Найду тебя во тьме

20. Спустя четыре тысячи часов

        Ночью выпал обильный и пушистый снег. Его было настолько много, что, глянув с утра в окно, Стёпа даже не поверил собственным глазам. Детскую площадку во дворе пятиэтажки занесло сугробами так, что она казалась просто белым покрывалом с небольшими кочками, среди которых самозабвенно барахталась ребятня со всех окрестных дворов. Последний день уходящего года преподнёс самый замечательный подарок, какой только могла дать зима. На сердце парня немного потеплело, даже несмотря на то, что ночью опять снился чёрт. 

В этот понедельник, 31 декабря, студенту надо было лишь сделать два звонка по работе и два по учёбе, после чего можно было предаться банальному ничегонеделанию. Но именно последнее совсем не привлекало Степана. Отзвонившись декану и своей методистке по институту, а потом Зиганшиной, в службе которой он теперь подрабатывал после учёбы, студент задумчиво посмотрел на свой мобильник. В его однушке, снятой на заработанные деньги, было тепло и пусто. И Степан собирался встретить этот новый год самым правильным образом – подарить праздник одному из новых знакомых. Ещё месяц назад, когда его занесло в Службу по Защите Детства (Зиганшина отправила занести пару бумажек), он увидел там колоритную парочку. Пацан лет шестнадцати, одетый в невообразимо яркие шмотки, с воплями цеплялся за ноги второго парня, лет так двадцати на вид. Второй, одетый в чёрную куртку-аляску и пятнистые камуфлированные штаны с берцами, громко выговаривал валявшемуся на полу: 

- Ничего! Поживёшь с недельку в реабилитационке, может, даже поумнеешь! 

- Саша, не надо! – со всхипом крикнул пацан. – Я больше не буду! Саша, не надо! 

- Вы что себе позволяете, молодые люди? – раздражённо сказала какая-то женщина, выглянув из кабинета психолога. Увидев Степана, уставившегося на происходящее, она требовательно спросила: 

- Вы принесли бумаги от Ирины Валерьевны? 

- Что? – очнулся Стёпа, вручил ей файл с документами и снова уставился на странную парочку. Старший заметил его интерес и обратился к младшему: 

- Заканчивай цирк, клоун. Уже зрители появились. 

- А я что, - тут же успокоился тот, бодро поднялся на ноги, отряхнул красные штаны, одёрнул салатового цвета куртку и поправил русую лохматость на голове. – Нормально же получилось. Са-а-аш, ну, прости… Я действительно больше не буду. Не оставляй меня здесь. 

Стёпа между тем рассмотрел обоих подробнее. Определённо это были братья, и очень похожие к тому же. Оба белобрысые, курносые, с хитрыми серо-зелёными глазами. Вот только попугаистый младший обладал бешеным пирсингом в ушах, носу, бровях, а может и ещё где. Старший, Александр, судя по всему, покосился на Степана и проворчал: 

- Ну, вот что, Никитос, двигаем отсюда. 

Братья чуть ли не бегом выскочили из конторы. Когда Стёпа вышел следом, их уже и след простыл. Так они встретились в первый раз… 

Уже позже Стёпа узнал, что братья Логаревы жили одни, их родители давно срисовались с горизонта, оставив младшего сына на старшего, а в квартире у них чуть ли не настоящий притон. Так говорили бабки во дворе дома, где жили парни. Морзе заносило туда к одной из клиенток ОСОНД, вредной старушке из рядов строителей города, способной сжевать мозг в считанные минуты всевозможными претензиями и требованиями в духе «вы обязаны бесплатно». И ведь не объяснишь такой вот ветеранше, что зарплата у соцработника в два раза меньше, чем у неё пенсия. А вот поди ж ты, все ей вокруг обязаны. Хорошо, хоть родители у Степана оказались всё-таки адекватные, и периодически подкидывали финансовую помощь, иначе Стёпа просто не выжил бы долго на заварной лапше и сосисках с майонезом. 

Потом была вторая встреча, третья, в итоге они познакомились. Выяснилось, что Сашка учился на «собаку не резанную», как он сам говорил. Парень жаждал стать юристом по гражданскому праву. По его словам, его уже ждали в какой-то адвокатской конторе по знакомству. Никита учился в 10 классе, переваливаясь с троек на четвёрки. И шлындал по ночам в компании таких же неформалов, как и он сам. Из-за чего иногда и оказывался в Комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав. Туда же вызывали старшего брата. На памяти Степана тот раз был единственным. Никита как-то раз грустно поделился, что тогда он получил последнее китайское предупреждение – ещё раз, и в детдом. 

Общение с братьями внесло хоть какое-то разнообразие в тусклую жизнь студента, за что он был им очень благодарен. И старался держаться от них на дистанции, несмотря на попытки Логаревых втянуть его в «бодрую здоровую жизнь». Степан вздрогнул и отлип от окна, когда его мысли вернулись в лето. В груди снова глухо защемило. Конечно, горечь и терзающая обида давно остыли, но даже спустя шесть месяцев он не мог не думать о Свате, об их последнем разговоре, о той ночи, обо всём… И его тянуло с бешеной силой, иногда нарастающей до боли в груди, тянуло вновь увидеть проклятого фотографа, пусть даже издалека. Но Стёпа не позволял себе этой слабости. Знал, что это добром не кончится. Ведь Бехтерев так ни разу и не позвонил, не сказал ни слова. Два летних месяца Морзе горел от нервного истощения, прокручивая в душе события практики. С бешеной надеждой ждал, что Сват позвонит, попросит прощения за те грязные слова. Из какого-то дурного принципа не узнавал ни у Зиганшиной, ни в деканате заново номер телефона Бехтерева. Но с каждым днём надежда таяла, превращаясь в стылый кусок льда на сердце. И в какой-то момент Степан решил, что уже и не стоит этого делать, не стоит выпрашивать номер телефона, не стоит ходить к Свату домой, околачиваться во дворе, на что-то рассчитывать... Раз не звонит, значит – всё решил окончательно и бесповоротно. И Степан ему действительно не нужен ни в каком виде. 

За полгода было всякое. Но ничто не смогло развеять серую хмарь на душе у студента. Он засыпал с образом Свата в голове, просыпался с его именем на губах, проживал день на фоне обрывочных туманных воспоминаний, стараясь отодвинуть от себя слёзы и нервную дрожь. Это было действительно больно. Что задевало парня ещё больше – безумное чувство, загоревшееся в нём теми июньскими днями, и не думало угасать. Оно пряталось, да, но всегда было рядом, только руку протяни, глаза закрой или отвлекись от мыслей о работе и учёбе. Словно какое-то навязчивое сумасшествие. И Степан стал убегать от себя с каждым днём наступившего семестра, прятаться на парах, где усиленно впитывал знания, скрываться в работе, окружая заботой своих трёх подопечных, выделенных Зиганшиной. Всё это было нелегко, но помогало сохранять хотя бы поверхностно то ощущение утраченного равновесия, которое помогало держать себя в руках. 

Сейчас, под самый Новый Год, глядя на детские игрища в снегу во дворе, Стёпа с глухой тоской закусил губы, ещё раз посмотрев на сотовый. Один звонок Логаревым, и праздник станет праздником, пусть и не для него. Но хотя бы посмотреть на чужое счастье он имеет право? Стёпа боялся остаться на эту ночь в одиночестве. Боялся, что всё-таки не выдержит и напьётся в полный веник, а затем натворит глупостей, навеянных пустотой. А ведь как было бы здорово сейчас наряжать ёлку с одним придурком! Студент ещё в начале осени понял, почему же Сват так себя повёл. Да и разговор с Тоней помог, состоявшийся через неделю после начала нового учебного года. Она тогда встретила его на ступенях института, удивив и по-настоящему напугав. Первое, о чём он спросил у девушки, было «не случилось ли чего со Сватом?» На что Тоня лишь усмехнулась грустно и сказала: 

- Он спятил. Загорелся выставкой, нанял агента, думает в декабре, к Новому Году, отпраздновать открытие. 

Они зашли в ближайшее кафе, где и просидели почти три часа за разговором. Из всего, сказанного девушкой, Стёпа понял всё, не глупый всё-таки шкет из подворотни, но именно главное его и закусило до ножовочного скрежета в голове. Значит, этот придурок заботился о нём? О молодом парне, у которого ещё вся жизнь впереди? А вот после выставки всё будет? Что будет? Этот вопрос Степан и задал подруге Свата: 

- Он действительно думает, что после тех слов я кинусь ему на шею, стоит только нарисоваться на горизонте? 

Степан не рыдал, не трясся в злобе, не причитал в истерике. Он просто спросил это таким тоном, что Тоня почти со страхом посмотрела на него и сменила тему разговора. 

Двойственность собственной натуры душила Стёпу. Ему хотелось нестись к Бехтереву, надавать по морде, сказать всё, что в башке наварилось за прошедшие месяцы… А с другой стороны, студент отстранённо, даже холодно, отвергал подобный исход. Его гордость не позволяла пойти на такое. И чем сильнее хотелось обнять и отогреть завравшегося самому себе фотографа, тем сильнее студент вымораживал себя в горькой обиде. Почему Бехтерев вообще позволил себе решать что-то за другого? До хрена ответственный, взрослый и наполненный глупой наглостью? Ну, так и пусть давится своим величием и благородством, пусть тащит свой нарисованный крест великой жертвы. Кто Степан такой, чтобы мешать человеку сходить с ума, как ему вздумается? Всего лишь тот, кто так же сходил с ума где-то рядом, на улицах этого же города. 

Чтобы хоть как-то развеяться и ещё раз подумать о планах на новогоднюю ночь, Степан решил прогуляться по улице. Тем более в такую кучу снега грех было не сунуться. Следующие два часа он просто шарахался по главным и не очень улицам, пару раз поучаствовал в снежных войнах (даже пришлось потом вытряхивать снег из-за шиворота), а в какой-то момент пустого блуждания он понял, что оказался возле картинной арт-галереи, небольшой и частной, но самой известной не только в городе, но и в регионе. Потемневшими глазами студент уставился на рекламный плакат в человеческий рост, закреплённый на одном из окон выставочного зала. 

Он увидел его ещё две недели назад. Блондин, образ которого каждое утро сжигал Стёпе кусочек души, смотрел на мир с плаката ясными глазами. И только знающий мог сказать, что этот человек слеп. Выставка фотографий Свата шла в городе уже больше недели. И вызвала настоящий ажиотаж в прессе и на телевидениях, вплоть до столичных. Критики расхваливали, мусоля «невероятное чутьё слепого автора», бомонд восторгался, а люди шли посмотреть на творчество странного фотографа, даже не появившегося на открытии, что тоже обсасывалось прессой. Святослав Бехтерев – то, сё… Триумфальное возвращение, открытие года, бла-бла-бла… Стёпа скривился и отвёл глаза от лица Свата, на которое успел уставиться, ощущая неимоверное давление в груди. Ему было больно смотреть на фотографию Бехтерева. Человека, который так и не позвонил. 

Уставившись на городской проспект, по которому медленно двигались вереницы машин, Степан пробормотал сам себе: 

- Я только посмотрю и сразу позвоню Сашке. Так и надо сделать. Я ведь только просто посмотрю. Его же там не будет. И обязательно потом позвоню Сашке. Надо будет узнать, что прикупить к столу на праздник. 

Снег под ногами заскрипел, когда студент развернулся и чуть ли не бегом влетел в большие двери арт-галереи. Стёпа знал, что обязательно должен ещё раз посмотреть на мир Свата, должен впитать, ощутить, попробовать на вкус. И проститься, раз и навсегда.