянут…

– Погуляем? Не знаю. Я бы лучше дома посидела…

– Ты всю зиму дома сидела. И я с тобой. Сколько можно? И потом – кто уговаривал Франсуа, что свежий воздух полезен для здоровья?

Вот так, пререкаясь о здоровом образе жизни, мы и подъехали к моему дому. Уже совсем стемнело. Я глянула на часы. Ого. Полдевятого. Какой длинный был день.