Гранд-Вавилон

Глава вторая (часть первая)

Глава II

Утки выбирались из воды и шлёпали по гранитным плитам набережной – покрякивая, неуклюже раскорячившись. Вода мелкими каплями-бисеринками летела с их серовато-бурых перьев, пока они отряхивались и поднимались всё выше – к заманчивым хлебным крошкам в руках умиляющихся людей. На набережной толпились и голуби – более жадные и менее неповоротливые, чем утки; увы, бо́льшая часть деликатесов доставалась именно им. Конечно, голубей было в разы больше; будучи неизменной частью городского ландшафта, они чувствовали себя увереннее. В тёмном, кишащем крысиной неопрятностью море голубей утки казались редкими утёсами – или кораблями, которым едва удаётся справиться с напором шторма. Особенно выделялся гордый селезень; его макушка отливала сизым и мерцающе-зелёным, на степенно сложенных крыльях виднелись исчерна-фиолетовые пятна. Корабль с пёстрыми парусами.

Неподалёку от Горацио заплакал ребёнок – дёргая мать за подол платья, требовательно спрашивал, «почему уточки не кушают?» В большинстве случаев хлеб просто не долетал до «уточек» – голуби хищно набрасывались на каждую крошку, на каждый кусочек булки, и пожирали его раньше, чем утки успевали что-то сообразить.

Естественный отбор; прямо как среди людей. Сильные вытесняют слабых, массы – одиночек. Горацио вздохнул.

– Чудесный денёк! – с улыбкой заметил Артур, швырнув в птичье море очередной шарик хлебного мякиша. – И вообще – чудесный выдался май. Давно не припомню такой славной погоды весной: всё дожди да дожди.

– Пожалуй, – без выражения процедил Горацио. Ему было лень спорить – иначе он, несомненно, возразил бы. Лично для него этот май выдался не «чудесным», а на редкость отвратительным.

Покосившись на Горацио, Артур со смесью осуждения и надежды протянул ему остатки мякиша.

– На, покорми селезня. Хватит уже хандрить!

– Я не хандрю, – сказал Горацио, вяло впиваясь пальцами в воздушный мякиш. Скатал шарик и бросил – но ветер унёс его в противоположную от селезня сторону, всё к тем же вездесущим голубям.

– Да я же вижу! Ты уже посерел от своей меланхолии. – (На вытянутом щекастом лице Артура, которое своей необычной формой всегда напоминало Горацио картофелину, отражалась искренняя тревога). – И не пишешь наверняка ни черта – а мне это, между прочим, не на руку! Я всё-таки твой агент.

Горацио вымученно улыбнулся, целясь хлебом в другую утку; та ковыляла к влюблённой парочке, увлечённо крошившей батон.

– Об этом трудно забыть.

– Тогда хватит вести себя, как на похоронах. Вот уток кормишь – разве не здорово?

– Ну, я бы предпочёл пересечься за кофе, как мы планировали, – осторожно признался Горацио. – Не хочу обижать ни тебя, ни уток, но…

– И завязывай пить, – прервал Артур. – Думаешь, я не понимаю, почему ты настаиваешь на кофе? Потому что литрами хлещешь его с похмелья, вот почему!

Утка наконец-то поймала снаряд, пущенный Горацио, – прямо в полёте, упруго вытянув шею. Голуби гневно замельтешили вокруг. Он снова вздохнул.

– Не отрицаю, у меня сейчас есть небольшие проблемы с алкоголем. Но это моё личное дело.

– Ничего подобного! – (Артур возмущённо запахнул расстёгнутую куртку). – Ты – достояние нации. После «Стеклянных пророков» уж точно. Ты больше себе не принадлежишь.

Достояние нации. Горацио хмыкнул, брезгливо отступив на полшага, когда свора голубей оказалась в опасной близости от его ботинок.

– Тебе самому-то не смешно?

– Ни капельки! – выпятив грудь, заверил Артур. Он смотрел на Горацио снизу вверх – и, вопреки небольшому росту и лицу-картофелине, выглядел очень решительно. – И я не позволю тебе спиться.

– К чему это всё, м? – поинтересовался Горацио, раскрошив остатки мякиша на потеху голубям. Один из них – бело-рыжий, прежде самый робкий, – вдруг вклинился в гущу схватки. – Кормление уток, нравоучения… Тебе так важно затащить меня на это интервью?

Артур вскинул кустистые брови – но теперь к его возмущению прибавилась смущённая растерянность. Другом Горацио он был гораздо дольше, чем его литературным агентом, – ещё со старшей школы; и это нередко позволяло Горацио читать его насквозь.

Собственно, Артур – вообще из тех, кого легко прочитать насквозь. Все его чувства и намерения написаны на лице – ярче и прямее, чем скандальные слухи в жёлтой прессе. Иногда эта прозрачная прямота нравилась Горацио, иногда создавала неудобства. Так или иначе, в ней он часто отдыхал от Ди – от её искусного лицемерия.

– Я не говорил, что всё дело в интервью, – проворчал Артур, выуживая из кармана пакетик с последним куском хлеба. – Но в «Молнии» были бы рады, сам знаешь.

Тощий голубь ловко выхватил добычу прямо из-под лап утки; Горацио устало потёр висок. С похмельем Артур угадал: после звонка Ди он действительно пил всю ночь (разумеется, бутылкой Пино Гриджо дело в итоге не ограничилось), а потом проспал до полудня. Эта прогулка, с одной стороны, была совсем некстати, с другой – хоть немного привела его в чувство. Сейчас он боялся остаться один. Липкая скверна унижения заполняла его, щупальцами расползалась под кожей, мешая дышать; он был как никогда слаб, ничтожен, размазан по асфальту лужицей голубиного помёта, никчёмным мороком, не существующим пятым углом. Как она провела ночь, куда пошла с этим Эдди? Долго ли они смеялись над ним?

Правда ли она только лгала, когда сказала, что розыгрыш был «поводом позвонить»?..

Артур не поймёт, если он расскажет. Конечно, не поймёт. Он всегда старался не лезть в их отношения с Ди – а если всё-таки позволял себе какие-то комментарии, то признавался, что считает всё происходящее сплошной неадекватностью и изощрённым моральным мазохизмом со стороны Горацио. У Артура сильная, здоровая душа; он никогда не поймёт, в чём странный, губительно-творящий смысл такого «мазохизма». Он создан, чтобы кормить уток, работать, гулять под майским городским солнцем; он не способен понять.

Наверное, никто не способен. Горацио давно знал, что абсолютное понимание – это утопия; отчего же тогда порой без него так невыносимо?

– «Молния» – мерзкая газетёнка, – произнёс он, глядя, как хлебный шарик, метко пущенный Артуром, исчезает в клюве красавца-селезня. – Я помню, как давал им интервью после «Замка». Они почти ничего не спросили о тексте. Зато спросили, не гей ли я и одобряю ли то, что герои-подростки курят марихуану.

– Я тоже помню, – поёжившись, признал Артур. – Но это был Шумановский – есть у них такой пакостный поляк… Я выпрошу для тебя кого-нибудь нормального. Знаю, ты не уважаешь «Молнию», но у них же огромные тиражи! Нам рано расслабляться. Ты должен оставаться медийной личностью.

– Должен? – переспросил Горацио.

Отряхнув руки от крошек, Артур покосился на него и приоткрыл рот – будто собирался что-то спросить; но не стал. «Опять твоя Диана? Ты с ней виделся?..» Хорошо, что у Артура только по пьяни хватает смелости поднимать такие темы.

Хорошо – а может, и нет.

– Знаешь, – после долгой паузы сказал Артур, когда они двинулись вдоль набережной, осторожно обходя прохожих и голубей, – по-моему, тебе надо развеяться. Выбрался бы куда-нибудь, попутешествовал. А?

Горацио рассмеялся.

– Ого, ты даже не настаиваешь на интервью! Совсем всё худо, да?

– Нет. – (Лицо-картофелина залилось румянцем, и Артур скрестил руки на объёмистом животе). – С интервью успеется. Но сменить обстановку тебе, думаю, сейчас бы не помешало.

Артур крайне редко даёт советы, когда его об этом не просят. С чего бы именно сейчас?.. Щурясь, Горацио посмотрел на солнце, пробивающееся из-за клочков облаков, и попытался оценить серьёзность ситуации. Река несла свои пенистые грязные воды под мост, на котором замерла в пробке вереница машин; кряканье уток и голодное воркование голубей остались позади.

– Сменить обстановку? И где, например?

Артур хмыкнул.

– Ну, уж явно не в твоей каморке наедине с вином. Тебе нужен шумный город, старик! Новые впечатления, женщины… Таким натурам, как ты, это вроде дров для печки.

– Довольно цинично, – отметил Горацио, думая о том, как же смешно и напыщенно слово «женщины» в своей собирательной множественности звучит в устах Артура. Он знал о болезненной застенчивости Артура, а ещё – о том, как сильно тот комплексует из-за своей неприглядной внешности. И до какого возраста оставался девственником. А всё туда же – «женщины»…

Какие роевые, абстрактные «женщины» вообще могут быть после «Пятого угла»? После этой ночи, которую Ди наверняка провела со своим карманным Эдди? После тьмы, вторгшейся в белое, – по согласию белого; после солнца, уступившего мраку?..

– Зато жизненно! – возразил Артур, перекрикивая шум машин, когда они свернули на соседнюю улицу. Глянцево-чёрный BMW проехал мимо, громыхая дешёвым рэпом; пульсирующая громкость сразу проникла под кожу, зазудела в захваченном похмельем черепе; Горацио поморщился.

– И что ты предлагаешь? Лас-Вегас?

– Зачем же Лас-Вегас? – (Артур хмыкнул, тоже проводив BMW осуждающим взглядом, и про себя наверняка проворчал: самоутверждаются они так, что ли, эти водители-меломаны?..). – Гранд-Вавилон.

Горацио остановился так резко, что чуть не налетел на прохожего со стаканчиком кофе в руке.

– Серьёзно?

– А почему нет? Ты можешь себе это позволить.

Добродушное лицо-картофелина и правда было вполне серьёзным; Артур не шутит. Горацио покопался в себе – вяло, как мог бы покопаться, к примеру, в тарелке салата с кальмарами, которых не выносил, – и так и не понял, почему мысль о поездке в Гранд-Вавилон кажется ему бредовой фантазией. Более бредовой, чем мысль о поездке в тот же Лас-Вегас, Париж или Рим.

Строго говоря, Артур прав: путешествие сейчас не помешало бы ему – по крайней мере, для сбора материала, если уж не для спасения души. А где собирать материал, как не в мегаполисе – бурлящем котле культур, амбиций и судеб?.. Горацио никогда особенно не влекли большие города; например, та же Венеция – маленькая и замкнутая, как сказочная шкатулка; особый мир из воды и камня, – нравилась ему гораздо больше Рима или Лондона. Недаром он прописал её, как умел – кровью и нервами – в «Стеклянных пророках». Большие города – это поток, подминающий под себя конвейер, жадно чавкающее болото из денег и власти; маленькие – душевность и атмосфера созерцания.

Но Гранд-Вавилон.

Пожалуй, ни один город на свете не оброс таким количеством легенд. Гранд-Вавилон называли то «вторым Лас-Вегасом», то «второй Венецией», то «новым Римом» – и даже «новым Санкт-Петербургом»; всегда чем-нибудь «новым» или «вторым». Он был моложе большинства своих собратьев-мегаполисов – и впитал понемногу от каждого из них, породив в итоге нечто то ли чудовищное, то ли прекрасное. Туда яростно стремились со всего мира: богачи, игроки и бизнесмены из Америки, модельеры, театралы и оперные певцы из Италии, шеф-повара, сомелье и художники из Франции, философы из Германии, учёные и инженеры из Японии, нефтяные магнаты из арабских стран – и толпы, нескончаемые толпы туристов. Гранд-Вавилон манил всех, мог предложить всё – от самых фешенебельных в мире клубов и казино до изысканной старинной архитектуры.

Его постоянно ругали и восхваляли, называли то символом нового мира, высшим цветом цивилизации – то монстром, уничтожающим личность и непрерывно разрастающимся; монстром, который тонет в мешанине культур и наций, не имея собственного лица. Отчасти верно было и то, и другое: за последние двадцать-тридцать лет Гранд-Вавилон невероятно разросся – и стал городом-государством, поглотив огромные близлежащие территории. Он сиял, искушал – и влёк как тех, кто хотел разбогатеть, так и тех, кто надумал красиво потратиться. Каждый день по Гранд-Вавилону текли безумные, трудно вообразимые суммы денег; каждый день тысячи людей приезжали туда – переселиться, в погоне за удачей, или просто на время – отдохнуть. Город красоты, роскоши и загадок; город греха – как часто утверждают религиозные фанатики, видящие в его названии пугающий пророческий смысл. «Вавилон Великий, мать блудницам и мерзостям земным». Порок и гибель человечества из Апокалипсиса; город-шлюха, доступный всем – и никому не принадлежащий. Сейчас трудно сказать, откуда пошло это глумливо-многозначительное название. Должно быть, из чьей-нибудь меткой шутки.

Конечно, Гранд-Вавилон давно волновал писательское воображение Горацио. Но ехать туда… Просто взять – и поехать? А с другой стороны – что в этом, собственно, такого?.. Он озадаченно вздохнул.

– Даже не знаю.

– А что тут не знать-то? Денег у тебя навалом! Машина есть, жильё побольше ты всё равно не хочешь – на что ещё тратить? – резонно спросил Артур. – В июне разберёшься с университетскими делами – примешь экзамены – и лети! А может, и раньше, если невтерпёж. – (Он загадочно хмыкнул). – Я угощаю, как говорится! Как-нибудь решим этот вопрос.

Горацио посмотрел на многоэтажный бизнес-центр, мимо которого они проходили, – тускло-серую гусеницу, – и вздохнул ещё раз. Возможно, об этом предложении и правда стоит задуматься. Не факт, что даже Гранд-Вавилону под силу излечить его от послевкусия Ди; но попытка не пытка.

– Я не жалею денег. Сам знаешь – трачу их довольно бездумно. Особенно в последние годы, когда они есть. – (Он улыбнулся Артуру – хотел выразить этой улыбкой благодарность за его тяжкий труд, но вышло, кажется, что-то жалко-вымученное). – Просто… Не знаю. Мне не хочется. Совсем.

– Вот когда совсем ничего не хочется, как раз обязательно нужно куда-то ехать, – наставительно произнёс Артур, застёгивая куртку: солнце скрылось за мутной дымкой облаков, и становилось прохладнее. Горацио усмехнулся.

– Вы говорите как истинный мудрец, друг мой.

– Подумай и решайся. Рейс я тебе подберу удобный и недорогой, хоть с ректором договорюсь, если надо… Только перестань уже киснуть. – (Артур воровато огляделся – так, будто рядом были злоумышленники, которые могли подслушать их, – и понизил голос). – И – не моё, конечно, дело, но… Мадемуазель эту свою заблокируй. Чем скорее, тем лучше.