Маленькие вопросы, которые для других были бы пустой формальностью. Но для меня — спасательным кругом. Потому что они значили одно: "Я вижу тебя. Ты существуешь."
Я цеплялась за эти моменты, как за последний глоток воздуха.
Даже сейчас, вспоминая её сдержанную улыбку, я чувствовала, как что-то тёплое разливается в груди. Ненадолго. Но достаточно, чтобы не сломаться.
"Спасибо, тётя..."
Большую часть своего детства я простояла у окна, наблюдая, как Алена и Кира смеются в саду, их голоса доносились сквозь стекло — такие лёгкие, такие беззаботные. Они даже не смотрели в мою сторону. Я была для них пустым местом, призраком, о котором не принято говорить. И чем дольше я смотрела, тем сильнее сжималось что-то внутри — горькое, колючее, но уже привычное.
Правила дома:
1. Не задавать вопросов — иначе ремень, ледяной взгляд, слова, которые обжигают хуже огня.
2. Не показывать эмоций — слёзы раздражали отца, смех вызывал подозрения.
3. Не надеяться — но вот этого я не могла.
Я прятала надежду, как украденную конфету — глубоко в кармане, под слоями "нормальности". Потому что если её отнимут... тогда что останется?
"Однажды..."
Это слово стало моей молитвой.
Однажды я проснусь не здесь.
Однажды кто-то посмотрит на меня без презрения и холода.
Однажды я буду не одна.
Я прикусила губу, пока не почувствовала вкус крови. Надежда была опасной.
Пока не приходил Александр…
*****
Каждый его приход начинался с одного и того же ритуала.
Холодные пальцы Александра на моей запястье. Бесстрастный голос, отдающий распоряжения медсестре. И этот взгляд — ледяной, всевидящий, будто рентген, просвечивающий меня насквозь.
"Откройте рот. Глубже. Да, вот так."
Я подчинялась автоматически, как заводная кукла. В нашем доме его слово было законом. Мать замирала у порога, бледнея, если он повышал голос. Отец исчезал в кабинете до конца "процедур". А я...
Я всегда оставалась одна с ним.
Гипноз начинался с метронома.
Тик-так. Тик-так.
— Вы чувствуете тяжесть в веках...
Я боролась. Каждый раз. Но счет "три" мир всегда расплывался, как акварель под дождем.
Просыпалась с сухостью во рту и странным вкусом меди на языке. На столе — стакан воды с осадком. В медкарте — новые записи кривым почерком. А в памяти — провалы, будто кто-то вырвал страницы из дневника.
Однажды я нашла синяк на внутренней стороне бедра.
Каждый его шаг по коридору отдавался в моей груди глухим эхом. Александр входил без стука — ему не нужно было разрешение. Дверь захлопывалась с тихим щелчком, и мир сжимался до размеров этой комнаты: кушетка с холодной клеёнкой, тени от лампы, его пальцы в чёрных перчатках.
"Не напрягайся."
Но как? Его голос лип к коже, как паутина. Синие глаза — слишком яркие, почти неестественные — не отпускали меня. В них не было злобы. Только холодный расчёт, будто я — уравнение, которое он давно решил.
Гипноз наступал не сразу. Сначала он измерял пульс (пальцы на запястье, чуть сильнее, чем нужно). Потом заставлял глотать таблетки (горькие, оставляющие на языке налёт металла). И только когда зрачки расширялись, а дыхание становилось ровным, звучало:
"Считай от пяти."
Я пыталась цепляться за цифры. Пять — ещё вижу его тень на стене. Четыре — слышу, как скрипит кожаный ремень на его запястье. Три...