В комнату входит отец Маши смотря в телефон.
— Манюнь, я буду...— подымает голову и осекается смотря на меня.
Мир будто завис. Я даже дышать забываю от неловкости.
Давид Игоревич стоит в дверях. Высокий. Загорелый. Лицо резкое, строгое, но не пугающее — скорее… слишком внимательное.
Щетина. Чёткая линия скул. Глаза… глубокие, внимательные серые. Смотрят не просто на меня — сквозь меня. Взгляд — рентген.
Брови чуть сошлись, но не от гнева — скорее от удивления.
У меня дыхание так и есть в задержке. Почему он не уходит? Почему просто смотрит? На мне же одежда не перед отцом подруги стоять! Особенно под его таким взглядом. Мог бы отвернуться!
Он медленно убирает телефон в карман.
— Ты, видимо, не Манюня, — произносит он, голос низкий, спокойный, глубокий, слишком уверенный. Но почему-то у меня по спине мурашки от этого.
Я буквально слышу, как кровь приливает к моим щекам.
— Н-нет… Я… я подруга Маши. Карина, — выдавливаю и судорожно хватаю халат, натягивая его на себя.
Он не отводит взгляд, и это сильно смущает. Наблюдает за моими действиями и взгляд скользит по мне. Словно оценивает не просто внешний вид, а читает мысли, намерения, страхи.
— Понятно, — коротко кивает. — А я — Давид. Хотя ты, кажется, уже в курсе.
— Только мельком… — бормочу и тут же мысленно себя шлёпаю. Мельком. Господи, Карина, лучше бы ты молчала.
Он усмехается. Почти незаметно. Но я вижу.
И это усмешка не злая, не хищная. Просто… взрослая. А я в таком не разбираюсь чтобы понять, это хорошо или плохо.
— Ну что ж, Карина. Рад знакомству… пусть и в таком… формате.
И почему-то от этих слов не легче.
Я не знаю, куда смотреть. Сердце колотится.
— Я… я уже ухожу, — шепчу.
— Не спеши, — отвечает он спокойно. — Это же мой дом. А ты — гость. Просто чувствуй себя… комфортно.
И уходит, так же спокойно, как вошёл. Не оглядываясь.
А я стою, как вкопанная. С горячими щеками, с бешено колотящимся сердцем и дрожью в руках.
Это было неловко! Очень. Я уже жалею что согласилась так одеться.
В комнату врывается Машка. Весёлая, быстрая.
— А ты чего как бабайку увидела? — спрашивает и смеётся.
Я бурчу:
— А я его и видела.
Наверное, не стоило так говорить про её папу?..
Маша моргает, приглядывается.
— Эээ… Ты точно не заболела? — с трудом сдерживает смешок. — Ну и какой он, бабайка?
— Под два метра. Огромная. И ты зовёшь его "папочка".
Маша расплывается в улыбке, хохочет:
— Папочка дома?!
И вылетает из комнаты, только бросив на ходу:
— Вниз спускайся! К бассейну!
Я вдыхаю и выдыхаю. Глубоко.
Ну и чего я здесь трясусь как зайка? Что такого? Я же была не голая. И Машка он вообще в стрингах гоняет. Ему точно нету дела до детей!
Успокоив себя я спускаюсь вниз. Но в халате.
На улице тепло. Солнце бьёт в глаза, запах хлорки смешивается с ароматом роз из палисадника. А бассейн в пене. Я даже улыбнулась пробурчав:
— Вот это Машка даёт.
Она чешет немного нахмурившись. Сложив губы трубочкой. Значит — думает.
— Папочка сейчас уедет и вернётся завтра. А мы затусим. По-тихому, — заговорчески моргает мне.
Ой Машка. Вечно она лезет в приключения, а я вместе с ней.
— Только не начинай как в прошлый раз, — бурчу я, поправляя пояс халата.
— Я?! Это всё Вика с колонкой! — Машка искренне возмущена. — Я вообще в комнате была!
— Ага. Чтобы принести электрошокер и фигануть Макса.
— Он лапал меня после Ирки! — Машка вскидывает брови. — Я спасала честь! И вообще — не фиганула, а пригрозила.
— А он теперь тебя обходит по диагонали, — усмехаюсь я.
— Ну и правильно. Пусть знает, что я с характером, — с гордостью заявляет она и плюхается на край бассейна, зачерпывая пену ладонью. — Ладно, давай, раздевайся. Сейчас будет пенный апокалипсис!
И с весёлым визгом ныряет в воду.
Я наблюдаю за ней с улыбкой.
— Давай, Рина, — зовёт она, выныривая с пеной в волосах. — Твоя святость и стеснительность — это, конечно, трогательно, но ты не в монастыре. А в купальнике. На тусе. С лучшей подругой. Так что марш сюда, сестра целомудрия!
— Это прозвучало как будто меня отчитали, — улыбаюсь, снимая халат.
И оборачиваюсь на приближающиеся шаги. Уверенные, неторопливые.
Взгляд серых глаз скользит по мне. Не торопясь. Не в наглую — но я всё равно ощущаю его кожей. Взгляд мне в глаза мельком и переводит его на Машу.
А у меня мурашки идут по рукам, живот будто сжимается, а в голове вспыхивает только одна мысль: только бы не покраснеть...
— Папочка! — Маша подплывает к бортику прямо у моих ног и улыбается ему. — Ты чего не уехал?
Давид Игоревич останавливается рядом. Его запах окутывает — не просто парфюм, а ощущение силы, власти. Я машинально отступаю на шаг. Он правда занимает собой всё пространство вокруг.
— Манюнь, — произносит он спокойно, но строго, а Машке хоть бы хны. — Без колапсов! Без полиции! Без алкоголя!
— Ну пааапочка, — Маша закатывает глаза, — ты меня с кем путаешь? Я пай-девочка.
Он смотрит на неё с прищуром. Тонким, выверенным. Секунда. Две. Потом — уголок губ чуть приподнимается. Лёгкая, почти незаметная улыбка.
— Пай-девочка, я предупредил!
— А я услышала, — улыбается ему.
— Надеюсь. Хорошего отдыха девочки.
— Спасибо, — говорим с Машей в один голос.
Он уходит. Всё так же уверенно, размеренно. Не оглядываясь. А я снова стою, как вкопанная смотря в пол.
Как Машка его не боится?
В его присутствии коленки дрожат. От него будто исходит сила — ощутимая, тяжёлая, пугающая. Почти как ток по коже ощущается.
Машка брызгает в меня водой.
— Не боись, трусиха, бабайка ушёл! — смеётся надо мной.
— Угу. Ха-ха, — говорю без особого веселья.
— Прыгай давай, мисс «веселье в отпуске». Сейчас друзья подтянутся — будет жарко!
— Ты неисправима.
— А тебя ещё можно спасти, Рина! Прыыыгай!
Я улыбаюсь.
И прыгаю.
Воздух свистит в ушах. Вода вспыхивает перед глазами белой пеной. Холод обрушивается на кожу, сжимает грудь, и сразу — взрыв смеха где-то далеко. Я выныриваю, задыхаясь от адреналина и неожиданного счастья.
Машка хохочет рядом:
— Вот! Вот она — моя Рина!
Живём один раз! А вляпываться в что-то, так хотя бы вместе.