Ангел - хранитель

Глава 12.2

Естественно, она продолжила именно тем вопросом, которого я так страшился. Впрочем, упомянув об аде, она дала мне возможность еще немного потянуть время, но я уже сомневался, стоит ли это делать. Если я отмахнулся от самой страшной в человеческой жизни угрозы, как от детской сказки, то что же она вообразит себе вместо нее? Лучше уж говорить как есть – и побыстрее. Но, судя по ее реакции, что бы она ни вообразила, реальность показалась ей намного страшнее. Странно. Действительно странно. Они кладут тела своих умерших в землю, где те обогащают почву, давая жизнь близ растущим деревьям и кустам – и это их не возмущает. Некоторые их религии говорят о том, что человек в последующей жизни может оказаться животным или даже камнем бесчувственным – и это их не страшит. Всю свою жизнь они панически боятся боли и страданий – и цепляются за полную ими жизнь всеми возможными средствами.

Я решил вновь обратиться к аналогии. Они ведь так громко кричат о правах личности – так вот оно право выбора: прожить достойную жизнь или нет – и не под угрозой наказания адом. Они ведь и на работе у себя точно так же выбирают: либо учиться постоянно, за все новые задачи браться – и продвигаться вверх по служебной лестнице, и не до пенсии, пожизненно; либо сидеть тихонько на своем месте, одно и то же изо дня в день делая – и дай Бог дотянуть до пенсии, а там – в деревню, картошку выращивать. Вперед по службе их ведь тоже никто палкой не гонит. И когда они к нам попадают, это – тоже … вроде продвижения по службе. А если не хотят и дальше напрягаться, тогда мы им, по крайней мере, отсутствие боли и страданий обеспечить можем.

Она все так же возмущалась нашей жестокостью по отношению к ничего не подозревающему человечеству. Пришлось ей о своей функции напомнить. Жестокость! Вот так они во всем. О правах – громко, об ответственности – ни полслова. Хороший поступок совершили – в крик: «А награда где?»; плохой – в нытье: «Да войдите в положение! Да меня подставили! Да дайте мне еще один шанс!». Технический прогресс уже за рамки планеты вышел, а психология – первобытная. Я украл верблюда – хорошо; у меня украли верблюда – плохо. У них и справедливость вот такая двуликая: защищает их – зовется милостью; наказывает – зовется жестокостью.

Но вот опять подошла моя очередь интересоваться отдельной единицей этого самого человечества. Вот прямо сейчас, пока не забыл – чего она так злится из-за комплиментов? Она тут же разделила их на две категории. Ага, значит, не только мне иногда трудно ответить однозначно. То, что ей приятна похвала за хорошо выполненное дело, меня не удивило; но что плохого-то в комплиментах ее внешности? Ведь действительно на нее смотреть – одно удовольствие, и похвала ее внешности – это всего лишь благодарность за такое удовольствие. Ах, да, как я сразу не догадался: она ведь у нас – не красавица. А мужчины вокруг, которые на нее внимание обращают – словесно и не только – вообразившие себе невесть что идиоты. Хотя, впрочем, последняя мысль не вызывает у меня особых возражений.

Но когда она перешла к своим аналогиям (как же она, однако, быстро все схватывает!), со мной случился истерический припадок. Я представил себе, как озвучиваю то удовольствие, с которым подаю ей плащ или куртку, словами: «Мне так приятно помочь одеться такой тщедушной коротышке» – и меня согнуло пополам от хохота.

Ну, хоть раз она мне дала возможность посмеяться вволю? Когда она сказала, что проголодалась, смех с меня как рукой сняло. Как я мог забыть? У меня сами собой брови на лоб полезли. Я ведь сам утром сказал, что прослежу за тем, чтобы она голодной не осталась, и что? Нет, мы не пойдем в кафе – я ее туда поведу, и накормлю, как следует. Э… В кафе деньги нужны, это я точно знаю. Что же я утром, перед выходом, об этом не подумал? И тут я вспомнил утренний эксперимент… Но мне нужно знать, сколько этих самых денег нужно – я же на это никогда внимания не обращал. Опять она про свои деньги?! Да в конце концов! Сама ведь утром видела, что я кое-что все-таки могу!

Умножив названную ею сумму на три (я накормлю ее как следует!), я потащил ее в конец парка. Там люди даже на горизонте не просматривались – можно будет спокойно исчезнуть и  снова появиться. Это…? Это … что такое? Опять она спрашивает? Глянув на ее довольное лицо – мы действительно шли в конец парка – я просто дар речи потерял. Я свернул с полдороги – с половины моей, между прочим, дороги – чтобы раздобыть денег ей на обед, а она ситуацией пользуется? Ну, подожди – пойдем мы назад, я тебе все припомню!

И тут я услышал вопрос, который меня не просто обескуражил – он меня почти до смерти напугал. Как меня зовут? У нее что, амнезия на почве голода? Мы ведь уже почти два дня общаемся, я же сразу сказал ей, что я – ангел, она что, забыла? А другие ангелы здесь причем? Да зачем нам называть как-то друг друга? Вот она сейчас на меня смотрит – и что, не знает, с кем говорит? Гм. Я, правда, почему-то частенько ее Татьяной называю… Кто безликий? Я – безликий? Только потому, что у меня отдельного имени нет? А что ж у них-то каждый второй – Саша, а каждая вторая – Маша, и никто не возмущается, не удивляется, что все эти Саши и Маши – разные?

Она вдруг вскипела, но потом почему-то успокоилась и тихо сказала, что ей странно, что у меня нет имени. Хм. Отдельного, личного, только моего имени. Значит, она хочет, чтобы с ней был не просто ангел, а ее особый ангел. Эта мысль мне понравилась. Потом я это имя, конечно, забуду, но сейчас, пока я рядом с ней, если ей так удобнее…, почему бы нет? Я предложил ей самой выбрать мне имя, и она просияла.

И тут же вернулась к одному из самых сложных – для меня – вопросов. О еде. Вот с Татьяной так всегда: хочешь нарваться на неприятный разговор – расслабься. Я остановился. Ладно, расставим все точки над i. Одно дело – говорить в целом об энергетической субстанции, которой питается наше общество; совсем другое – подтвердить, что я тоже существую за ее счет. Ох, сейчас она взовьется. Не исключено, что закроется вопрос не только о моем имени, но и об обеде со мной. Вот сейчас опять обзываться начнет…

Но она вдруг вся прямо засветилась. Это еще с какой стати? Ну и что, что я не могу хулиганов раскидать….

….

….

Наконец, я обнаружил, что в легких у меня все-таки есть воздух. Который вырвался оттуда с криком. Она … решила … оскорбить меня … всеми … возможными способами?! Сначала приблудный щенок … безденежный, потом – безликий, а теперь еще и хилый?! Я вспомнил, как – почти каждый день – прыгал, перекатывался, проскальзывал в невозможные щели, замирал в любых углах в невозможных позах – часами… С ней в коридоре ее чертовом умудрялся разминуться, по стенке размазываясь, на крыше такси распластывался… Об этом я ей и сказал. Почти спокойно. И что же я в ответ услышал? Она хочет на это посмотреть. И блеск в глазах мечтательный.

Конечно. Разумеется. Совершенно естественно. Она хочет посмотреть на меня на крыше машины, едущей со скоростью сто шестьдесят километров в час. А еще лучше – так ей будет удобнее – чтобы я бежал рядом с этой машиной, на скоростной трассе в четыре полосы, время от времени расталкивая нахалов, пытающихся обогнать ее машину со всех сторон. А если впереди окажется медлительный увалень, я вскочу на бегу к нему на крышу, перекачусь по ней (главное, чтобы ей было хорошо видно!) и, свесившись к нему вниз головой, вежливо объясню ему, по какой полосе ему ехать. Затем я спрыгну на землю и, изящно (разумеется, изящно!) увернувшись из-под его колес, вернусь на свое место у ее окна. Где она – возможно – похлопает меня по плечу за удачный трюк.

Все. Это ей с рук не сойдет. Я быстро огляделся по сторонам – мы уже почти дошли до забора. Ага, вон, кажется, то, что мне подойдет. Хотела посмотреть – сейчас увидит. Я ей сейчас покажу, что я могу и что – нет.

Схватив ее за локоть и даже не заметив, сопротивляется она или нет, я подтащил ее к скамейке, стоящей рядом со старым дубом, нижние ветви которого выглядели особо заманчиво-обнадеживающими. Вот с этого места ей будет лучше видно. Сказав ей об этом, я подошел к дереву и закинул голову, прислушиваясь к своим ощущениям. Во всех мышцах у меня уже возникло приятное напряжение – как сегодня утром, когда я нагружал их по очереди, словно проверяя их наличие. Мне вдруг захотелось заставить их поработать! 

Я подпрыгнул, зацепившись руками за ветку, пару раз дернул за нее – вроде, выдержит – и, раскачавшись, как следует, выжал стойку на руках. Ве-ли-ко-леп-но! Нет, не очень. Став на руки, я оказался спиной к ней – я же не вижу ее реакцию! Качнувшись, чтобы взять размах, я переставил руки и повернулся к ней лицом, расплывшись в улыбке, когда увидел, что она стоит возле скамейки, глядя на меня во все глаза. Вот умница – хоть раз послушалась, осталась на месте!

Я постоял там еще пару мгновений, с удовольствием убедившись, что удерживаю равновесие без малейшего напряжения. А если сейчас «крокодила» сделать? Да ладно, потом – в этот парк мы обязательно еще вернемся, и не раз! Я послал ноги вниз и почти сразу оторвался от ветки, сгруппировавшись в полете так, чтобы мягко – в развороте – приземлиться на том же месте, где я подпрыгнул.

… и мне тут же захотелось сделать это еще раз! Мне захотелось вскарабкаться по это дерево повыше, перебрасывая свой вес с руки на руку; мне захотелось пройтись по земле колесом; мне захотелось… У меня все тело звенело от переполняющей его силы, которая требовала выхода. Как же все-таки здорово использовать ее просто так, а не для того, чтобы прятаться, скрываться, притворяться!

Глянув на Татьяну, я увидел, что она уже присела на скамейку и небрежно оперлась на нее руками. Вот черт, я тут развлекаюсь, а ей-то скучно, наверное. Да она же еще и голодная! Ладно, пора идти.

Подходя к ней, я вдруг подумал, что ей будет легче понять меня, если она и сама испробует это ни с чем не сравнимое удовольствие от власти над своим телом. А я ей, конечно, помогу. На легкоатлетку она совсем не похожа, стойку вряд ли осилит, но весу-то в ней – с цыпленка, так что покачаться на дереве вполне сможет. Мне так хотелось, чтобы она разделила со мной этот восторг!

Я предложил помочь ей взобраться на дерево, но она вежливо отказалась, нетерпеливо ерзая на скамейке. Вот точно уже злится, что поесть не может! Ну, и кто ее заставлял утром в гордую позу становиться? Ничего-ничего, пусть теперь потерпит немножко – зарядку всегда перед едой делают. Это же всего на пару мгновений – покачаться туда-сюда и, может, подтянуться разок-другой. Я протянул ей руку. Ну вот, опять упрямится! Да что она за человек такой? Неужели сама не понимает, что чем дольше сидит здесь – лишь бы доказать мне, что по-моему не будет – тем позже поест. Ну, все, больше я ее уговаривать не буду – она же слов не понимает.

Я подхватил ее на руки. Ну вот, я же говорил – цыпленок! Задохнувшись, она вдруг отчаянно залепетала что-то о своей нелюбви к физкультуре – с детства. Она что, боится, что я ее не удержу? Опять мне не верит? Ну что ж, если одной демонстрации ей недостаточно… Я подбросил ее в воздух (честное слово, баскетбольный мяч больше весит!) и … чуть не оглох от пронзительного визга. С ума она, что ли, сошла? Сейчас милиция набежит! Представив себе, как отвечаю на вопросы о паспортных данных в отделении милиции, я поймал ее одеревеневшее тело, быстро обернулся на месте, оглядывая окрестности, и рассмеялся – от всего вместе взятого.

– Потрясающее ощущение, – признался ей я, не совсем понимая, о чем именно говорю: об ощущении своей силы, об ощущении безграничности своих возможностей, об ощущении ее тела у меня на руках… Хм. Последнее ощущалось, пожалуй, особенно ярко. Я крепче прижал ее к себе, анализируя углубившееся чувство всесилия. И вдруг…

Я перестал видеть свои руки. Татьяна осталась на том же самом месте, в той же самой позе. Но меня рядом не было. В смысле, я-то знал, что никуда не делся, но меня не было видно. Рефлексы сработали – непроизвольный выброс в невидимость. Почему?

В той же самой позе оставалась Татьяна совсем недолго. Она не менее быстро обнаружила мое отсутствие – вернее, видимое отсутствие. И, решив, что опять осталась одна, принялась, как обычно, искать выход из ситуации. Весьма решительно искать. Всеми конечностями. Она изо всех сил колотила ими по воздуху – со своей точки зрения. С моей же, она колотила ими по воздуху и по моему телу, отдавая мне явное предпочтение. Нет, она все-таки своего добилась! Со вчерашнего утра небось ждала этого момента! Нужно ее поскорее на землю ставить, пока она мне что-нибудь не сломала.