Ангел - хранитель

Глава 12.3

Как только она очутилась на земле – почти сразу – я вновь вернулся в видимость. Так, что же все-таки поменялось? Отчего сработала сигнализация? Я пропал из виду, взяв ее на руки. Нет, не совсем. Я подхватил ее на руки раньше – и ничего. Затем я подбросил ее… Может, перегрузка? Да ерунда – какая там еще перегрузка с ее весом-то? Когда я поймал ее, во мне возникло абсолютно незнакомое мне чувство. Нет, не такое уже и незнакомое. У меня и раньше в мыслях о Татьяне возникало некое ощущение собственности: я воспринимал ее как свою Татьяну, мне хотелось сделать что-то неприятное (очень неприятное!) тем, кто проявлял к ней чрезмерный интерес, меня трясло от желания отомстить тем, кто ее обижал. Но в тот момент мне захотелось прижать ее к себе – крепко и затем еще крепче – так, чтобы она больше ни на секунду от меня не оторвалась; да еще и лицом ей в волосы зарыться…

Ничего себе. Ангел-хранитель. Обезумевший от прилива физической силы. Решивший испытать ее на хранимом им человеке. Воспользовавшись его относительной слабостью. Воспользовавшись своим положением в гнусно корыстных целях. Немудрено, что рефлексы сработали. Немудрено, что она драться начала. Неужели поняла, что мне в голову взбрело? Так, отныне держать себя в руках – и держаться от нее подальше. Отвечать на все ее вопросы – вдумчиво, обстоятельно, не отвлекаясь на поворот ее головы и светящиеся любопытством глаза. И поглубже интересоваться различными аспектами человеческой жизни, приобретать уникальный опыт – на безопасном от нее расстоянии.

Вдруг я понял, что она что-то спросила. Ах, да, кафе. Вот она, возможность не только понаблюдать за определенной разновидностью человеческого общения, но и принять в нем участие – изучить ситуацию, так сказать, изнутри. И тут же я вспомнил, что для погружения в эту самую ситуацию требуется вполне конкретная экипировка.

– Ах, да. Подожди, мне ведь исчезнуть на минуту нужно. – Деньги. Куда ни глянь – повсюду нужны деньги. На меня нахлынуло сочувствие к людям – с известной долей восхищения. Как у них времени и сил хватает думать о чем-то нематериальном, если им постоянно – абсолютно на все – нужны эти самые деньги? Их же как-то добывать нужно! Хорошо мне – скрылся на мгновенье, сформулировал потребность и… Сколько, она говорила, денег нужно?

На этот раз я не стал трижды повторять, что собираюсь сделать – четко, в цифрах, определил в уме свою надобность и тут же вернулся в видимость. Рядом с ней, чтобы не заставлять ее больше ждать. Она уже, наверно, просто умирает от голода. Хорошо, что я побольше денег заказал. Вытащив из кармана купюры, я улыбнулся в ожидании произведенного впечатления. Вот-вот, пусть не думает, что я только на деревьях раскачиваться умею, как орангутанг, и на нее бросаться, как тот же самый орангутанг – на связку бананов.

Она очаровательно улыбнулась, потупив глаза (ну вот, можно же и так оценить мою заботливость – а то: спасибо-спасибо!), и … тут же сообщила мне, что денег хватит на двоих.

А вот об этом речь не шла! Я же сказал ей, что не могу есть эту их так называемую еду! Ей во всем одного объяснения недостаточно? Замечательно, поясню еще раз – и с подробностями. А то слишком уж они уверены в своем превосходстве над остальными формами жизни на земле. Друг друга кушать – ни-ни (и то не всегда!), зато всех остальных – от гусениц беззащитных до собратьев-млекопитающих – с дорогой душой! И при этом еще воображают себя лучше тигра какого-нибудь. Они, понимаешь ли, думающие хищники! Так природе же от этого не легче! Тигр хоть один на один со своей добычей сражается, а эти? В стаю сбились, обществом ее назвали, и давай думать – изобретать все более изощренные способы флору с фауной на клочья рвать. Еще и в рай после этого хотят – руки у них чешутся и там что-нибудь выкорчевать!

Она, судя по горящим глазам, опять со мной не согласилась. Предложила попробовать эту гадость. М-да. А что, если ей предложить … да вон, хотя бы, ворона по дорожке скачет. Сейчас мы ее отловим – вот и обед прямо на месте, и в кафе тащиться не нужно. А что – ведь то же самое мясо, да и теплое еще. Мало будет – я на дерево слетаю; когда я там на руках стоял, чуть выше что-то рыжее мелькнуло. Да и разнообразить меню можно: вон в двух шагах от скамейки травка свежая уже пробилась – ну чем не салат? Она ведь такого тоже никогда не пробовала. Но не захочет. А я почему должен? Хотя, пожалуй, есть кое-что…

Видно, на лице у меня отразились колебания, и она тут же вцепилась в меня мертвой хваткой. Пришлось договаривать. Она иногда ест – особенно, сладкое – жмурясь и причмокивая – но кофе… Его она пьет с абсолютно непередаваемым выражением лица. Меня уже давно мучило любопытство. Вот его я бы, пожалуй, попробовал. Но и только. Это – единственный компромисс, на который я бы пошел – и однажды; просто, чтобы не судить заочно.

Что-то мне не нравится это выражение. У нее на лице. Чует мое сердце, об этих своих словах я пожалею – и не однажды. Вот же дернул черт за язык! Как меня раздражала – все эти три года – необходимость молчать, и вот, оказывается, были в этом молчании определенные преимущества.

Мы уже шли к выходу из парка, и я – с полным, между прочим, правом! – вернулся к своим вопросам. Вспомнив, как она разгорячилась, говоря о Марине, я решил поспрашивать и о других окружающих ее людях. Не о ней ведь разговор – значит, настораживаться, раздумывать, как ответить, редактировать свои мысли она не будет. Но – вольно или невольно – покажет мне свое к ним отношение, а значит, будет все-таки и о себе говорить. Даже не подозревая об этом.

И услышал я много интересного. Скорее в тоне, чем в словах. Какая она все-таки разная – с разными людьми. И ведь не маски это – сейчас-то ей перед кем играть? Каждый раз говоря о своем видении того или иного человека, она словно новой гранью ко мне поворачивалась. И всякий раз было в этой грани что-то неожиданное. Заговорив о Свете, она вдруг разулыбалась, расслабилась, глаза теплом засветились. О Марине – не так: там она вся подбирается, глаза круглыми становятся, жесты – резче, слова – отрывистей… Как она успевает из одной ипостаси в другую переходить, когда они втроем собираются? Так, есть к чему в будущем присматриваться.

Ее отношение к шефу меня тоже удивило. Он ведь ее последние пару дней откровенно использовал – ведь свежи еще воспоминания! – а не злится. Получается, сиюминутные обиды не затмевают ей цельный образ другого человека. Не меняется ее отношение к нему в зависимости от того, как он поступил с ней пять минут назад. Интересно. Может, она и на меня недолго сердится?

Говоря с ней о шефе, я просто не мог не вернуться пару раз к французу. Что-то меня во всей этой истории задевает. Не он сам – вернее, уже не только он – а что-то в нем, в его поведении, особенно в последний раз. Что-то я здесь чую. Я попытался выяснить у нее хоть какие-то подробности его мимики, жестов, выражения глаз – мне ведь раньше и в голову не приходило в лицо ему заглядывать – но она вдруг надулась и предложила познакомить меня с ним, если мне так уж интересно. Хм. А в этой мысли что-то есть. Я совсем не прочь легально поприсутствовать при их разговоре. Она почему-то удивилась моему согласию. Чего же тогда предлагала?

И вот так, исподволь, я подвел ее, наконец, к разговору о ее родителях. И именно в нем я понял-таки, что общего между всеми гранями ее натуры. По крайней мере, между теми, что она мне сегодня показала. Терпимость. Спросив ее о родителях, я ожидал вспышки. Раздражения. Возмущения. Обиды. Ведь даже лицом к лицу с ними она не всегда выдерживает – срывается, огрызается, ноздри раздувает. А она задумалась. И заговорила затем так же, как о шефе – рисуя цельную картину, а не кипя негодованием на то, что они ее два дня назад опять расклевали. Терпимость – вот она, ее сущность. Терпимость и интерес ко всем проявлениям жизни. Умение принимать мир таким, какой он есть, а не пытаться переделать его под себя – тщетно. Она не может к нам не попасть. А там уж я ее найду – и узнает она меня, даже если мне ее неделю трясти придется!

В общем, в кафе я зашел в приподнятом настроении. Итак, окунемся в новый эксперимент. С фанатичным блеском в глазах, она быстро продиктовала официантке какой-то набор слов, из которого я разобрал одно знакомое – «салат» – и еще одно – отдаленно напоминающее «картошку». «Картофель», по-моему. Хм. Нужно будет посмотреть, что это такое. Что-то я раньше такого слова не слышал. Что же она про вино-то забыла? Решив блеснуть памятью, я напомнил ей – о белом, как она и любит. В ответ она метнула на меня убийственный взгляд и рявкнула официантке: – Два кофе, – и затем почему-то спросила у меня о третьей чашке. У них, что, официантов принято угощать? Да нет, вроде, прежде я ничего такого не замечал.

Но вот до чего же все-таки обидно, а? Когда француз вино заказывал (даже после того, как она отказалась!), она ему и слова поперек не сказала. А в меня разве что меню не бросила. У нее что, терпимость только на людей распространяется, как обет несъедения? Хотя, впрочем, не исключено, что это она от голода зубами клацает. Лучше мне помолчать, пока она его не утолит. Кто его знает, кусаться у них вроде не принято, но вот касается ли это и ангелов тоже – вот вопрос. У них ведь и драться не принято…

О, таки картошку принесли. И зачем одно и то же разными словами называть? Немудрено, что она удивилась отсутствию у меня хоть какого-то имени. О, нет. Так, глядишь, она и мне несколько названий придумает: одно – для дома, другое – для кафе. Придется опять с ней ругаться.

Кстати, сейчас она ела опять как-то иначе. Подхватывала еду с тарелок неторопливо, плавными жестами, так же изящно отправляла ее в рот – и тут же принималась с бешеной скоростью работать челюстями, судорожно глотая и чуть не давясь при этом. Затем опять задумчивый взмах вилки, и лицо – такое невозмутимое… Может, еда какая-то непривычная была – она и боялась ее в рот класть, а потом распробовала, и ничего. Так я и не понял.

Сметя все с тарелок, она явно подобрела. Отломив ложкой кусок от какой-то бело-коричневой вязкой массы на последней тарелке, она положила его в рот и закрыла глаза. Так и есть, опять незнакомый вкус разобрать пытается. Затем она предложила поделиться последним блюдом со мной. Похоже, наелась уже – больше в нее не влезает. Месиво у нее на тарелке не вызвало у меня ни малейшего энтузиазма. Но вот от чашки, стоящей передо мной, поднимался запах, щекочущий мне ноздри. Знакомый запах, но … не совсем такой, как у нее на кухне.

Собравшись с силами, я улыбнулся, сказал, что пора приступать к эксперименту, и поднял чашку ко рту. На всякий случай я еще раз принюхался – вблизи. Чем же все-таки этот запах отличается от домашнего? Я опять втянул носом воздух… Непонятно, но определенно другой. А что это она замерла? Подняв от чашки глаза, я увидел, что она наклонилась вперед и даже губу прикусила, пожирая меня глазами. Ну, что такое? Чего она ждет-то? А может … этот кофе только на людей благотворно влияет, а с ангелами … эффект до конца не изучен? Вот ей и любопытно посмотреть, что из этого выйдет? Ей же всегда любопытно!

Ладно, отступать теперь уже неудобно. Я сделал глубокий вдох и затем – совсем маленький глоточек…