Песня для тумана

Величайшее колдовство

– Расскажи, как у вас… там, – попросила Пёрышко, доверчиво прижимаясь к плечу Эрика. На кончиках её ресниц подрагивало любопытство. Так просят странника рассказать сказку о дивных краях за высокими горами, за глубокими морями.

– У нас… – викинг задумался. Риторика не была его сильной стороной, за что Альвгейр частенько пенял молодому предводителю. «Вождь должен уметь вести за собой, – повторял он. – Не только примером, но и словом. Словом даже предпочтительнее. Потому что это позволяет сформировать не только арьергард, но и авангард». Эрик не всё понимал из того, чему пытался обучить будущего зятя ярл. Но от этого восхищение предводителем не только не страдало, но даже выигрывало.

– У нас замечательный вождь, – сообщил фее викинг. – Он самый мудрый, самый храбрый и самый доблестный воин. Ауд говорит, что с тех пор, как Альвгейр победил старого ярла и принял нас под свою руку, жить стало намного легче. Женщины стали больше рожать, а дети – меньше умирать. Драккары возвращаются с богатой добычей из походов, и мы не знаем больше ни голода, ни холода. Ярл повелел захватывать не только золото и драгоценности, но и мастеров, ведунов, и прочие диковины, так что в наших домах теперь много хитрых придумок.

– А жена у него есть? – перебила Пёрышко.

– У ярла? Нет, нету. Умерла. Только дочка осталась. – Тут Эрик мечтательно улыбнулся, а фея чуть заметно нахмурилась. Но тотчас же согнала облачко с лица, закинула полусогнутую ногу мужчине на пояс и одарила страстным поцелуем. На некоторое время Эрик отвлёкся от рассказа.

– Ты заберёшь меня с собой? – молочно-белый, упоительно нежный пальчик заскользил по бешено вздымающейся груди викинга, пытающегося отдышаться, стал спускаться ниже, ниже...

– Да, – со стоном выдохнул Эрик. Любой мужчина на его месте сейчас ответил бы то же самое.

– Хорошо. – Пёрышко обворожительно улыбнулась и склонила златокудрую головку на могучее плечо. Эрик слушал её ровное дыхание, вдыхал дразнящий аромат молока и думал: «В конце концов, а почему нет? Сигрид, конечно, это не понравится… ну да привыкнет. Она, всё-таки, будет женой. А в наложнице ничего плохого нет. Будет ей по дому помогать… – викинг огладил упругую высокую грудь. – Детей кормить… – Пушистые ресницы слегка вздрогнули, Пёрышко промурлыкала что-то неразборчивое и подалась вперёд. – Возьму! Йотун меня раздери, если не возьму!» Маленькие, полудетские ладошки шаловливо поглаживали в таких местах, что жгучее удовольствие достигло предела, когда начало причинять Эрику боль. Он перехватил оба запястья феи одной ладонью, а второй смахнул баночки и чашки со стола. Пёрышко чуть вскрикнула: не то сожалела о своих зельях, не то от того, что её водрузили на их место и решительно раздвинули ноги. Запах молока заглушил дугой: резкий, терпкий и пряный, под рукой у Эрика стало тепло и влажно, как в летнем болоте. Ему вспомнилось, как Ауд учил мальчишек пробираться через трясину: аккуратно погружать шест, пока тот не коснётся дна, и тут же проворно доставать обратно, чтобы снова погрузить, отметить следующий шаг… Фея-болотный огонёк извивалась ужом, время от времени издавала влажные, нечленораздельные звуки, наводившие на мысли не то о водах болот, не то о криках вьющих там гнёзда птиц, умело заманивала путешественника к желаемому омуту. Напряжённая плоть викинга обрела твёрдость морёного дуба, фея отвечала с упругой податливостью гусиного пёрышка. Когда измождённый путник упал лицом меж двух ароматных «кочек» и уснул, невольно ослабив хватку, руки и ноги девушки обвили крепкое тело подобно побегам дикой омелы. Пёрышко губами сняла капельку пота у Эрика с виска и неторопливо начала выводить по щеке языком: «М-О-Й».

***

Геро застала королеву плетущей венок из кувшинок. Опустив голову, Мэб тихонько напевала под нос. Альва осторожно приблизилась к чёрно-зеркальной глади пруда. По спине пробежал холодок, хотя тумана поблизости не было.

– Где собака? – Последняя, самая крупная, кувшинка заняла своё место, замыкая цветочный круг, становясь одновременно его центром, началом и концом.

– В берлоге. – Альва заворожённо глядела в восковую чашечку, наполненную трепещущим, но непонятным колдовством. – Старого вожака волчьей стаи порвал. Отлёживается.

– Хорошо. – Королева жестом приказала Геро наклониться. Альва подавила порыв бежать прочь, сверкая пятками. Подчинилась.

Мэб водрузила своё произведение на голову однорогой, после чего рассыпалась легкомысленным роем ярких, неправдоподобно огромных бабочек. Такое поведение было столь необычно для повелительницы фей, что Геро долго ещё в недоумении следила за разлетающимися точками и не сразу обратила внимание: голову перестало клонить влево. Но когда, наконец, заметила, не удовлетворилась отражением, глядевшим на неё с тёмной поверхности омута – по желанию королевы там можно было увидеть не только то, что есть, но и что было, или же только могло бы быть. Долго и тщательно Геро ощупывала трагически утраченный правый рог. Тот упрямо оставался на месте, будто никуда и не отлучался.

– Так что, она в любой момент могла это сделать? – сама у себя спросила альва со слегка вытянувшимся лицом.

Мимо пролетела говорливая стайка ласточек и цветочных фей, оставила за собой облако сладкой пыльцы и повисшее в воздухе: «Завтра! Завтра!! Завтра!!!»

Завтра Бельтайн.

***

Чествование необычного гостя протекало весело и шумно: мёд-то ярл ставит. Повод не так уж важен. Впрочем, необычная внешность шамана и сама по себе вызывала любопытство. На другом конце стола травили байки про саамов, правда, вполголоса. Сам Онни, проголодавшийся с дороги, молча уплетал жаркое, не забывая отдавать должное соленьям и ягодам. Ульв заметил, что тот старается отведать всего понемногу:  мочёные яблоки, рябину в меду, китовую отбивную… что-то у него на родине готовили иначе, что-то не готовили вовсе. Любопытство в сочетании с аккуратной неторопливостью расположили Стейнсона к молодому гостю. Альвгейр же поглядывал на саама исподлобья, видел в нём только скорбного вестника. Когда Онни накрыл кубок ладонью, не позволяя наполнить мёдом, ярл нахмурился, даже хотел указать на неподобающее поведение гостя, но Ульв опередил:

– Воды ему принеси, – сказал он девушке, замершей с кувшином в руках. – И мне тоже.

– Что это за выходки? – прошипел Альвгейр вполголоса. – Явился в мой дом без приглашения, так ещё и угощением брезгует?

– Он не к тебе приехал, а ко мне, – надменно возразил Ульв, а Альвгейр мгновенно вскипел, но ссоре не суждено было разгореться. Онни, невозмутимый, как заледеневшее море, снова подал голос:

– Будет разговор. Голова ясной должна быть, – выговор хороший, но наречием викингов молодой саам владел явно слабее своей бабки, тщательно подбирал слова. – Зелья, дым – потом. Когда камлать. Если надо. Я могу, бубны привезли.

Ульв переглянулся с Альвгейром, мотнул головой в сторону гостя, криво усмехнулся и произнёс на шелестящем наречии альвов:

– А парнишка-то профессионал. Ещё нам с тобой нос утрёт. Совсем озверели тут.

– За себя говори, – буркнул ярл тем же манером, демонстративно опрокинул в глотку кубок.

***

К дому вышли неожиданно и быстро. Сигрид оглянуться не успела, как уже стояла на собственном крыльце, хлопала глазами на старушку-гостью. Шаманка, подбоченясь, разглядывала жилище. Медведя – как не бывало.

– Симпатишно, – выдала, наконец, саамка и потрусила к двери. – Эк для тебя волчок расстарался, – продолжала оглядываться гостья уже внутри. Особенно внимательно рассмотрела застеленное шкурами ложе. Присела даже. – Удобно. Заботливый, ценит тебя, видно.

– В-вы так думаете? – осторожная Сигрид решила не упоминать, что роскошным домом обязана скорее отцу, чем мужу.

– Я, деточка, редко говорю, чего не думаю, – коротко хохотнула шаманка, немедленно сделавшись очень похожей на Ульва. – Где ж это видано, чтоб волк под крышей спал? Сколько ночей у меня в шатре провёл, а всё одно на земле ему ближе. Как ландыши цвести начинают, так и вовсе с ума сходит – валяется на спине, как щенок, только лапками дрыгает.

– Ландыши? – растерянно переспросила Сигрид, сама же подумала: «Бабка эта, кажется, чокнутая. И чем она Ульву сдалась? Может, от ран его выходила, или ещё что?» Встреча с медведем в лесу казалась уже далёкой и нереальной, словно увиденной во сне. Женщина же, подхватившая за хвост огромного лосося, выглядела совсем обычной, будничной.

– Чего это он там про рыбу говорил?

– Чтоб я её не готовила, – покраснела Сигрид. – Не нравится ему. Говорит, пересушиваю сильно.

Старушка захихикала. Хозяйка дома чуть было не обиделась, но вовремя сообразила, что смеются не над ней.

– Вот морда чёрная! – покачала головой саамка и ловко отсекла лососю голову. – Что рыбу, что мясо, сырым, бывает, лопает, а туда же! Нос воротить! – Старуха поманила Сигрид пальцем. – Ходь сюда. Покажу, как надо.

Девушка покладисто приблизилась, взяла второго лосося и постаралась в точности повторить все движения шаманки.

– А вы… – Сигрид замялась, не зная, как лучше сказать. – Ульв… гостил у вас в… доме? – мысленно зацепилась она за упоминание о шалаше.

Гостья внимательно поглядела на девушку. Морщинистые щёки тронула мечтательная усмешка.

– Да и папочка твой захаживал, бывало, – прыснула она коротким смешком. – Пытался. В тот раз я впервые Мяндаша своими глазами увидала. Когда он Альвгейра на рога поднял.

Хозяйка слушала внимательно, хотя и не очень понимала. Рассказчица это заметила, пояснила:

– Давно это было. Я ещё девчонкой глядела, вот не старше тебя.

Сигрид постаралась определить, сколько лет старухе. По всему выходило, что когда она была девчонкой, её отца с Ульвом ещё и на свете не было, либо уж сущими младенцами она их знала. По крайней мере, последнего.

– Они детьми в Суоми жили? – в глазах дочери ярла блестела неподдельное любопытство. – С родителями? Какие они были? Я и маму-то почти не помню, а про дедушку с бабушкой отец мало говорит. Что хорошей крови, родом из далёких земель, да на этом и всё.

Саамка вдруг задумалась.

– Кровь в нём хорошая, сильная, да. Но только половина. В тебе – того меньше. Но кровь – не всё ещё. В Альгрейве… много гордости. Мало мудрости.  У Ульва – тоже, но к нему и мерило другое прикладывать надо...  что ж ты делаешь, дурында? – с той же интонацией продолжила старуха, глядя на руки Сигрид. – Ты ж пузырь порвала… э-э-э… изгадила всё. Тащи молоко теперь, а то горько будет. Молоко-то есть у тебя?

– Есть, – придушенно пискнула юная хозяюшка и бросилась за горшком.

– Ой, дети… – бурчала под нос саамка, вымачивая пострадавшего лосося. – Кругом дети! И их дети… мало того, что не стареют, так и не взрослеют. За папашкой твоим всегда много девок бегало, – сообщила гостья, вполглаза поглядывая на Сигрид. – Братишек- сестрёнок у тебя, небось, по пальцам не пересчитать. Только что в отцы, если не в деды годятся тебе. А Альвгейр с тех пор ничуть не изменился. Разве вот бороду носить стал.

Это сообщение Сигрид не взволновало. Напротив, девушка приняла его не веру сразу и на удивление спокойно. Не маленькая ведь, замечала, что отец немногим старше Эрика выглядит. А всё отодвигала, гнала эту мысль от себя подальше. А что муж её не человек, давно поняла. Теперь же её интересовало другое.

– Так у вас с Ульвом… тогда… ну… – девушка снова замялась. Ревновать к рассыпающейся от старости шаманке смешно, но и напрямик спросить неловко: – что-то у вас с ним было?

Взгляд шаманки потеплел.

– Не чужой он мне, – коротко отозвалась саамка и снова взялась за рыбу.

***

Больше года прошло с тех пор, как на берега Суоми из утлой лодчонки высадились двое. Как оказалось, именно в лодчонке и было дело.

Олли исправно отправлял людей валить сосны и стягивать к берегу. Золотоволосый чужестранец руководил, иногда раздражённо покрикивал, и за зиму у берега вырос огромный корабль. Нойд никогда не видел подобных. Даже представить себе не мог. Драккары викингов показались бы грубыми ореховыми скорлупками рядом с этим чудом. Изящные абрисы притягивали глаз, волны ластились к бортам, будто оленята-сосунки к мамке, да и люди нет-нет, а подходили просто чтобы притронуться, ласково провести ладонью по тёплому дереву. Неизвестно почему, но корабль Альвгейра всегда оставался тёплым.

Ульв выполнил своё обещание. Зима прошла пусть не сытно, но без потерь: медведи не нападали, да и волки больше не беспокоили. Даже снег сошёл раньше обычного. Олени довольно пофыркивали, выискивая куцые остатки прошлогодней травы.  Берёзы робко выпустили клейкие ладошки листвы. Олли проводил взглядом божью коровку, деловито сползавшую по его ноге.

Зима кончилась. Волшебно красивый корабль покачивался на рейде. Не сегодня – завтра гости покинут оскудевшие берега Суоми. И кто знает, как скоро жажда крови сотрёт следы их пребывания? Когда снова нападут медведи? Этой зимой? Или следующей?

– Сату! Подойди сюда.

Востроглазая девчонка подбежала к отцу, блеснула улыбкой, наполнив Олли отеческой нежностью. В последнее время она часто улыбалась: то весело, то мечтательно, то задумчиво. Особенно, когда на Ульва глядела. Первый страх давно прошёл, Сату ходила за волком, как привязанная, совершенно позабыв об оленях. Впрочем, ни один из них не отбился и не занемог.

Иногда Олли спрашивал себя: что бы он сделал, если бы его Сату ходила за золотоволосым? Альвгейр был капризен, надменен и высокомерен. Для него одного возвели целый дом на берегу, похожий на жилища саамов не больше, чем чудесный корабль – на лодку-долблёнку. Шаман сквозь пальцы глядел, что то одна, то другая женщина всходила на резное крыльцо. Сначала потихоньку, согнувшись в три погибели. К концу зимы – гордо, уже не таясь. Золотоволосый был переборчив, а шаман знал: среди людей-оленей осталось слишком мало мужчин. Скоро все дети станут друг другу родственниками, начнут слабеть и умирать уже во чреве матери. Нужна, ох как нужна была новая кровь. У золотоволосого она была сильная, горячая, как подземный источник, бурная, как горная река. Породниться с сильным нойдом – большая удача. Вот только жениться Альвгейр тут ни на ком не собирался – это Олли понимал. Ну и пусть его. С таким зятем – только горя хлебнуть. Женщины выходили из гостеприимного дома счастливые, лучащиеся радостью – стало быть, не обижал их чужак. Трое к весне уже понесли. Но когда Олли увидел Альвгейра, шмыгнувшего в шатёр Сату… на месте оцепенел. Сердце отцовское велит за ним ринуться, взашей вытолкать, пусть даже дочь сама золотоволосого позвала. Вот только что скажет Волк на такое обращение с его спутником? Да что Волк! Олли и с самим-то Альвгейром не справится: к духам взывать некогда, а сам чужак молодой, сильный, смертоносный… проверяли уже некоторые. Из тех, чьи жёны к золотоволосому наведывались. Калечить никого не стал. Но скрутил – шутя. Будто ребёнка отшлёпал.

Пока Олли размышлял, Альвгейр вылетел из шатра без его помощи. Белоснежный черноголовый олень, степенно переставляя длинные ноги, вышел за ним и гордо повёл головой, поглядел на Олли из-под полуприкрытых век. Нойд почтительно поклонился предку:

– Здравствуй, Мяндаш. Спасибо тебе.

Олень покровительственно кивнул, только золотые рога блеснули, и неторопливо удалился, медленно растворившись в рассветном тумане. Олли с золотоволосым долго ещё всматривались в густую дымку даже после того, как звуки мягко опускающихся копыт потерялись где-то вдалеке.

– Пожалеешь ещё, – едко, но без особой угрозы сказал Альвгейр, поглядывая на шамана. – Я хоть наполовину человек. А Стейнсон сердце из груди выдрал, а камень вместо него вложил. Гляди, утащит Ульв твою красотку в Нижний мир. Из тамошних он, ты разве не понял? – Золотоволосый тяжело встал, даже слегка покачнулся. Видно, здорово Мяндаш ему рогом наподдал. – Будешь на себе шкуру рвать, что мне не отдал, а поздно будет.

Олли ничего не ответил. Какой смысл говорить с этим сильным, но таким глупым нойдом? Пусть есть в нём кровь духа, как и в самом Олли, но не видит, не понимает золотоволосый, кто рядом с ним. Не нойд, не полукровка, и не бесплотный дух предка, залетевший вмешаться в дела живых. Волк – это просто волк. Не принадлежит он ни одному из миров. Его дело – наблюдать. И блюсти равновесие.

Ульв не требовал себе дом. Он приходил и уходил, когда ему вздумается. Когда хотел, спал в шатре Сату, когда хотел – заходил к Олли. С другими он почти не разговаривал. Да и побаивались его. Даже золотоволосый. Хорохорился, говорил  нарочито громко и нагло, пытаясь громовым голосом напугать страх, загнать его поглубже. Иногда удавалось. Но Олли видел.

Однажды он застал их в лесу. Сату спала, уткнувшись в тёплый бок огромного чёрного зверя. Волк медленно поднял голову, окинул Олли яркими смарагдовыми глазами, снова опустил морду на сложенные лапы. Ни угрозы, ни обещания. Только бескрайнее, как зимнее небо, спокойствие. Вдруг вспомнилось, как женщины судачили: в местах, где отдыхает Ульв, трава растёт быстрее, сочнее и гуще. Вот только как он на мёрзлой земле лежит? Холодно же.

Шаман перестал переживать за дочь.

***

– Сату… – Олли не знал, как ловчее начать разговор. Но его девочка умная – сама всё поняла.

– Золотоволосый достроил корабль, – девушка глядела на чудесное творение с плохо скрываемой ненавистью. – Скоро Волк поведёт его в Исландию.

Шаман вспомнил, с какими горящими глазами Сату наблюдала за рунами, которые Ульв небрежно чертил прутиком на песке. Их тут же смывало прибоем, и он рисовал новые. Вспомнил, как заворожённо девушка обводила пальчиками надписи, появившиеся на скале после прибытия лодки, слегка посмеивающегося Волка, толкующего рисунки на старом, ещё дедушкином бубне, по форме напоминающем утиное яйцо.

– Ты станешь сильным нойдом, Сату, – уверенно сказал Олли. – Сильнее, чем я. Пока он здесь – попроси его. Попроси научить тебя ходить по мирам так легко и так далеко, как я никогда не смогу. Ты ему нравишься. Он не откажет.

Кучевое облако набежало на низкое ещё солнце. Только что нежившаяся в его лучах девушка зябко подёрнула плечами. Опустила лицо, тихо произнесла:

– Да, думаю, в этом он мне не откажет…

***

Сату не помнила, чтобы когда-нибудь ландыши цвели так рано. Но весь берег маленького озера был усыпан будто снегом. Чёрное пятно выделялось на их фоне так резко, что заслезились глаза. Ульв лежал на спине, следил за тяготеющим к горизонту солнцем. Тень Сату накрыла его лицо, и лишь тогда он перевёл глаза на неё.

– Ты такая серьёзная сегодня, маленькая Радость, – сказал он нарочито торжественным тоном. – Не иначе, у тебя есть ко мне серьёзный разговор. И Большая Просьба. Говори, чего ты хочешь. Серьёзная Радость – это так забавно.

Сату долго размышляла над тем, что скажет Волку. Но сейчас все слова будто вытекли у неё из головы, как вода вытекает из треснувшего кувшина. И остаётся только сухое, саднящее от утраты дно.

– Меня… прислал к тебе отец, – глухо сказала Сату. – Велел попросить показать мне другие миры. И научить ходить туда самой. Если… тебе это не запрещено.

Среди одуряющего аромата ландышей пахнуло вдруг горечью полыни. Ульв встал.

– Нет никого, кто мог бы мне что-то запретить, – сказал он с усмешкой, больше напоминавшей волчий оскал. – Но ты пришла сюда не за этим, маленькая Радость.

Шаманка вздёрнула подбородок и упрямо встретила взгляд зелёных глаз, ставших вдруг тёмными, как зимняя хвоя.

– За этим, – протянула бубен. – Научи. Чтоб… – голос чуть дрогнул, – я одна…

Ульв молча рванул её трёхцветный, увешанный кольцами шаманский пояс, оставив оба конца у себя в руках, притянул за него девушку к себе так близко, что Сату через одежду почувствовала, какое горячее у него тело.

– Что это? – Ульв обернул полотно пояса вокруг руки так, что виден остался только чёрный цвет.

– Н-нижний мир, – запинаясь, ответила Сату. Что-то странное было сейчас в его взгляде. Что-то звериное. А она только-только перестала видеть лохматую шкуру…

Ульв поднёс пояс поближе к её глазам.

– А ещё?

Сату облизнула пересохшие губы.

– Земля. Земные воды.

– Ещё, – Ульв прижимал её к себе всё крепче. Его грудь и руки были непоколебимы, как скала.

– Скала. Гора. Камень.

– Ещё!

Он опустил узкое, будто волчья морда, лицо. В колдовском сиянии глаз проскальзывали золотые искорки.

– Золотой Полоз! – выкрикнула Сату прямо в эти глаза. – Мировой Змей!

Тонкие губы шевельнулись. Но саамка не услышала:

– Ещё.

Слово потонуло в раскате грома, а лицо Ульва – во вспышке молнии.

– Укко.

_____________________________________

У́кко (фин. Ukko) — верховный бог, громовержец в карело-финской мифологии. Представлялся стариком с седой бородой, разъезжающим по небу на колеснице, мечущим молнии и производящим гром. Известен как покровитель скота и урожая.

Здесь всё блестело, искрилось и скрежетало. Звон оружия, исполинских мечей и копий, маленьких дротиков, тонких спиц… Вертелись колёса, то тут, то там, загорались огни. Сату испуганно жалась к своему спутнику, но по сторонам глядела во все глаза. Мимо проносились невиданные повозки, невозмутимо прополз толстый, в обхват руки змей, в сопровождении трёхглавого пса. Люди попадались бородатые, низкорослые и с тёмными лицами.

– Где мы?

– В Свартальфахейме. По-вашему – Нижний мир. Часть его. – Чуть помедлив, Ульв добавил: – Я здесь родился.

«Вот почему ему так нравится закат», – подумала шаманка, разглядывая величественные своды всех оттенков от алого до бордового.

Справа полыхнуло огнём. Сату вскрикнула и спрятала лицо у Ульва на груди. Тот только рассмеялся.

– Не бойся, глупая. Это фонтан.

Девушка с любопытством оглянулась, заинтересовавшись незнакомым словом. Языки пламени действительно не выглядели опасными. Напротив, свивались замысловатыми фигурами, будто танцуя друг с другом над озером лавы.

– Дворец Короля-под-Горой, – сказал Ульв и указал рукой куда-то вдаль, за струи огненного фонтана. Когда они обогнули пламя и глаза Сату привыкли к новому освещению, она тихо ахнула. Дворец был полностью выполнен из драгоценных камней, подогнанных и огранённых так искусно, что казалось, будто стены сотканы из радуги.

– На вид – эфемерный, – прошептал спутник ей на ухо. – Но во всех трёх мирах нет камней прочнее, чем эти.

– Это самое прекрасное, что я когда-либо видела, – выдохнула Сату. Ульв только усмехнулся.

– Идём.

На первый взгляд в этом камне не было ничего особенного. Просто очень больший, гладкий и ярко-белый. А ещё горячий. Это заметно даже издалека: над камнем колыхалось марево, какое в жаркий день бывает над большим костром. Но чем-то камень притягивал взгляд. Смотреть на него было приятно, отводить глаза не хотелось. В груди становилось тепло и спокойно.

– Он… оно… бьётся, – с удивлением заметила Сату. Ульв медленно кивнул. Его взгляд тоже был прикован к белому горячему камню. – Это сердце? Твоё сердце?

Щека Ульва болезненно дёрнулась.

– Нет. Не моё. Это сердце Короля-под-Горой.

– А твоё где?

– Далеко. – Его лицо вдруг словно окаменело, почернело, прорезалось не то морщинами, не то трещинами.

– Пойдём отсюда. Здесь слишком много тьмы. Я покажу тебе… свет.

В руках у него снова оказался пояс, о котором Сату совсем забыла, но теперь Ульв повернул его жёлтой полосой.

– Золото. Солнце. Желток.

***

Свет прорезал чёрное небо россыпью алмазов. Это было ошеломляюще, потрясающе, непостижимо. Сату летела, или падала, или растворялась. Она не могла понять. Грудь наполнял ветер, и песня, и радость до того, что стало трудно дышать. Её несла на себе спица огромного колеса, вокруг было множество спиц, сплетающихся, будто нити… а потом мир вращался вокруг неё, обрастая скорлупой исполинского яйца, снова потрескавшегося от множества гвоздиков-звёзд, и Сату поняла, что она внутри чудесной мельницы-Сампо, и смерти нет, нет беды и опасности, есть только счастье, полное и безграничное, а то, что люди принимают за смерть, на самом деле просто…

***

Ландыши щекотали шею, слегка покалывали крохотными зубчиками. Ульв медленно, до чего же медленно, проводил веточкой вдоль её скулы, вдоль шеи, опускался ниже, между ключицами. Сату вдруг поняла, что лежит на земле без одежды, но ей не холодно. И это даже не было странно.

– Кто ты, Волк? – спросила шаманка, глядя в травянистые, как листья ландыша, глаза.

Он только пожал плечом.

– Ты только что сама сказала.

– Когда я в первый раз увидела тебя, я увидела волка. А сейчас вижу другое. Почему? Кто ты на самом деле?

– Я на самом деле волк, – веточка ландыша сделала петлю вокруг её пупка и неторопливо, будто гусеница, поползла вверх. – В том числе и волк тоже. Нойды привыкли встречать людей среди животных, а животных – среди людей. Поэтому ты видела то, что видела.

– Кто ты… ещё?

– Камень. – Ландыш переместился ей на грудь и начал вырисовывать круги.

– Ещё?

– Золото в пустой породе.

– Ещё… – Сату уже не спрашивала, а просила.

– Змей. – Цветок отброшен в сторону, а его путь повторяет горячая, чуть шершавая ладонь.

– Ещё, – простонала девушка и закусила губу.

– Я гром. И молния. – По позвоночнику Сату пробежала горячая волна, бросило в дрожь. – Я ручей. И реки. И океан… – То место, где её касались ласковые, словно летний дождь, пальцы, действительно обильно увлажнилось.

– Я ветер в твоих волосах, – прошептал Ульв ей на ухо, отчего выбившиеся несколько прядей с готовностью шевельнулись. Он протянул руку и одним движением развязал ленту, которую должен был снять жених на свадьбе, а невеста – подарить младшей родственнице. И в этот момент девушка обняла его за шею.

– Ты – мужчина, – сказала она, заглянув в искрящиеся золотом зелёные глаза. – А я – Сату. Твоя маленькая радость.

***

Теперь она знала, почему средняя полоса, полоса Мидгарда, на шаманском поясе – красная. Красный – цвет крови. Не только той, что проливает мужчина, отнимая жизнь. Но и той, что проливает женщина, когда её дарит.

Впрочем, это открытие было не единственным. Ещё Сату видела, как был создан мир. Не просто видела – ощущала. Чувствовала чудовищное напряжение, ожидание, будущее, рвущееся на свет из когда-то уютной, но ставшей тесной темноты… Ульв был зелёным ростком, прораставшим внутрь неё. Было больно, но до того желанно, что боль оборачивалась радостью и восторгом. Его корни дробили камни глубоко в темноте, а листья ловили свет далеко в вышине, сам же он рос и твердел, твердел и рос… пока не стал мировым древом, связавшим собой все три мира, а Сату – крошечной белкой, скользившей по его стволу то вверх, то вниз, и снова вверх…

А потом мир наполнился светом, и звуком, и смыслом. Стал завершённым и совершенным. Когда Сату, наконец, справилась с этим новым ощущением, Ульв уже был на ногах и полностью одет. Она провела ладонью по низу живота и подняла на мужчину глаза, полные слёз: хотелось плакать от счастья.

Но Ульв лишь отрицательно покачал головой.

– Нет, Акка. Там теперь никого нет. И не будет. Ни этим летом, ни следующим. Дальше – как сама решишь. Ты снесла своё яйцо, Уточка. Земля Суоми снова оживёт.

Ручейки слёз всё-таки прочертили её щёки.

– А… ты?

– Я показал тебе, как это делается, – его голос звучал не холодно, но как-то отстранённо, будто издалека. – Ты умница. Быстро учишься.

Через несколько дней Ульв отправился на последнюю охоту. И такой охоты не видели ещё люди-олени. Десятки озверевших волков гнали перед собой десятки же бурых медведей, испуганно поджимающих куцые хвосты. Какие-то пытались огрызаться, но волки так лязгали зубами, что косолапые шарахались, покорно позволяли вести себя, куда положено.

Ещё два дня и тех, и других грузили на корабль. По сходням поднимался медведь или волк, на палубу же ступал человек. Последним, даже после Альвгейра, шумного и счастливого, поднимался Ульв. Сату схватила его за рукав. Тот самый рукав, что сама соткала и покрыла вышивкой. Выглядело… неприлично. Кто-то даже неодобрительно хмыкнул. Но отец промолчал. А даже если бы и нет – ей было всё равно. Ульв обернулся, долго смотрел на неё, а потом поцеловал. По-настоящему, прижавшись губами к губам, а носом к носу, вовсе не так, как понарошку целовал своих женщин золотоволосый.

Сату вцепилась руками в яркую ткань, уткнулась лбом в твёрдую, будто каменную, грудь. Нойдам не положено плакать. Но она плакала и не стыдилась своих слёз.

– Я буду ждать тебя, – пообещала едва слышно, но твёрдо. – Пять, десять, двадцать лет. Сколько понадобится, слышишь?

– Не жди, Акка, – Ульв нежно коснулся губами её лба. –  Я не вернусь никогда.