Песнь третья.
3112 Words
Я просыпаюсь от звонкого, мерзкого и очень резкого металлического шлепка. Хотя, нет, об этом сложно сказать «просыпаюсь». Меня подкидывает на месте. В тот момент, когда я возвращаюсь в исходное положение, сна уже нет, но есть очень много вопросов касаемо происходящего. Я слышу чей-то знакомый и до лютой злобы ненавистный голос.
– Какого черта? – слетают с моих губ слова и устремляются куда-то вдаль. Еще через секунду, может быть, две тот же самый голос взрывается еще сильнее, и теперь кто-то тащит меня, крепко схватив за руку в районе предплечья. Мое тело не слушается и сопротивляется тому самому обладателю ненавистного мне голоса.
– Да, ну, что б тебя! Какого черта?! – вновь произношу я, ощущая легкость в своем теле и ускорение, которое мне придал сильный толчок в спину. Практически одновременно с мощным рывком вперед мое тело ощутило не просто хлопок, а настоящий взрыв. Глухой и громкий. Правда, это ощущение было вписано в рамки звука, который ворвался в ушные раковины, чтобы через миллиардную долю секунды со всей силы стукнуть молоточком по наковальне.
– Какого черта? – вновь срывается с моих губ вопрос, который мучает меня последние, наверное, полминуты. Руки тянутся к глазам, чтобы протереть их. В моих жилах кипит желание разобраться в сложившейся ситуации, так как я совершенно ничего не понимаю. Я стою в каком-то темном, длинном и лишенном звуков помещении. Но я прекрасно знаю это место...
«Наверное, даже слишком хорошо», – появляется совершенно обоснованная мысль, и с этого момента я начинаю понимать произошедшее. Меня распирает от смеха, тот отражается от крашеных в глянцевитую краску стен и летит дальше.
«Как же я тебя ненавижу! – мелькает мысль в моей голове. – Просто ненавижу...». « Как-то с самого начала так сложилось, что и по сей день мы выясняем отношения», – вот о чем я думаю в этот момент.
На самом деле я стою в коридоре. Стены на две трети по направлению от пола к потолку окрашены бледно-зеленой, а дальше белой краской. В этом крыле несколько часов назад перегорели три лампочки из-за неизвестно откуда пришедшего скачка напряжения, и поэтому здесь темно. Еще здесь темно, потому что сейчас вечер, а за пределами стен – зима.
Я стою в этом коридоре и смотрю на дверь, которая составлена из двух листов тонкой фанеры и деревянной рамы, внутри полая. Если смотреть на нее только с точки зрения ширины, то ровно по центру одна сторона фанеры пробита, скорее всего, ногой. Поэтому и известно, что внутри, между двумя листами фанеры, ничего нет. Если смотреть на дверь еще и в высоту, тем самым рисуя двумерный прямоугольник в своем сознании, можно сказать, что человек, нанесший удар, был не выше, чем полтора метра ростом.
Если прочертить линию от центра отверстия, можно с уверенность сказать, что ровно над ним висит табличка с номером и названием помещения, скрытого за этой не очень надежной преградой. И именно эта табличка вносит в происходящее кристально чистую ясность. Она даже поясняет то, что произошло несколько секунд назад и кем является обладатель того ненавистного мне голоса.
Я стою еще некоторое время, тупо всматриваясь в дверь, дыру внизу, табличку вверху, борюсь с желанием, которое подталкивает меня пробить еще одно отверстие, но сделать это наверняка насквозь, чтобы мою ногу увидел тот самый ненавистный персонаж моей нынешней жизни.
Это тогда я так думал. Сейчас я понимаю, что единственный самый ненавистный мне персонаж в моей жизни – я сам. Просто потому что не идеален, потому что не стал тем, кем стать хотел... Ведь быть самим собой оказалось слишком сложно, а быть просто кем-то – намного проще. А тогда моя ненависть кипела, как магма в жерле готовящегося к извержению вулкана, и испепеляла меня изнутри. В тот момент, когда до меня окончательно дошло произошедшее, я надел на глаза очки слепой ярости и нервно сжал кулаки. Ногти уперлись в кожу ладоней и, что-то мне подсказывает, если бы я надавил чуть сильнее, то пошла бы кровь. Но этого не произошло. Я просто развернулся и ушел с этого места, понимая, что единственное, что могу сделать в данный момент, лишь усугубить ситуацию! А мне этого не хотелось... В своем бунтарском подростковом возрасте я понимал эту страшную истину: один идиот способен испоганить всю последующую жизнь. Особенно, если она – учитель математики в выпускном классе старшей школы.
И я иду по длинным коридорам, часто утыканных дверями классов. Все это мне уже сильно надоело. Я крайне устал от лиц учителей, которые орудуют сверлами своих голосов и через силу пронзают ими наши юные головы. А та женщина, что выставила меня с урока, она не понимает! Да, я уснул на уроке. Да! Признаю! Но это было чем-то рефлекторным, чем-то, что сильнее меня. Просто потому, что слишком много информации пытаются впихнуть в мой разум! Да я еще мира не понимаю, людей не понимаю, себя не понимаю, чтобы пытаться разобраться в каких-нибудь логарифмических функциях или же с помощью интеграла найти площадь поверхности какой-нибудь фигуры. Возраст, которого я достиг, предполагает изучение мира при помощи пальцетыкательного аппарата, приобретения каких-нибудь навыков коммуникации, выживания... Вместо этого мои мечты ровняют под фигуру квадрата при помощи рамок. А выдают эти, так называемые рамки, как раз по одной на душу населения в общеобразовательных учреждениях, лишенных души. Кстати, вот что я заметил: с каждым годом рамки лучше не становятся.
И вот о чем я задумался: как личность, не достигшая полноценного формирования, может быть учителем? Ведь таких примерно девяносто пять процентов, и каждый из общей массы считает себя очень важным, крутым, интересным, наделенным властью.
А еще у меня появился вопрос, который я хочу задать выставившей меня математичке. Мне так хочется зайти в класс и спросить: «Почему вы меня разбудили, ударив своей металлической линейкой по столу в нескольких сантиметрах от меня?»
Но есть одна большая проблема: разве ж меня кто-нибудь будет слушать? Это посчитают хамством, наглостью и поведением, не подобающим по отношению к учителю. Даже не смотря на то, что она – простая гнида.
Все эти взрослые считают себя такими умными, развитыми и повидавшими мир и жизнь, испившими эту чашу сполна, но они не понимают – все мы родом из детства... А многие взрослые так и не смогли вырасти. И эти примерно девяносто пять процентов один громче другого будут кричать слова отрицания, будут материться, будут стараться доказать свою правоту – капризные дети.
А меня выставили из кабинета из-за того, что не я, физиология моя уже не выносит количества информации, и теперь я иду по коридору школы и думаю вот о чем: на всех этих уроках человека делают не только глупым, но еще и лишают самостоятельности.
Улицы здания пусты. Сейчас запрещено находится здесь, сейчас это сумрачная зона, в которой можно встретить только изгоев и каких-нибудь демонов. Но мне плевать как на первых, к которым сейчас отношусь и я, так и на вторых. Даже если я встречу завуча или же верхушку – директора, мне будет плевать. Да, конечно, я знаю об ответственности, в курсе того количества животных выделений, которые свалятся мне на голову в момент встречи с кем-нибудь из управления этого дома лишения разума, но мне на все это плевать. Я иду к одному окну, которое выходит на школьный стадион. А за ним растут деревья. И там есть вишня – мое любимое. И не смотря на то, что мы больше не ездили с родителями к бабушке, я все равно вспоминаю те два огромных дерева, кустики мяты под ними и этот прекрасный запах.
Иногда мне кажется, что у каждого человека должен быть запах детства. Тот самый – самый вкусный, самый любимый. Я об этом думаю, но уверен, что это не так. Многие смогут упрекнуть меня в моем счастливом детстве, и это их право... Но я говорю лишь о своем мироощущении. А оно полностью пронизано невидимыми ниточками детства, и если случайно дернуть за одну, можно высечь то самое чувство сильной ностальгии, которое приходит в самые сокровенные моменты. Возможно, у меня таких слишком много, возможно, я просто слишком привязан к этому грузу и неосознанно продолжаю накладывать кальку действительности на рисунок прошлого. Наверное, так ведут себя если не все, то большая часть населения планеты Земля.
Вот я стою около окна, оно находится напротив кабинета директора. Я стою, опершись на раму руками и смотрю на вишню. Она покрыта снегом. Сейчас около дерева пахнет землей и холодом, и это колет меня иглой печали. Но, не смотря на это, мне нравится сам вид этого дерева. Оно очень старое, массивное и сейчас кажется совершенно черным. А еще этот контраст играет на фоне света от фонарных столбов.
– Красиво? – появляется голос где-то позади от меня.
– Да! – мечтательно протягиваю я, но не поворачиваюсь к начавшему разговор человеку.
–Что ты тут делаешь? – спрашивает незнакомец.
– Смотрю на дерево, на снег, на то, как все это тонет в ранней зимней ночи, – отвечаю я.
– Я тоже так любил наблюдать, – говорит голос, оставаясь на прежней дистанции от меня.
– А что тебе нравилось больше всего? – спрашиваю я.
– Больше всего в эти моменты я ценил дистанцию, на которой находился от голоса учителя, – сказал голос, наполненный нотками смеха, перемешанного с ностальгией.
– Понимаю, – ответил я мечтательно.
– А что тебе нравится больше всего в таких моментах? – спрашивает голос, оставаясь на прежнем месте.
– Мне просто нравится вид. Мне нравится свобода, которую я сейчас чувствую, –говорю я.
– Свобода? – спрашивает незнакомец.
– Да, свобода... – задумчиво протягиваю я и делаю долгую паузу, чтобы найти необходимые для объяснения слова. – Меня выгнали с урока, а это значит, что я провалился. Если начать с начала, то надо сказать о том, что на меня возложили кучу обязанностей. Я всем чем-то и в чем-то обязан. К примеру, помогать бабушке, потому что она старая; чистить зубы и принимать ванну, чтобы хорошо пахнуть; усердно учиться, чтобы поступить в хороший университет, чтобы родители гордились... И, ты понимаешь, все это взаимосвязано. И вот меня выгнали с урока, и это значит, что я провалился. Я никогда не поступлю в хороший университет. Поскольку этого никогда не будет, то можно реже принимать ванну и перестать чистить зубы, потому что в этом больше нет смысла. И единственная обязанность, которая у меня остается – помогать бабушке, потому что она старая. И вот, впервые в моей начинающейся жизни у меня появляется время, чтобы быть ребенком и познавать мир, как хочется, как интересно, а не как говорит человек, который, вполне возможно, сам не состоялся, но все равно считает себя очень важным. Теперь у меня есть время, теперь я независим от чужого мнения обо мне и могу просто стоять у окна и смотреть на то, что мне нравится, а не на то, на что смотреть просто надо.
– Интересная мысль, – говорит человек позади. – Я никогда об этом не думал в этом ключе.
– А взрослые никогда об этом не думают. Они придавлены грузом ответственности, который на них сбросили другие взрослые, – говорю я, не отрывая взгляд от вишневого дерева.
– И это тоже интересная мысль для такого молодого человека, – произносит голос позади меня.
– Ничего интересного. Обычная констатация фактов, о которых просто никто не думает по ряду причин, о которых говорить просто пошло, – говорю я.
– Пошло? – спрашивает собеседник за моей спиной.
– Да, пошло, – отвечаю я.
– Что именно ты подразумеваешь под словом «пошло»? – оставаясь на прежнем расстоянии от меня, спрашивает неизвестный человек.
– Ну, это все равно, что незнакомая девушка подойдет к вам на улице и скажет, что вы неудачник, да еще и страшненький, – отвечаю я.
– Не понял! – возмущенно отвечает голос.
– Это же глупо и пошло – лезть в вашу жизнь, ничего не зная о ней. Так и тут. Причины возлагать ответственность на детей у всех родителей, бабушек и дедушек разные. И я не могу говорить о какой-то конкретной причине… Но в подавляющем числе случаев такая озабоченность образованием младших членов семьи упирается именно в финансовый вопрос, который сам по себе тоже пошлость, причем большая и такая, о которой не принято говорить, потому что все обо всем знают и всем одинаково неприятная тема данного вопроса, – отвечаю я по-прежнему спокойно, глядя в окно на дерево.
– Хорошо. Я тебя понял. Тогда скажи, для чего все это, – голос человека за моей спиной становится очень многозначительным, и я чувствую его жест руками, который охватывает не коридор, в котором мы стоим, а все здание, в котором мы находимся.
Каким-то чутьем я угадываю совершенно точно, что в первую очередь этот жест подчеркивает, выделяет и объединяет всю систему образования во всем мире.
– Для того, чтобы задавать рамки. Алгоритм действия у тех, кто этого может избежать. Как показывает практика, причем моя личная, не всем это необходимо, – я тоже руками изображаю жест всеобъятия и объединения.
–Ты хочешь сказать, что все это зря? – спрашивает человек, стоящий в нескольких метрах от меня.
– В таких количествах, да. Хотя, я не прав: не в количестве дело. Все заключается в качестве и полезности информации, которую человек получает на школьных уроках. Плюс есть еще целый спектр отступлений, «за», «но», «против» и так далее до того момента, пока обсуждение данного вопроса тоже не станет пошлостью и глупостью.
– Это придумываем не мы, – отвечает голос.
– И наши жизни проживаем тоже не мы. Ими живут те, кто забирает деньги родителей, время детей и силы учителей, – отвечаю я, продолжая смотреть в окно и вспоминая запах мяты.
– Скажи, откуда такие мысли в твоей голове? Ты что-то читал или тебе кто-то об этом говорил? – нарушив ненадолго повисшее молчание, спрашивает человек, стоящий за моей спиной.
– Нет. Это мои собственные мысли, которые появились в следующий миг после вашего вопроса, – отвечаю я и перевожу взгляд с дерева на фонарный столб.
– В таком случае, лучше никому об этом больше не говори, – человек делает паузу длиной в несколько секунд в поисках правильных слов. – Потому что все, сказанное тобой, глупость.
Но нотки голоса, их ведь не скрыть. Мало того, что их не получилось спрятать, так еще и читать каждое из этих подрагиваний голосовых связок в момент извлечения звука слишком просто. И это понимаю я, это понимает и человек, стоящий на неизменной от меня дистанции.
– Не буду... – выдыхаю я тяжело.
Не смотря ни на что, я понимаю, что держать свое мнение нужно только при себе. Может быть, персона, остающаяся вне поля моего зрения, сказала, что все это глупость не с целью обидеть или зацепить, а чтобы донести мысль о том, что свои суждения лучше держать при себе. Так безопасней. Точно так же, как посещать все занятия, разрываясь на один из мировых флагов, и надевать шоры на глаза, и иметь предрешенный взгляд вперед.
Я стою у окна и смотрю на фонарный столб, свет которого освещает черное дерево вишни. За окном холодно, потому что сейчас зима. Это общеобразовательная школа, и скоро настанет конец урока, первую половину которого я проспал, а вторую половину которого я простоял в коридоре и проговорил с кем-то, до сих пор остающимся в тени.
Самое интересное, всегда будет кто-нибудь такой, кто остается в тени. Кто всегда стоит где-нибудь позади, и лица этого персонажа не видно. А он наблюдает и ведет хронологическую запись твоих поступков и слов, твоих делишек... Зачастую это ты сам, и это ты за собой наблюдаешь, сам себя прослушиваешь и защищаешь от зла, нависшего черным колпаком палача над головой. Но есть и те, кто намеренно лезут в этот мешок, чтобы выведать тайны предыдущего и рассказать об этом следующему. Кстати, ты и палачом бываешь. Особенно, если говоришь что-то не так, как надо было на самом деле.
– Я пожалею, если узнаю о том, кто вы? – вдруг спрашиваю я.
– Вполне возможно, да, – спокойно отвечает человек.
– На самом деле, я давно все понял! Но, если бы я разыграл карты иначе, то у нас не получилось бы этой беседы, – произношу я слова, которые будто бы сами по себе, будто бы вне зависимости от моего мнения или моих взглядов, выскакивают из моего рта.
– Да? Интересно. Можешь поподробнее? – с отзвуком легкого смешка произносит фигура.
– Тут многое зависит именно от места нашей встречи. Если бы мы пересеклись в другом школьном крыле, думаю, мне было бы сложно узнать о том, кто вы на самом деле. Плюс, до этого я вас, вроде бы, не видел и не слышал. Поэтому в любом другом месте мне было бы тяжело сделать какое-нибудь заключение, – говорю я и застываю для эффектной паузы, как в кино. Мне все кажется очень простым и поверхностным.
– Ну, и кто я? По-твоему, разумеется, – произносит человек, остающийся неизвестным мне.
– Вы сейчас играете в палача, – произношу я.
– Почему? – удивленно спрашивает он.
– Потому что до того момента, пока я не скажу, кто вы, вы – просто человек. Без имени, статуса и прочих регалий. Если же я назову вас, я сам подпишу добровольную, но я этого не хочу, – отвечаю я, и на некоторое время воцаряется тишина.
– Что же будет, если я сам скажу о том, кто я есть на самом деле? – спрашивает человек.
– В любом из этих случаев мне настанет конец, метафорически выражаясь. Хотя у вас, конечно, будет повод связаться с моими родителями, и в этом случае моя «смерть» будет долгой и мучительной. Но вот я только одного не могу понять... – и я замираю на этих словах, чтобы вызвать интерес.
– Чего? – попадается на мой крючок собеседник.
– Почему вы до сих пор придерживаетесь кредо неизвестности? Не значит ли это, что на самом деле вы не хотите вести меня на плаху? – задаю вопрос я, и в коридоре вновь воцаряется тишина. Мой взгляд переходит с фонарного столба обратно на дерево.
– Возможно, ты и прав, – выдержав необходимую паузу, произносит человек, стоящий позади.
Еще через пару секунд лампочка фонарного столба гаснет.
– Вот и все. Еще один добежал до конца, – с легким, но очень горьким смешком шепотом произношу я.
– О чем ты? – звучит вопрос позади.
– Да так... А скажите, почему в коридорах нет света? – спрашиваю я, понимая, что этот человек может ответить на данный вопрос.
– После обеда из-за чего-то выбило пробки и перегорели лампочки третьего и четвертого этажей. Так что под нами этаж со светом, а над нами – начало бесконечности... Электрики этим занимаются и должны закончить через пару минут. На нашем этаже уже заменили все лампочки.
– Они вместе отправились в дальний путь, – так же шепотом произношу себе под нос, и вновь долгая пауза повисает в помещении.
– Ладно, мне уже давно надо идти, – говорит человек.
– До свидания, – говорю я, продолжая смотреть в окно.
Редкие фонари освещают подвешенные в пространстве островки земли с тротуаром. Иногда там появляются сгорбленные от холода и усталости люди, одетые преимущественно в черные и серые одежды.
«Подошвы пропускают холод,
Ладони наполнены градусом льда,
Пока что нет снегопада,
Но и не скоро город навестит весна.
Позади только картинки в тумане,
Впереди лишь неизвестность,
Но я по-прежнему смотрю перед собой
И сломя голову бегу к своей судьбе.
Жизнь подсвечена ярким,
Сама же вечно находится во тьме…
Я человек, и я, как дерево:
Половина моя на воздухе, другая в земле.
И я существую в рамках,
Скован границами со всех сторон,
И так с самого детства,
Пока не поглотит один деревянный коробок…»
- Writer
