Прошу, люби меня

Часть 2

33

Дэвид прилетел в Питер ранним-ранним утром, и все же позже, чем я ожидала. Взъерошенный и злой. Ночью у него была пересадка в Москве. Там его долго проверяли таможенные службы, так долго, что он опоздал на питерский самолет и ему пришлось покупать билет Москва — Петербург по-новой. Здравствуй, Россия! Его опасения начали подтверждаться?!

Я стояла у выхода из зоны прилета Пулково с картонной табличкой: «Это был правильный выбор, Дэв».

После того, как он завис на несколько часов в Москве, я приписала на табличке «Anyway» («В любом случае»).

Наконец, он появился, вышел в зал прибытия, ничего не замечая вокруг. Он был с огромным чемоданом, в джинсах, черной футболке, и спортивной кофте. Он летел всю ночь, у него был потрепанный вид. Я помнила его другим… Он не увидел ни меня, ни моего приветствия. Я бросилась за ним, размахивая картонкой. Об этой табличке потом было много воспоминаний и разговоров.

«Она так для тебя старалась, а ты даже не увидел ее, дурак», — так, по словам Дэвида, сказал ему отец, узнав историю нашей встречи.

В Пулково я в очередной раз убедилась, что этот взъерошенный человек, вывалившийся с огромным чемоданом из зоны прилета, — не герой моего романа. Мне было неловко с ним, пока мы ехали в автобусе и метро, и потом, когда тащились пешком по свежевыпавшему снегу от «Приморской» до квартиры. Дэвид терпеливо волок свой огромный чемодан, и не спрашивал, неужели в России так принято: не брать такси, а, прилетев из далекого далека, чесать по снегу и тянуть за собой свою поклажу. Он не сопротивлялся. Это потом он освоился и уже не мерз на остановках автобусов, а ловил, если хотел, машину. Но в первый свой день в Питере он еще смотрел на меня, и, наверное, его одолевали невеселые мысли.

Оказавшись, наконец, в квартире, в тепле, Дэвид, как был, рухнул спать, поставив будильник через час. Я подумала, не слишком ли быстро он собирается прийти в себя после бессонной ночи и длительного перелета, но промолчала.

Через час он встал, бодрый и веселый. Мы выпили кофе, посмотрели израильский стэндап, посмеялись от души. Он надел черную рубашку, взглянул в зеркало.

— Мне хорошо? — спросил у меня.

Ему было очень хорошо. Выглядел он прекрасно, от утренней усталости не осталось и следа. Его немного пугал снег, потому что в Израиле, а особенно, в Тель-Авиве, снег выпадает раз в несколько десятков лет — не чаще, но у Дэвида была теплая куртка, настоящие зимние сапоги, шапка, шарф и перчатки. Он был готов к встрече с русской зимой.

Мы доехали на автобусе до Большого проспекта Васильевского острова, а дальше пошли пешком в сторону центра. Дэвид был восхищен, он крутил головой и спрашивал про каждое здание. Я что-то вспоминала, что-то выдумывала на ходу.

— Что это? — спросил он, увидев дворец Меньшикова на Университетской набережной.

— Памятник архитектуры восемнадцатого века. Такие дома дарил наш император своим друзьям, — сказала я.

Мне кажется, Дэвид был поражен этой историей.

Меня очень забавляла его манера здороваться, входя в автобус и разговаривать с каждым встречным. Он общался с кондукторами и пассажирами.

— У нас не принято так много разговаривать в автобусе, — с усмешкой сказала я, когда мы шли по набережной.

Он удивился.

— Почему?

Я пожала плечами.

Он крутил головой без остановки, он рассматривал каждое здание и восхищенно цокал языком. Его поразили Казанский собор и Дом книги на Невском.

Увидев икону Казанской Богоматери, он заинтересовался этим фактом:

— Почему Казанская? Ее же звали Мария?

В первый момент я не нашлась, что ответить.

— Что это? — спросил он, когда мы вышли из Казанского собора и опять оказались на Невском проспекте, — Дом книги? Как мило звучит, как название чего-то сладкого… Буду звать тебя Книги.

С тех пор он часто так и называл меня в разговоре, и в переписке.

От Дома Книги по каналу Грибоедова мы двинулись к Спасу-на-Крови. По дороге я рассказала ему историю постройки храма — немного, что помнила. Дэвид вникал в такие подробности! Моих познаний не хватало, чтобы удовлетворить его любопытство. Между историческими экскурсами болтали обо всем: о музыке, о политике, о кино. Говорили на английском. С ним было интересно и легко общаться. И весело!

Мы пересекли Марсово поле, свернули на Фонтанку и пошли в сторону Невского проспекта. Как он еще мог ходить и чем-то интересоваться после тяжелого ночного перелета? Мы сделали хорошего кругаля по Питеру, по центральной его части, потом спустились в метро и поехали на «Приморскую».

Мы решили отметить нашу встречу. Зашли в магазин, купили чего-то съестного — немного фруктов, немного овощей, колу и виски — и пошли пешком в сторону дома.

Весь день мы разговаривали на английском. Уже ближе к дому Дэвид что-то сказал на иврите, и я услышала совсем другой голос, даже тембр изменился.

— Говори на иврите, — сказала я ему. — Я тебя понимаю.

— Тогда и ты отвечай на иврите, — сказал он.

И мы перешли на иврит. Мне и самой было легче говорить на иврите после полугода жизни и работы в Израиле. Я, правда, немного переживала за произношение. Но все вышло как нельзя лучше. Мои огрехи в языке его забавляли, и у нас был повод посмеяться еще и над этим.

Этот первый день Дэвида в Питере, должно быть, показался ему бесконечным. Но мой гость был неутомим. Мы перекусили, передохнули, и Дэвид сообщил, что хочет осмотреть наши бары.

— Может быть, завтра? — с сомнением переспросила я.

— Нет, я хочу сегодня, — сказал он.

— Что ж, как хочешь. Если у тебя еще есть на это силы…

Я позвонила другу, и получила список рекомендованных заведений, расположенных в центре Петербурга. Мы доехали на метро до Гостиного двора и первым делом отправились в «Библиотеку». Это заведение — кафе-ресторан–бар — занимало три этажа красивого здания на пересечении Невского проспекта и Большой Конюшенной улицы. В будний день, в половине десятого вечера, в баре на третьем этаже было малолюдно и просторно. Мы сидели у окна, разговаривали и слушали музыку. Я пила горячий глинтвейн, Дэвид — холодное пиво.

Около двенадцати мы вышли из бара. Метро не работало в этот поздний час. На остановке сидела девушка и ждала автобус. Наш автобус. Уже давно. Присоединились к ней. Минут через двадцать все начали замерзать, особенно не привыкший к минусовой температуре Дэвид.

Решили поймать такси. Цены у таксистов ночью были заряжены нешуточные, но удалось договориться. Разговаривала с водителем Лиза, наша попутчица — шустрая и веселая девица. Она жила на Приморской, рядом с нами и училась в Университете. По дороге мы обменялись телефонами и условились завтра втроем и пойти в паб.

Уже на следующий день Дэвид чувствовал себя в Петербурге, как дома. Почти как дома. Он сам мне так сказал. Теперь я могла заняться и своими делами, не боясь оставить его одного. Накануне вечером я уже пыталась адаптировать его к нашим условиям — он на спор брал телефоны у незнакомых девушек. Наверное, это было слишком: поспорить с ним об этом в первый день его пребывания в чужой стране, в чужом городе. Но он сказал, что легко возьмет пять телефонов. В первый вечер он взял только два.

Позже, уехав из Питера в Израиль, Дэвид написал мне:

«Ты воспользовалась тогда своим положением. Ты же знала, что нравишься мне?!»

На следующий день, пока я ходила на тренировку, он сам прогулялся по городу, потом встретился с Лизой. Они сидели в «Библиотеке», что-то пили и непрерывно названивали мне. Я долго добиралась к ним после танцев, то и дело отвечая на их звонки. Наконец, мы встретились, они сидели друг напротив друга за столиком кафе и о чем-то увлеченно болтали. Они уже были хороши, и мне нужно было очень постараться, чтобы догнать их.

«Прямо не разлей вода», — кольнуло меня.

Я села за столик, вытянула ноги и почувствовала себя счастливой. Мне хотелось отдохнуть, но мои друзья уже были в том состоянии, когда тянет на приключения. Около полуночи Лиза повела нас в бар на Фонтанке. Маленький бар состоял из двух небольших помещений, перетекающих одно в другое. Было очень тесно, очень жарко и очень многолюдно. В основном, студенты, молодежь, куча иностранцев. Лиза и Дэвид уже совсем подружились, общались легко и непринужденно. Очень непринужденно. Перешептывались, глядя на меня. Меня это задело.

— Что ты ей сказал? — спросила я его на иврите.

— Я сказал, что ты — яфифия* («Красотка» в переводе с иврита), — сказал он.6

— Только это тебя и спасает.

Часа через два мы с Дэвидом выбрались из душного бара, поймали такси и уже через двадцать минут были дома. Лиза не поехала с нами, но я была рада этому: мне хватило на сегодня шумных тусовок, и теперь хотелось отдохнуть. Дэвид тоже устал за день.

Несмотря на усталость, в эту ночь мы никак не могли уснуть. Мы проговорили до пяти часов утра, и Дэвид признался, что я ему очень нравлюсь. Для меня это признание стало приятным подтверждением моих догадок. Господи, как причудливо сочетаются во мне чудовищная неуверенность и самонадеянность.

— Почему вы шушукались в кафе с Лизой? — спросила я Дэвида.

— Я не думал, что тебе неприятно. Я вообще не знал, как ты ко мне относишься, — сказал он, — Вчера ты так резко отпрянула, когда я хотел поцеловать тебя. «Аль тие хуцпан» («не будь наглецом, не наглей» на иврите), сказала ты, и я не понимал, что и думать.

На третий день мы решили прогуляться по Васильевскому острову в районе «Приморской», не выезжая в центр, пройтись до залива, может быть, посидеть в баре. Кроме того, я пообещала Дэвиду испечь блины. В общем, такой домашний планировался день. Мы прогулялись до залива, но выйти на набережную не смогли. Все было перегорожено. За забором раздавались звуки большой стройки.

Было зябко, с моря дул сильный, холодный ветер. Мы зашли в первый попавшийся ирландский паб, заказали пиво и мини шашлыки для Дэвида и кофе для меня. Официантка приняла заказ и пропала. Спустя полчаса принесла кофе, оливки на тарелке, пиво и исчезла опять. Шашлыков мы так и не дождались: то ли забыла, то ли не хотела обслуживать нашу пару. Мы разговаривали на иврите, она, наверное, не понимала языка, и поглядывала косо. Мы посмотрели футбол, поговорили, выпили кофе и пиво, а потом собрались и ушли.

Дома я сделала блинчики с творогом. Дэвид мастерски сотворил фруктовый салат. Мы сидели в гостиной, смотрели фильм, пили виски с колой, ели блинчики и болтали. Нам с ним всегда есть о чем поговорить. И над чем посмеяться. Есть всего несколько человек на свете, с которыми я могу так хохотать — не остановишь. С Дэвидом в том числе.

Дэвид пребывал в полном восторге. Он никогда не ел русских блинов, и они его не разочаровали. Это был третий день.

На завтра мы запланировали поход в Эрмитаж.

Эрмитаж встретил нас классическим набором: Греческий зал, Римский зал, зал Народов Востока. Дэвиду все было интересно. После Греческого мы добрались до Римского зала, осмотрели скульптуры, и, не сговариваясь, почти бегом устремились к выходу. Пора было подумать и о бренном теле. После музея мы оба были ужасно голодными.

— Давай зайдем в настоящее питерское кафе, — сказал Дэвид.

Мы прошли пол-Невского, и никак не могли найти что-то подходящее. В конце концов сели в первое попавшееся, заказали роллы, малиновый чай и домашний лимонад.

— Что тебе понравилось в Эрмитаже? — спросила я.

— Больше всего — ты, — ответил Дэвид, не задумываясь.

— Правильный ответ=)) — засмеялась я.

— Ты приедешь ко мне в Израиль? — спросил он. — Я хочу, чтобы ты приехала. Сначала на какое-то время, а потом, если захочешь, мы могли бы снять квартиру. Ты сможешь ездить домой хоть каждый месяц, я буду покупать тебе билеты.

Мы сидели в кафе и чувствовали себя несчастными, потому что завтра рано утром Дэвид уезжал, и после его слов я не знала, как буду жить дальше.

Мы доехали на троллейбусе почти до самого дома. Было восемь часов вечера, совсем темно. Осень. Дождливое время. Тоскливое время расставания. На четыре часа утра было заказано такси в аэропорт.

Машина не опоздала, пришла вовремя.

В такси Дэвид всю дорогу шептал мне на ухо, как будут скучать, как хочет, чтобы я приехала к нему! Как счастлив он будет! Как много он сможет сделать для меня! Он так много всего обещал! Намного больше, чем в действительности мог выполнить.

Мы приехали в полупустой, сонный аэропорт. Ходили по гулким залам. Было отчаянно грустно. Я думала: «Что же делать?» Не верилось, что сейчас он сядет в самолет и улетит. И что дальше? Дэвид тоже был мрачен.

«У меня была девушка, — сказал он, — Мы очень любили друг друга, встречались с ней два года, уже собирались жить вместе, а потом вдруг расстались. Она никак не могла решить, нужны ли ей эти отношения. Она во всем сомневалась: учиться или работать, съезжаться со мной или нет. У меня тогда тоже был период неопределенности, я менял работу. Мы разошлись, а через три месяца она пригласила меня на свадьбу».

Почему он рассказал мне эту историю именно тогда? Он был передо мной весь, как на ладони, без прикрытия и без защиты. Это очень сложно — довериться человеку. Я ценю такие вещи.