Девятая Парковая Авеню

Шеппард

~~ ЧАСТЬ 1 - ЛИЧНОСТИ ~~

Глава 2. Шеппард

Я выбрал платье на скорую руку – шикарное, голубое, с глубоким вырезом на спине, от Гуччи. Заплатил за него полторы тысячи долларов (или пятнадцать тысяч, запутавшись в нулях до и после запятой, какая разница?) и как можно скорее отвез Фредди обратно домой. Всю дорогу он сидел не поднимая глаз и судорожно сжимал в руках подарочную коробку со шмоткой. На прощание я нежно чмокнул его в лоб – ну чисто как мать могла бы, не Руперт. Мой жест доброй воли дошел до Фреда, только когда я сел обратно в Феррари и тронулся с места. Я успел поймать его радостный виновато-охреневший взгляд лишь на мгновение, потом уже нёсся по шоссе. Впрочем, мне и краткого мига хватило: пацан не безнадежен. У его девушки много шансов вылечить его от глупой привязанности ко мне. Конечно, если начать сейчас же, вручив ему ключи от железного пояса верности на трусиках.

Завтрак я соорудил тоже на скорую руку, не было времени заезжать к себе, взял блинчиков с бананом и шоколадом у знакомого индийца. Знакомил нас, естественно, Руперт, сам я... очень заметно, что угрюмый псих, да?

В половине двенадцатого у меня была назначена встреча с боссом – но не в офисе, а в каком-то ресторане Санта-Моники с невыразительным названием “Gentle greens” (где пожрать мне не предложат, вот и заправляюсь заранее). Мне этот момент всегда не нравился: когда встреча в новом неопознанном месте, у шефа обычно плохое настроение и приготовлены самые дерьмовые задания для меня.

С настроением я не ошибся. Он сидел за овальным столиком перед одиноким куском хлеба, намазанным невнятной зеленой бурдой (скорее всего, паста из авокадо, что полностью оправдывало дурацкое название заведения), сидел слегка сгорбившись. Одежда помятая, волосы немытые, высокий лоб прорезан вертикальными морщинами – типичный офисный вурдалак под прикрытием. А я подставлю шею под его начальственные клыки через считанные секунды. Три, два...

При виде меня морщины слегка разгладились, но только самую чуточку.

Босс указывает мне на стул:

- Сядь. Мои плохие новости могут сбить тебя с ног.

- Не помню, чтобы хоть раз такое случалось, Шеп, - конечно, я не собираюсь садиться. Стоять столбом – радость, ведь он любуется мной, обводит взглядом все изгибы моей фигуры, ведь я... особенный для него? Или просто. Особенный для всего.

Моя грустная улыбка, похоже, задела в нем какую-то чувствительную струнку: на секунду его строгое усталое лицо исказилось, потом внимательные серые глаза заволокло туманом, ничего не прочесть. Он нахмурился сильнее прежнего.

- Забудь о том, что было вчера. И ещё раньше. Чистый лист, понятно? Езжай домой сейчас же и хорошенько выспись, - и он протянул мне что-то в правом кулаке.

- Логика твоих фраз меня всегда забавляла, - без тени шутки ответил я и забрал из разжавшихся пальцев липкий комочек бумаги. - Это всё?

- Всё. Марш отсюда, - Шеппард сделал движение рукой, будто выметая что-то.

Я слегка наклонил голову, выражая свое почтение и согласие со всеми его странными действиями, принял дежурный поцелуй в щеку и убежал. Скорее, скорее. Спать и просыпаться. Вечером я открою новую банку с проявляющим раствором и прочитаю скомканное послание: оно написано симпатическими чернилами, невидимыми без катализатора.

* * *

Вечер? Люблю его куда больше, чем утро. Выспался я отлично. Поужинал в рабочем кабинете, потанцевал под “Bloody Eroth” в исполнении Cyclops («Ледяного дьявола» демонстративно убрал подальше, чтобы никто в моей груди не злословил) и фоново посмотрел-послушал новости. В мире, как всегда, ничего особенного: забастовки и теракты. И телевизор меня больше раздражает, чем развлекает. Выключил всё и провел оставшийся досуг в подвале, перебирая снаряжение, даже какой-то справочник почитал, о видах стали и других сплавов для изготовления холодного оружия.

Когда за окном была глубокая ночь, я выбрался из ванной (душ я принимал около часа, движимый единственным желанием – чтобы вода вымыла из меня все мысли, тревоги и заботы, потому что на это ночное задание я должен пойти прозрачный, как алмаз – иначе не справлюсь), капнул раствором, подождал минуту и спокойно развернул вожделенную бумажку:

…………………………………………………………………………………………………………………

Максимилиан Санктери, Девятая Парковая авеню, дом 3.

www.god.in.shadow.com/enter_the_rabbit_hole[1]

login: max

Password: InAInnN

…………………………………………………………………………………………………………………

Я залез в Интернет. Не впервые натыкаюсь по работе на подобные облачные хранилища, но впервые они так слабо защищены. Пароль отстойный. С другой стороны, сайт с главной страницы не работает, его как бы нет – поисковики тоже не видят – и для авторизации нужно знать конкретную ссылку. Любопытно, где же Шепард их достает. Или у кого выкупает втридорога.

Сайт представлял собой обширную электронную библиотеку данных пополам с личным дневником, то есть там хранилась коллекция книг и журналов, технических заданий, спецификаций, избранных статей и новостных очерков, а также небольшая фотогалерея. Личных заметок – с полсотни. На довольно похабные темы.

Я бегло просмотрел практически весь компромат, который можно было выжать из тайного пароля Максимилиана. Управился за час. Пожал плечами.

Ну да, высокопоставленный чиновник. Ну да, очень высокопоставленный чиновник. Ну да, вор в законе. Ну да, грязный любитель юных особей мужского пола. Ну да, варварски богатый и отлично охраняемый. Можно подумать, мне открылась Америка. В основном, на таких молодчиков я и охочусь. В последнее время. А до этого... Ну, тоже охотился, только немного не так, а...

«Подумать только, ты успел забыть?! Выпихнуть? Закопать? А ведь это происходило с тобой всего два года назад! Значит, всё-таки сломался! Хоть и утверждал, что...»

Заткнись, миокард. Просто заткнись. Иди в задницу. Тебя никто не спрашивал.

Но уже поздно, я погружаюсь в мучительный водоворот. Воспоминания, тонны воспоминаний, как кошмарный сон, но всё происходило наяву. Этот мышечный говнюк в груди ещё смеет насмехаться, что я мог что-то позабыть. А ничего, что я бы правую ногу отдал бы за полное стирание памяти? Но кому-то лишь бы ворошить прошлое и растравлять плохо затянувшиеся раны.

Господи, что я такое страшное совершил в прошлой жизни, что Ты меня так наказываешь?

* * *

Родителей похоронили, а мне назначили опекунов. Несчастный сирота, я потянулся к ним с надеждой, я... Я ведь не подозревал, какую роль они будут играть в моей судьбе. Судьбе, которую сами же и уготовили мне.

Я не знаю, что случилось с родным домом. Я больше туда не вернулся. С кладбища меня увезли прямиком на военную базу, за колючую проволоку, втолкнули в полутемную комнатушку и крепко заперли дверь. Я прожил в этой комнате много лет. Я ненавидел ее всю, от скрипучего дощатого пола до последнего грязного пятна на потолке. Она была немой хранительницей моего кошмара. И свидетельницей, и соучастницей. Что со мной делали? Легче сказать, чего не делали.

Дни подчеркнутого внимания – в фальшивых улыбках, в участливых вопросах, слащавой чрезмерной симпатии и «заботе». А ночи – в истязаниях, моральных и физических, любых. Те же лица, но без масок, мерзкие, похотливые... алчущие. И руки, что никогда не оставляли меня в покое. До самого рассвета, до любого рассвета... Зимой я рассветы ждал особенно долго. Я плакал? Я разучивался плакать, меня били за плач и за любое другое проявление эмоций. И так продолжалось вечность.

 Методичное вытряхивание моих внутренностей, их промывание и безжалостное запихивание как попало обратно. Снова и снова, сутки за сутками. Я ничего не понимал. К чему это, за что мне это? Я был маленьким, невежественным и беззащитным, мягкой глиной, податливым комком нервов, сжатым до отказа, перепуганным и быстро дичающим. Да, я дичал, но до критической точки распада личности не дошел, к счастью. Я или наиболее сильная часть меня во что бы то ни стало желала выжить и сохранить рассудок – пусть травмированный, но мой, не промытый их уродливой идеологией рабского подчинения.

Волю не сломали? Они просто не знали, какая она у меня. Не измерили всей ее глубины и сочли, что я сломлен, когда я как можно глубже вжался в себя, ушел, сбежал, спрятался, чтобы вернее оградиться от вмешательства в голову. Возможно, мне повезло родиться таким одним на миллион. А возможно, меньшим злом было сломаться и угаснуть... но уже ничего не отмотать назад и не проверить.

Промывание мозгов с треском провалилось в первый раз. Не удалось оно моим палачам и позже, когда я повзрослел. Потому что я был уже подготовлен к сопротивлению. Знал, как именно должен вести себя. Что говорить, как смотреть. Как поворачиваться и с какой убедительной лёгкостью повиноваться. С моим телом они могли творить всё, что хотели. А потому до меня так и не добрались.

Я заперся в самый укромный уголок своей души, вошел в потайную дверку непокорного сердца, и оно, хвала Сатане – а в Боге я быстро разуверился – спрятало меня надежно.

Наверное, правильнее было бы признаться, что я тронулся от издевательского обращения, заработал биполярное расстройство, а мой воображаемый друг, воплощенный в трехслойный мышечный орган в моей груди, спас меня от дальнейшего погружения в пучины безумия. Но подобные сложные заумные объяснения я по-прежнему нахожу ошибочными. Миокард – здесь со мной, натуральный брат, товарищ и самый родной говнюк, его голос я слышу у себя в голове, когда мы препираемся, и этот голос никогда не приказывает мне лизнуть кирпич или прыгнуть с моста. А тогда, в дни моего несчастливого детства и юности, он совершил невозможное. Круче какого-нибудь банального прыжка веры.

Долгие годы сердце усердно несло непосильную службу: стерегло моё невинное альтер эго, хранило в целости, не позволяло утонуть в грязи, в которую меня погрузили по самую макушку и еще глубже. Естественно, не без неприятных последствий. Ведь тогда и произошел наш раскол, раздвоение, распад на две противоположные личности. Я – растоптанный, жалкий раб, чья жизнь была кончена. И оно, что не испачкалось, не пропустило скверну внутрь и удержало меня от последнего шага к краю бездны. Сердце вытаскивало меня обратно, оттаскивало усердно, ругало на чём свет стоит и уговаривало не сдаваться, клубок упрямства и наивности, красный флаг в белых полосах, что неизвестно зачем остался реять со мной в беспросветном отчаянии и пустоте. Это оно требовало от меня невозможного – чтобы я выжил.

И я выжил.

Конечно, оно не идеально подходит мне в новое мирное время, когда я уже выбрался из ада, меня не надо ежесекундно спасать, и его боевой дух словно... не у дел? Чахнет? Чувствуя себя ненужным, оно ворчит частенько и спорит со мной. За ним всякое водится. Но трещина между нами была совсем узкой, иллюзия единения оставалась. Не то что сейчас, когда мы препираемся по любому поводу, как старая супружеская пара.

Но я отвлекся. О чем шла речь? А, грязь. Да, грязь. Много грязи. Грязь безнравственности, спустившей меня на самое дно, чтобы я забыл само понятие чести и достоинства, лишился человеческих черт.

Что такое секс-игрушка? Хорошая секс-игрушка? Все что угодно, но только не то, чем был я. Покоряться я не мог: покорность просто не входила в комплект обязательных деталей. Забыли приложить на заводе нерадивые работнички. Ай-ай-ай, как нехорошо всё из-за этого вышло. Зато мне положили много лицемерия. И терпения, вагон с прицепом терпения.

Я отличался от таких же сладких затраханных мальчиков тем, что не сходил с ума, не взаправду. Просто потому что с ума я – наверное – сошёл ещё в ту ночь, когда подвергся насилию в первый раз. Как в случае с вымыванием мозгов: мне дали испробовать на собственной шкуре, что это такое, а затем невольно обеспечили передышку (с судом, следствием и похоронами), чтобы, с пользой потратив подаренное таким чудесным образом время, я выстроил защиту. Осознал, как следует бороться. И начал борьбу. Не рановато ли для восьмилетнего? Знаю. Но если я вдруг счастливчик, один на миллион...

«Это не значит, что ты ни разу не оступился на тяжелейшем пути к свободе».

Твоя правда, миокард. Я слабел тысячу раз, моя воля трещала по швам, голова взрывалась. О самоубийстве я думал всё время. О нём нельзя было не думать ежедневно, еженощно и ежечасно, поверь. С первым вздохом пробуждения рядом с очередным гнусным «учителем» – и до последнего выдоха перед сном, когда ночь забирала меня в свои объятья с дополнительным раундом кошмаров. Но ты заставлял меня держаться, не поддаваться. За тебя я и держался, как за последний доступный стоп-кран, тормозивший наш поезд перед ущельем безумия. Я не сдал врагам ни позиции, ни единого вагона. Они думали, что я самый смирный раб. А на самом деле...

Каждый миг едва-едва выносимой службы я вынашивал месть. Она была чудо как страшна – ведь рождалась в абсолютно остывшем, отстраненном от чувств разуме, кристаллизованным остатком, выпавшим на дно чаши моей боли. Моя месть была тем краше и ужаснее, что за десять с лишним лет я продумал ее до распоследних, самых, казалось бы, незначительных мелочей.

Момент истины наступил, когда я, то есть великолепно обученная шлюха, их самый натасканный шпион, был подослан к заклятому врагу моего ведомства. К своему нынешнему боссу. К Шеппарду Хардингу.

Не знаю, как Шеп смог раскусить меня за несколько секунд знакомства. Не знаю, как смог он понять значение огонька, чуть тлевшего в глубине моих пустых глаз. Так или иначе он гений. Мой добрый гений, почти волшебник.

Да, он гей. И очень старательно поддерживал свою славу маньяка, бросавшегося на все, что не приколочено к полу и младше пятнадцати лет. Весьма пригодилось. Нам обоим. Короче говоря, правящая элита (разве я забыл сказать, что «работал» на звездно-полосатый флаг?) прокололась позорнейшим образом, поверив в его долгоиграющую клоунаду, и подложило ему в постель меня. Хоть мне уже и было почти двадцать. Ладно, несмотря на регулярные побои, сохранился я хорошо, выглядел просто конфеткой – юной, невинной, ласковой.

«И до сих пор так выглядишь, дурак. Благодаря Шеппарду».

Что произошло между нами? После недурственного стриптиза на гранитном столе и мокрых скользящих поцелуев, потихоньку доводивших его кровь до наивысшей точки воспламенения, я сунулся в его расстегнутые штаны и был остановлен огромной волосатой ладонью.

- Не надо, - прошептал Хардинг. Развел мои послушные руки в стороны и уложил всю композицию из меня и моих длинных волос на стоящую тут же в двух шагах кушетку. Сам – сел рядом, не сводя с меня ошалевшего захмелевшего взгляда.

Что он видел? Тощего голого мальчика, чьи ресницы, от своей неестественной длины казавшиеся наклеенными, скрывали ожившее удивлением выражение глаз.

А что видел я? Что Хардинг был сильно пьян – рюмок семь на грудь принял – но, несмотря на это, все равно заставлял держать себя в рамках. Не трогать меня. Но почему?

- Прошу, не надо. Ты ведь не хочешь, не правда ли? Малыш, ох, малыш...

Я что, спал? Но сон в кои-то веки снился не кошмарный.

Шеп тронул мой впалый живот и тут же отдернул руку, будто обжегшись. Я испугался, что он сейчас заплачет (и всю малину мне испортит) – его губы затряслись, как от рыданий. Да что могло его так развезти? Помимо алкоголя, конечно...

- Не нужно ничего делать, - повторил он опять, когда совладал с лицевой мимикой.

- Я должен, - стиснув зубы, чтобы удержать предательскую дрожь в голосе, ответил я. Никому нельзя верить. Слезы слезами, а вокруг собрались только лживые бессердечные сволочи, вечно неудовлетворенные маньяки и просто больные похотливые козлы, чьи отвратные фантазии не уместит ни один ад, хоть на девять кругов построенный, хоть на тысячу. Даже если этот большой расчувствованный мужик и не врет, чем он сможет мне помочь? И я добавил твёрже: - У меня нет другого выхода.

- Я могу вытащить тебя из трясины, - словно угадав мои гадкие мысли, возразил Шеппард. - Но тебе придется довериться мне. Возможно, в первый раз в жизни довериться совершенно слепо.

- А что... что ты мне предложишь? Взамен того жалкого подобия жизни, что я имею.

- Всё что захочешь. И в первую очередь – расплату.

Минуту я взвешивал «за» и «против». В конце концов, разве может быть что-то хуже того, кто я есть сейчас? Что мне терять? Опостылевшее существование бок о бок с презрением и ненавистью к самому себе? Быстрый кивок Хардингу – чтоб не дать себе передумать – и закрыл глаза, как бы говоря: «Да, я доверяюсь. Слепо».

И тогда он меня ударил. Очень сильно, по лицу. Потом в грудь, живот и ниже. Мне не привыкать было к подобному скотскому обращению. Я сжался в маленький и очень тугой комок, отрешился от боли (выговорить легко, но достиг я этого состояния спустя сотни ночей, проведенных на больничной койке с сотрясениями и переломами) и просто внутренне ждал, когда же это закончится.

А это не кончалось.

Его железные кулаки колошматили меня час, два... может, больше. Я потерял счёт времени, отключившись. А утром был фактически мертв. То есть я ничего не знал о времени суток, мне пересказали постфактум.

Закончив зверское и******е, Шеп незаметно покинул отельный номер «Шато Мармон», где мы, собственно, и встретились. А потом за мной пришли свои. Ну, мои, которые бывшие мои. Оценив размер ущерба, причиненный моему когда-то в высшей степени ценному телу, они сокрушенно покачали головами и скрылись, оставив меня подыхать уже окончательно. На этот раз восстановлению я не подлежал, какая досада.

Выждав контрольные пять часов, а потом еще пять – на всякий случай (ставки были слишком высоки, чтобы рисковать), Шеппард вернулся и увез с поля битвы мой бездыханный труп. Замечу, что ему было бы безопаснее отправить за мной своих людей и руководить операцией из рабочего кабинета на другом конце города, но он не пожелал. Он точно так же никому не доверял. Потому и очутился я не в больнице, а у него дома.

Полгода Шеп выхаживал меня, терпеливо и очень умело. Нянчился, как с годовалым ребенком: сам поил, сам кормил и развлекал. Само собой, сначала меня реанимировали врачи, но он быстро прогнал их, научившись самостоятельно ставить капельницы, делать уколы и компрессы. Как следствие, он почти не уделял внимания своей непосредственной работе, полностью посвятив себя мне. Результаты моего выздоровления превзошли все его смелые ожидания. Как он признавался, его основной целью было не усадить меня до конца жизни в инвалидное кресло, сохранив для оперативной работы в штабе. А у меня не только все кости прекрасно срослись или внутренние органы не пострадали: я продемонстрировал ему сальто и другие трюки, когда удирал из комнаты третьего этажа по водосточной трубе, и потом полз через кусты, и через улицу, и в парк. Я просто соскучился по свежему воздуху и солнцу. Он нашел меня без скандала, ничего не сказал, унес со скамейки домой – босого, в перемазанной землей цветастой пижаме, под удивленными взглядами прохожих. До сих пор, вспоминая, улыбаюсь. Однако этот перформанс стоил мне беззаботного постельного режима. Сполна оценив великолепие физической формы, Шеп вплотную занялся моей подготовкой к новой работе.

Прошло ещё полгода – и я полностью преобразился. Хотя на вид сверху поменялось не всё: из шпиона и проститутки превратиться в шпиона и киллера. Зато я почувствовал себя профессионалом по самому высшему разряду.

- Почему ты в меня поверил? К моменту нашей встречи я уже мог не быть человеком. А если не погас бы ранее, то сгорел, сломался бы позже, не выдержав той нормальной лучшей жизни, которую не имел, с которой не знал бы, как управиться.

Хардинг не отвечал ничего, плечами пожимал. Но ответ постепенно находился сам.  Шеп любил меня. И был терпелив. Это всё, что нужно для приручения диких животных. Ну и для меня более чем сгодилось. Искренность его чувств до сих пор подкупает меня, переполняет неловкостью, хотя показывает он их крайне редко. В основном, изображает большого босса, для которого я – лучший в нашем деле.

Да, выбрав меня, Шеп не прогадал. Машина убийства из меня вышла идеальная по всем параметрам. И моя месть обрела выход в мир.

Одного за другим, без лишнего шума и тряски, я приканчивал своих прежних «учителей» и экзекуторов, находившихся на довольно-таки высоких государственных постах в США. Плевать – я порешил всех, кто хоть в какой-нибудь мере приложил свою лапу в создании образа Ангела-шлюхи. А Шеппарда сделал своим крестным отцом. Он ведь с самого начала и был им.

Но кое-что я не упомянул. Намеренно пропустил, оставив под конец.

Через два месяца после переломного избиения в отеле, когда я уже достаточно полежал в реанимации и был признан врачами все-таки оставшимся по эту сторону жизни, я впервые пришел в сознание. Хардинг, проведший не одну бессонную ночь у моего смертного одра, был и в тот раз со мной. Заметив, что я очнулся, он пришел в страшное, неописуемое волнение. Схватил мои исхудавшие руки и прижал к своим губам, к усам, к многодневной щетине. Его горячечный шепот врезался мне в память свежими ножевыми зарубками, капал тёмными чернилами на чистый лист бумаги... и выстраивал ступени, на которых словно высекались слова: «Ты свободен».

- Прости меня, малыш. Я пропал с потрохами в тот момент, как увидел тебя. Прости. Я лишь хотел спасти тебя. Прости.

Он шептал слова прощения еще долго, как молитву, приподнял меня с койки, прижал, покрывая нервными поцелуями все мое тело. Он был совершенно не в себе, вне себя, его и разрывной вой полицейской сирены в тумане не остановил бы, не привел в чувство, не отстранил бы от меня. Но боли моему ноющему мешку костей и плоти Шеп не причинял, держал бережно, целовал еще бережнее, как святыню. А я смущался, терялся и медленно припоминал тошнотворное прошлое. Ощущал нарастание огромной, как Вселенная, благодарности – за то, что вслед миокардом ему удалось сделать невозможное. Да как бы я смог его не простить?

* * *

Повторюсь, период восстановления продолжался долго. Шеппард ухаживал за мной не менее рьяно, хотя навещать так часто, как раньше, уже не мог – я переехал в собственные апартаменты. Теперь со мной чаще бывал его лучший друг, Руперт Ламарк. Руперт не имел никакого отношения к теневому бизнесу Хардинга, работая художником, но знал – в общих чертах – обо всех его делах. Я много спал и в глубоком сне, сам того не понимая, позировал Руперту. Один из этих портретов висит у меня в столовой. Я везде получался настолько бледным и готическим персонажем, украденным с полотен Гойи, что казался мёртвым. И до сих пор не сумел объяснить огорченному Ламарку, что это не его вина. Он-то – добрейший человек в мире, а я...

В глубине души (как и миокард) Руперт был против моей метаморфозы, но понимал (в отличие от миокарда), что это неизбежно. Я устроился на работу к своему крестному, шаг за шагом, из его любящих рук, получая знания о новой науке убийства. Ни один мой школьный учитель умением преподавать и в подметки Шепу не годился. И ни один из тех, кто травил мою душу на военной базе... настоящим учителем никогда не был.

Шеп был рядом в ночь моего первого настоящего задания, и отец, и экзаменатор. Как на уроке, поддерживал мою руку, сжимавшую пистолет. Помог сделать первый выстрел. Потом второй. Помог у***ь обоих моих «опекунов». И впитал в себя все мои рыдания после того, как я осознал.

Я убийца. Это единственное мое предназначение на Земле.

_____________________ [1] Сайт вымышлен! Адреса с доменом четвертого уровня не существует.