Никогда не полюблю

3.

— Почему ты сразу не сказала, что просто здесь работаешь? В качестве прислуги… — голос Михаила прозвучал холодно, с оттенком презрения.

Каждое его слово било точно в грудь, как плеть.

— Я пыталась вам объяснить… — выдавила я, чувствуя, как снова охватывает дрожь.

Михаил усмехнулся, откинувшись на спинку кресла.

— Значит, плохо пыталась. Или намеренно… ждала, — сказал он с ленивой насмешкой, будто проверяя, как далеко можно зайти.

Я задохнулась. В груди всё сжалось от злости и унижения.

— Как вы смеете? — голос сорвался, стал громче, чем я ожидала. — Да, как вы смейте...Вы меня изнасиловали, а теперь еще намекайте мне, что это я виновата??!

Михаил поднялся. Его красивое мужественное лицо оставалось спокойным, почти бесстрастным, только глаза потемнели. Краем сознания я отметила про себя, что они у него зеленые в желтую крапинку.

— Остынь, — произнёс он тихо, но в этом спокойствии чувствовалась угроза. — И советую тебе подумать, прежде чем что-то говорить. Здесь тебе никто не поверит.

Комната будто сузилась. Воздух стал вязким, словно каждая частица удерживала меня на месте.

Я стояла, сжимая край полотенца, чувствуя, как внутри всё кипит от ужаса и бессилия.

— Я предлагаю тебе «моральную компенсацию»… Насколько я понял, ты нуждаешься в деньгах… — голос Михаила был ровным, почти спокойным, но каждое слово попадало словно острый нож.

Я застыла. Сердце бешено стучало, а в груди поднималась волна гнева и унижения, которую было почти невозможно сдержать. Это была не угроза, не физическое насилие — но ощущение, что меня продают, оценивают и принижают, было сильнее любого удара.

— Как вы смеете… — выдохнула я, ощущая, как горечь и ярость смешиваются с полным бессилием. — Вы вообще понимаете, что говорите?!

Он спокойно подошёл ближе, не делая резких движений, но его присутствие казалось давящим, почти подавляющим.

— Подумай сама, — сказал он тихо. — Мне кажется, это самое разумное решение для всех.

Я сжала кулаки, пытаясь удержать дрожь в руках. Каждое его слово было как удар по внутреннему чувству собственного достоинства.

Я не помня себя подскочила к нему и ударила по щеке. Пощечина отозвалась звонким ударом, рука сама по себе ныла, но в груди зашевелилось что‑то тёплое — не страх, а ярость.

— Убирайтесь отсюда!! И больше никогда не появляйтесь здесь!! — выдавила я через стиснутые зубы, каждое слово звучало как приговор.

Михаил на мгновение замер, а потом тихо усмехнулся, будто кто‑то включил фонограмму. В его глазах промелькнуло ледяное удовольствие от контроля.

— Ты забываешься, Олеся... — произнёс он спокойно, но в голосе слышалась опасная уверенность. — Это дом моей сестры. Я здесь не менее хозяин, чем она. Будь со мной вежлива, иначе я могу тебя отсюда уволить.

Эти слова ударили по мне сильнее, чем кулак. «Уволить» — и за ним стоял целый мир: потеря работы, дети, крыша над головой, слухи, насмешки. Но теперь внутри меня уже не было места для бесконечного страха. Было одно простое, ясное решение: бороться, даже если это будет тяжело.

Я глубоко вздохнула, собрав остатки голоса.

— Увольняйте, — сказала я тихо, но твёрдо. — Я уйду, но не молча. Я расскажу правде — кому нужно. И если вы думаете, что запугнёте меня, чтобы я замолчала, вы ошибаетесь.

Он сделал шаг вперёд, но я не отступила. Полотенце соскользнуло и чуть не упало мне под ноги, если я его вовремя не схватило. Но на короткий миг мой грудь обнажилась и я заметила, как расширились зрачки Михаила от вида моей груди.

Михаил замер на месте, оценивая меня. В его взгляде мелькнула странная смесь интереса и раздражения, словно он пытался убедить сам себя, что ничего не чувствует. Но каждая его реакция выдавала обратное — лёгкая улыбка, прищуренные глаза, небольшой наклон головы, как у охотника, который видит добычу и одновременно пытается отмахнуться от того, что его это волнует.

— Ты… — начал он, но тут же замолчал, словно не хотел проговорить вслух то, что чувствует. — Мне кажется… ты думаешь, что я снова попадусь на эту уловку … не умело играешь.

Я замерла, не зная, что сказать. Его слова звучали обвинительно, но в них ощущалась и скрытая провокация, как будто он сам пытается переложить на меня ответственность за напряжение в комнате.

— Я? — выдохнула я тихо, ощущая, как кровь стынет от нервного возбуждения. — Я ничего не делала…

— Правда? — его голос стал чуть ниже, чуть медленнее. — Кажется, ты… хочешь, чтобы я думал иначе. Чтобы я воспринимал тебя… — он сделал паузу, словно сдерживая себя, — ну, как лакомый кусочек, который нельзя просто оставить без внимания.

Я почувствовала, как сердце забилось быстрее. Слова, будто тонкая игра, заставляли меня одновременно злиться и волноваться. Он смотрел на меня так, словно пытался понять, где заканчивается моя смелость и начинается игра.

— Мне безразлично, что вы думайте, — выдохнула я, пытаясь вернуть себе контроль. — Если вы что-то видите, это ваши фантазии.

Он усмехнулся, чуть наклонив голову, и в его взгляде снова мелькнула эта смешанная эмоция — раздражение и желание, которое он пытался скрыть:

— Возможно… возможно. Но трудно не замечать то, что перед глазами. Особенно, когда оно так… провоцирует.

Комната наполнилась тягучим молчанием. Воздух словно застывал, каждый взгляд был как вызов, каждая пауза — как напряжённый натянутый канат. Я стояла, стараясь держать дистанцию, но не могла игнорировать, как сильно ощущается его присутствие и эта странная игра, в которой мы оказались.

— Уходите... — сказала я наконец, голос ломался от усталости, но в нём было и стальное лезвие. — Если вы считаете, что я намеренно вас соблазнила... вам здесь делать нечего.

Михаил устало выдохнул, будто разговор занял слишком много его времени, и сделал шаг в сторону кресла.

— Сколько ты хочешь? — спросил он спокойно, как будто говорил о покупке: — Я предлагаю тебе двадцать тысяч долларов.

Мои глаза невольно расширились. Для меня и двадцать тысяч рублей — большая сумма; двадцать тысяч долларов казались нереальной, осязаемой цифрой из другой жизни. Я почувствовала, как в груди разливается странная смесь ужаса и отвращения. Деньги. Деньги, которыми он пытался замять всё, что случилось.

— Уходите! — выдохнула я, с тем же тёплым жаром в груди, что и раньше — это уже не была просьба, это было требование.

Он пожал плечами, как человек, которому нечего терять.

— Ну хорошо, — сказал он, будто уточняя заказ, — пятьдесят тысяч долларов — и мы замнём это дело.

Слова висели в комнате, как тяжёлый свинец. Пятьдесят тысяч. Настолько огромная сумма, что она могла сломать любую решимость. А ведь мне деньги были очень нужны... И в то же время — грязная попытка купить молчание, как будто у меня была цена. Меня тошнило от этой мысли.

Я посмотрела на него. В глазах — не страх, а ясность.

— Деньги не закроют вашу совесть, — выдавила я тихо. — И меня не купят. Мне не нужны ваши доллары. И если вы думаете, что купите меня, вы ошибаетесь. Просто больше не смейте приближаться ко мне...

— Ты либо дура, либо хорошая актриса... Ну ничего, я еще здесь, успею это понять...— ответил мужчина и вышел, оставив меня одну в своей комнате.