Как я могла любить его?

Глава 2. Первая жертва

Дождь стучал по подоконнику офиса, словно настойчивый курьер, требующий впустить его внутрь. Вика прижала ладонь к стеклу, оставляя отпечаток на конденсате, который медленно сползал вниз, как слёзы. На столе перед ней лежало письмо с логотипом издательства — ответ на её заявку о стажировке. Конверт оставался нераспечатанным уже три дня, его уголок пожелтел от влаги, впитавшейся из воздуха, пропитанного запахом старого паркета и чернил.

«Виктория Сергеевна, вас в переговорную». Голос секретарши Лены прозвучал так, будто она объявляла о казни. Коллеги за соседними столами замерли, перестали стучать по клавиатурам, лишь мышка Маргариты из отдела корректуры продолжила нервно щёлкать, как счётчик Гейгера перед взрывом.

Андрей ждал у окна, разглядывая её канцелярский набор: стаканчик с карандашами, подточенными до идеальной остроты, фигурку совы из обсидиана, блокнот с закладкой на странице, где неделю назад она записала его фразу: «Искусство — это кровь». Его пальцы скользнули по краю стола, оставляя след на пыли, которую уборщица Тамара Ивановна всегда забывала вытереть.

«Поздравляю», — он повернулся, держа в руках толстую папку с грифом «Совершенно секретно». «Ваш отдел закрывают. Всех увольняют к пятнице».

Вика опустилась на стул, который заскрипел, будто жалуясь на тяжесть. «Но… Нам ничего не говорили. Вчера ещё утверждали план на квартал…»

«Именно поэтому я здесь». Он сел на край стола, нарушая все правила корпоративного этикета. Его ботинок качнулся, едва не задев её колено. «Ты же не хочешь, чтобы твой талант сгнил здесь, среди этих…» — он кивнул в сторону открытой двери, где мелькнула спина начальника отдела, Виталия Олеговича, нёсшего в руках кактус в горшке с надписью «Лучшему менеджеру».

Она сглотнула ком в горле, похожий на шарик ртути. «Мне нужна эта работа. Аренда квартиры…»

«Скучно, Вика». Он швырнул папку на стол. Листы разлетелись, обнажив договор о расторжении трудовых отношений. В графе «Причина» было выведено каллиграфическим почерком: «Развитие творческого потенциала сотрудника». «Ты будешь благодарна мне. Через год твои стихи будут печатать в «Новом мире», а не в этом помойном вестнике». Он пнул ногой мусорную корзину, из которой выпал смятый черновик её статьи о современных поэтах.

Когда она подписала бумаги — ручка оставила рваный след, будто буквы вырезались ножом, — в кармане зажужжал телефон. Уведомление от банка: «Перевод 150 000₽ от А. Новицкий. Назначение: литературный грант». Андрей, уже надевая перчатки из тонкой кожи, бросил через плечо: «Первая глава твоей свободы».

Той ночью, разбирая вещи в картонной коробке из-под офисной бумаги, она обнаружила, что контакты исчезают. Сначала пропал номер Лены — та самая секретарша, что приносила ей леденцы от кашля. Потом стёрлись телефоны подруги детства Кати, с которой они каждое воскресенье ходили в баню. Даже номер матери теперь отображался как «Неизвестный абонент».

«Глючит обновление», — сказал Андрей, когда она позвонила ему, дрожащими пальцами тыкая в экран. В трубке послышался звук зажигалки, затем — долгий выдох. «Ты теперь только моя. Разве этого недостаточно?»

Она сидела на кухне, где свет от холодильника рисовал на стене синеватый прямоугольник, похожий на экран немого кино. В чашке остывал чай с мятой, которую он принёс на их второе свидание — «Для твоего нервного тика», — сказал тогда, указывая на её веко, дёргавшееся от недосыпа.

На следующее утро Вика проснулась от запаха жареного бекона. Андрей стоял у плиты в её же фартуке с надписью «Хозяйка года», перевёрнутой задом наперёд. На столе красовалась рукопись — её студенческие стихи, перепечатанные на плотной бумаге верджин, с пометками красными чернилами.

«Строфа про берёзу — клише. А вот это…» — он ткнул в строку «любовь пахнет аптечной ромашкой». «Гениально. Ты сравниваешь чувство с лекарством, которое не лечит».

Она потянулась за листами, но он схватил её за запястье, прижал ладонь к горячей сковороде. Боль пронзила кожу, но крик застрял в горле. «Не спеши. Сначала завтрак».

К вечеру на её ноутбуке исчезла папка «Черновики 2022». В корзине не было следов. Андрей, развалившись на диване с её томиком Цветаевой, бросил, не отрываясь от страницы: «Хранить нужно в голове, а не в железе. Или ты не доверяешь своей памяти?»

В пятницу, когда бывшие коллеги получали выходное пособие, Вика стояла под дождём у закрытых дверей издательства. Виталий Олегович, вынося коробку с кактусом, пробормотал: «Тебе повезло. Мне бы такой меценат». Его зонт задел её плечо, оставив тёмное пятно, похожее на кляксу.

Телефон вибрировал — новое сообщение. Фото Андрея в галерее современного искусства, где на стене красовался холст с её стихами, набранными шрифтом Брайля. «Скоро здесь будет твой портрет», — гласила подпись.

Дома её ждала посылка: кожаный ежедневник с инициалами «В.С.», внутри — распечатанные переписки с Катей. Последнее сообщение от подруги, датированное прошлым месяцем: «Ты совсем забыла про меня?» — было зачёркнуто. Рядом аккуратная пометка: «Она тебе завидовала».

Ночью Вика полезла за валерьянкой в аптечку и нашла на дне старый телефон — розовый «Нокиа» с потёртыми наклейками. Батарея села, но при подключении к зарядке экран вспыхнул синим светом. В памяти сохранился единственный контакт: «Мама».

Звонок разбудил её в три ночи. Андрей дышал в трубку так, будто стоял за спиной. «Игрушки надо прятать лучше», — прошептал он, и в ту же секунду экран телефона погас, издав шипение, как раскалённое железо в воде.

Утром на пороге лежал свёрток. Внутри — пепельница из прозрачного стекла, наполненная обугленными обрывками бумаги. Среди пепла угадывалась буква «К» — возможно, от слова «Катины советы» или «Кошмар».

«Ты теперь только моя», — повторил он за завтраком, разрезая ножом омлет так, будто это было живое существо. Желток растёкся по тарелке, напоминая карту острова, окружённого кровавым морем.

Когда он ушёл, оставив на столе ключи от своей квартиры («На случай, если захочешь вдохновения»), Вика попыталась позвонить матери с домашнего телефона. Длинные гудки сливались в монотонную ноту, похожую на звук эха в пещере.

В шкафу, за пачкой старых журналов, она нашла свой дневник шестого класса. На странице с рассказом о первой влюблённости ктото вывел красной ручкой: «Ложь. Ты тогда плакала из-за двойки по химии».

К вечеру дождь превратился в ливень. Вода заливала подоконник, образуя лужу на полу, где плавали мёртвые мошки. Вика рисовала на запотевшем стекле узоры, которые к утру должны были исчезнуть, как и её сомнения.

Перед сном она открыла ежедневник. На чистой странице уже красовалась фраза: «Свобода начинается с послушания». Его почерк. Его чернила. Его правда.

А за окном, в луже под фонарём, отражалось небо — чёрное, бездонное, как экран сгоревшего телефона.**