Найду тебя во тьме

15. Лунные ножи

        Всю дорогу до адвокатской конторы Сват вспоминал вчерашний день. Всё-таки Стёпка совсем ещё ребёнок, хоть и вымахал до второго курса института. Социальный работник, надо же, вот это выбор профессии для парня! Бехтерев улыбнулся своей постоянной спутнице – темноте. Та и не прекращала мурлыкать звуками работающего двигателя и шуршащих по асфальту колёс. А заодно тонкой стеной отделяла от Свата сидевшего рядом студента. Морзе по-прежнему хранил выросшую вчера дистанцию. И фотограф его понимал. Он прекрасно прочувствовал реакцию парнишки на тесный физический контакт. Сват хмыкнул собственной способности обходить кочки надуманными фразами. Чего греха таить – когда Стёпа лежал на нём, у парня реально встал. А уж дыхание студента вообще чуть не снесло крышу одному озабоченному типу незрячей породы. Бехтерева это с одной стороны грело и радовало, а с другой – сильно настораживало. Радовало тем, что и у него самого ощущение молодого тела сверху вызвало весьма бурную реакцию. Дыхание перехватило, кровь бросилась куда надо и не надо, тело неуловимо взмокло, растревоженное навалившимся возбуждением… Они друг другу не безразличны, и это населило темноту фотографа невидимыми образами, ещё контурами, но в будущем обещавшими стать чем-то большим, чем лёгкие мимолётные мечты. Но это же и напугало Бехтерева. Конечно, он всегда испытывал тёплые чувства к своим партнёрам, по-другому не умел. Оттого и страдал, когда очередной хахаль предавался скуке и бодро шагал налево или направо. Бывало и так, что сам Сват выставлял тушечку-душечку за дверь. И не испытывал особого пиетета, слушая крики, угрозы и причитания. Правда, пару раз всё обошлось, честь и хвала тем парням – они просто растаяли за горизонтом, здороваясь теперь при встрече вполне по-дружески. А вот то, что Бехтерев начал чувствовать к парнишке по имени Степан Мороз, было совсем не таким спокойным и легко рвущимся. При одной мысли, что скоро расставаться, фотографа начинала грызть отчаянная злость, перемешанная с гордыней (ну и пусть уходит!) и почти откровенным ужасом (не хочу его отпускать!). От таких мыслей начинали дрожать руки. А ведь четырнадцать дней вместе – это так бесконечно мало. Сват подавленно уставился в темноту своего мира. Да, было время, когда мир имел цвет, и были в нём яркие пёстрые люди, и сам он не всматривался в тяжёлую ночь, надеясь на утро, призывая его опалённым скрученным нервом, спиралью вонзившимся во мрак… Бехтерев ухмыльнулся своим мыслям. Похоже, парень действительно его зацепил, да ещё как – в голове родились такие мысли и образы. Фотограф мысленно пожал плечами – пусть всё идёт мирно и чинно. Есть в его жизни кое-что, с чем он не собирался знакомить никого, тем более того, кто вдруг стал дорог. 

Этим утром они поехали к адвокату Бехтерева. Звонок от него погрузил Свата в раздумья, а Стёпа сразу вызвался сопровождать. И сейчас они втроём ехали в такси, погружённый каждый в собственную тишину. Разве что лабрадорша в своей тишине цинично дремала в ногах хозяина. Сват медленно склонялся к самому правильному решению в своей жизни, от которого почему-то было тошно и хотелось рычать на каждый шорох. 

Спустя несколько минут они со студентом вошли в знакомое по звукам и запахам офисное здание, прокатились на лифте, а потом в итоге оказались в кабинете, где привычно жужжал вентилятор, а в невидимом аквариуме умиротворённо журчал компрессор. Голос Ивана Романовича Алтуфьева, давнего друга и адвоката фотографа, проворчал со стороны окна, где, как помнил Сват, стоял обшарпанный офисный стол: 

- Явился, маньяк блуда. 

- И тебе привет, - отозвался Сват. – Что за спешка? Рассказывай. 

- Ты сам-то помнишь контракт с Любашей своей? – желчно спросил адвокат. 

- Ещё бы, - ухмыльнулся Бехтерев, уверенным шагом добрался до заветного угла и уселся в мягкое кресло, предназначенное для посетителей. – Я же его составлял. 

- Так какого хрена ты позволил себе стаскаться на лево, идиот? – поинтересовался Ванька. 

- То есть? – оторопел Сват. – Не помню такого. 

- Есть у меня тут копия одной видеозаписи, - грозно сказал адвокат. – Я тебе промолчу, что будет на экране… Эй, парень, воткни-ка диск в плеер. 

Последние слова относились к Степану. Тот послушно выполнил распоряжение Алтуфьева, а вот Сват ощутил глухое раздражение. Чтобы ещё какой-то тип командовал его студентом… Бехтерев поморщился, ощутив, что это чувство и не думает уступать привычному усилию успокоиться. Это тоже навело на некие мысли, и фотограф сознательно отрешился от переживаний, наполняясь холодом предчувствия близкой гадости. В темноте зазвучал диковинный саундтрек, в котором знакомые голоса смешивались с плеском воды, звоном стекла и уже подзабытыми звуками. Сват узнал происходившее и со стоном погрузил лицо в ладони: 

- Ой, ё-о-о-о… Твою ж мать! 

Фишка тут же положила лапу ему на колено, на что Бехтерев разочарованно засмеялся. Адвокат насмешливо сказал: 

- И занесло тебя в тот вечер, пьяненького в дым, в одну сауну, дружище. Да ещё и вместе с неким Толясиком, заслуженной цацей всех городских гей-баров. Я вот не могу понять, чего тебя потянуло на такое потрёпанное существо? И как ты мог не заметить, что он заснял ваши посиделки-полежалки на камеру мобильника. Дату сказать, когда это было? 

- Не стоит, - вздохнул Сват. – За три дня до официальной даты развода. 

- Так что в тот момент вы были в браке, придурок, - в голосе Ивана сквозили нотки беспомощной злости. – И теперь она вправе получить то, что требует. Любой суд будет на её стороне. Потому что ты ей изменил в браке. Дошло? Вот потому и спешка. 

- И сколько она теперь требует? – голос Свата стал хриплым и неприлично ядовитым. 

- Не боись, страдалец, - адвокат определённо усмехнулся. – Я донёс до твоей Любови одну простую истину – если захочет больше трети, то ей придётся содержать тебя до конца твоей дурной жизни. 

- Что за бред? – вдруг подал голос Степан. – В законах всё не так прописано… 

- Сватище! – хозяин кабинета опомнился. – А с кем это ты ко мне притащился? Знакомь давай с таким подкованным в российском законодательстве мальчиком. 

- Я и сам могу представиться, - опередил Бехтерева студент. – Степан Аркадьевич Мороз, будущий специалист по социальной работе. Сейчас практикант. Сопровождаю господина Бехтерева на время практики. 

Сват покивал в темноту, подтверждая сказанное. Алтуфьев протянул: 

- Как всё серьёзно… Ну, раз вы, молодой человек, понимаете, о чём я говорю, то вы можете понять и другое. Бывшей жене нашего Святослава Львовича совсем не обязательно знать о некоторых настоящих тонкостях. Вы не согласны? 

- Да пусть хоть глиной обмажется и в печь лезет, лишь бы верила, что закалится от обжига, - пробурчал Стёпа, задетый тем тоном, каким с ним разговаривал адвокат. Иван Романович озадаченно помолчал, а потом сказал: 

- А может, в юристы пойдёте? Я бы вас даже в помощники взял, честное слово. 

- Так сколько ей отойдёт? – вклинился Сват. 

- Треть твоих денег со счетов, - ответил Алтуфьев. – Согласись, она не стала тебя грабить… Испугавшись, что я не вру. Все твои акции и всякие вложения остались в стороне. Так что цени меня, всё ещё состоятельный тип. 

- Ценю, - искренне сказал Сват. – Она пошла на мировое соглашение? 

- Да, охотно, - подтвердил адвокат. – И уже подписала бумаги. Ты не представляешь, сколько сил моих ушло на то, чтобы заболтать её поверенного. Тот ещё тип, ушлый и скользкий. Стоит своих гонораров. Но и я не палкой в тундре сделан. 

- Тогда мы пойдём, - хмуро отозвался фотограф, поднялся с кресла и решительно двинулся к двери, ведомый внимательной собакой. 

- Насчёт моих денег не переживай, - сказала в спину темнота голосом Ивана. – Я их уже взял. Ты мою ставку знаешь. 

Сват махнул рукой в ответ. Он всецело доверял адвокату, так что даже не стал заморачиваться на вопросе гонорара. Они со Стёпой и Фишкой отправились в обратный путь. 

Квартира Бехтерева встретила их прохладой. Едва переступив порог и прикрыв дверь, Сват привалился к стене и громко сказал: 

- Хома, святая хома… Как я рад, что эта дура не вцепилась бульдогом в мой хребет, требуя алиментов или большей части состояния. А то осталось бы мне торжественно повесится в Эрмитаже, чтобы потомки запомнили на века. 

Он говорил и слушал звуки, вязнущие в темноте. Фишка крутанулась возле ног, а потом, освобождённая Стёпой от сбруи, убежала на кухню, то ли напиться воды с горя, то ли пожрать корма с радости. Студент повозился рядом, разуваясь, и остановился, явно в раздумьях. Сват проворчал: 

- Вот только не надо меня утешать, парень. Не стоит. 

- Делать мне больше нечего, учить попугая боцманским матам, - отозвался Стёпа. 

- Аркадьевич, ты меня поражаешь своим цинизмом! – Сват почувствовал злое возбуждение от близости к парню. – Моя старая Любовь грызёт мне бюджет, а ты лишь смотришь и радуешься? 

- Да х**н с ней, с этой дурой, - немного раздражённо отозвался Стёпа из темноты, шевельнув горячим дыханием рваные полосы мрака рядом со Сватом. 

- Вот-вот, какой-нибудь х**н сейчас определённо рядом с ней, обеспечивает уютное будущее, - Сват поморщился. – Ну, там мамонта притащить потолще, или пещеру посуше срастить… Мечта всей жизни одной юной особы со шрамами от подтяжек лица. 

Бехтерев почувствовал горячую злость на весь мир. Поддавшись невероятному неподконтрольному порыву, он подался к студенту, схватил его за плечи, и прошептал: 

- И я ей завидую безумно, малыш… Ты не представляешь, как я ей завидую. Тому, что она не одна. А я вот один… Хоть ты и где-то рядом вот уже одиннадцать дней. 

Томящая нутро волна ворвалась в голову, пройдясь обезволивающим катком по телу Бехтерева. Фотограф, словно в помутнении, притянул к себе оцепеневшего парня, нашёл ладонями его лицо и впился жадным злым поцелуем в мягкие сухие губы. Этот контакт тишины взорвался тиканьем часов в зале, сопением собаки где-то на кухне, поскрёбыванием ветерка в стекло панорамного окна в забытой дали. Словно острые лунные лучи нырнули под кожу, отдирая покровы от трепещущей истины. Вкус стёпкиных губ оказался именно тем, чего так не хватало фотографу последние дни, недели, месяцы, а может – и жизни… И тут Сват, мгновенно настроившийся на бурную реакцию со стороны студента, уловил дикое и неожиданное – ответ. Студент подался к нему и стал пробовать на крепость жёсткие губы Бехтерева. От удивления фотограф позволил неловким губам Стёпы напиться своей слабостью. И это снесло в сторону Парижа последний лист фанеры с и без того прохудившейся крыши слепого. Жадность, с которой оба приникли друг к другу, взорвала тьму переливами невидимых чёрных облаков в голове Свата. Бехтерев почти с ужасом оттолкнул от себя парня, резко выдохнул и застыл. А парень сдавленно охнул, словно спохватился, и быстро ушёл в зал, забрав с собой часть слепого бехтеревского сердца, разбив в осколки матёрую скорлупу покоя и отчуждения. Сват растерянно вслушался в темноту, по-прежнему ощущая на губах забытое чувство диковатого обоюдного выпадения из реальности. Он всё так же ощущал тепло молодого гранитного тела… И страх тяжёлыми стенами обступил Бехтерева, загоняя в панику. Студент теперь наверняка не захочет даже разговаривать с ним! Сват тут же ответил сам себе, что вообще-то Стёпа отозвался на поцелуй, да не просто откликнулся, а пошёл в атаку. И, если бы не рассудок фотографа, неизвестно, чем бы всё это могло закончиться. Но ведь так отталкивать нельзя! Это Сват знал на собственном опыте. Когда-то и его вот так отбросили, вгоняя в душу паскудное чувство ненужности. Бехтерев осторожно позвал в темноте: 

- Аркадьевич! Ты там живой? 

Тишина была ответом, и это не понравилось Бехтереву. С другой стороны, динамо-порыв Свата был весьма к месту. Теперь парень точно не станет продолжать своё движение в сторону слепого инвалида. Зачем молодому Степану возиться с калекой? Зачем ему портить себе жизнь, отдавая силы на циника и козла со стажем, способного только делать больно? Как другим, так и себе… Сват уверенной походкой пошёл во мраке, нащупывая рукой стену. Лучше уж так, чем привыкнуть искать во мгле тёплую руку, которая однажды исчезнет. А он не сможет её найти и рухнет, теперь уже навсегда. 

Губы Бехтерева скривились. Фотограф добрался до кухни, так и не услышав ни единого звука от неведомо где притаившегося студента. Да, это будет наилучшим выходом из тупика, в который они себя загнали. Сват замурлыкал себе под нос назойливый мотивчик, услышанный в такси, сел за стол и уронил тяжёлую голову на сложенные руки. Спустя минуту, поймав краем слуха лёгкое движение в зале, Бехтерев встал, вышел из кухни, добрался до музыкального центра, сделав вид, что не слышал визга пружин раскладушки, и включил наугад музыку. Сейчас годилось что угодно. Лишь бы не звенела в темноте натянутая решимость стоять на своём. Струна жгучей пустой горечи могла лопнуть в любой момент. Бехтерев знал, что последние три дня будут неимоверно сложными. Потому, что придётся отпустить мальчишку от своего жадного сердца, начавшего подвывать от тоски за пустое будущее в глубине холодной темноты.