Игра в дурака. Повторение прошлого

16. Все это сон

Железная, с окошком, дверь со скрипом открылась и в образовавшуюся щель просунулась заспанная, стриженная под сотрудника органов внутренних дел белобрысая голова русского копа.  Полицейского по форме одежды и мента по сути всего своего внутреннего содержания. Коровник от навоза за три минуты не вычистишь, не для того его десятилетиями удобряли, чтобы вычистить все в одну аттестацию. Свинячьи, затуманенные властью, глазки служивого, высунувшегося из дверной щели, стали медленно «прощупывать» замкнутое пространство камеры. И если глазки еще хоть что-то видели в сумраке камеры, что вряд ли, то голова, мутная с ночного дежурства, соображать вообще пока еще отказывалась. Полицейский шагнул в камеру, расставил ноги по ширине плеч и властно прохрипел, покачиваясь на пороге, как тот боцман на штормовой палубе:

—Пгрл, нахр на вхд…

В ответ лишь легкое посвистывание из приоткрытого рта. Никакой реакции. Тело даже и не подумало возвращаться из своего сонного небытия в кошмар предварительного заключения. 

 —Пгрл, я скзл, — повысил голос сотрудник.

Кто-нибудь из свободных граждан бытия хоть отдаленно представляет себе, что вообще это такое — просыпаться с перепоя в закупоренном железной дверью пространстве? Вот и наш горе-герой только-только начинал еще все это постигать, оказавшись снова на нарах, причем, хм, уже второй раз за сутки. Обидели, понимаешь, мальчика, машинку угнали! Теперь можно из обезьянников и вовсе не вылизать. И только третий окрик начальника выдернул спящего из его отключенного состояния сонного блаженства в состояние более чем мрачного настоящего.  Заключенный под стражу разлепил с трудом припухшие веки, потер их вяло руками и медленно, с очень большим трудом сел, переведя тело из положения горизонтального в положение неполной вертикальности, давая еще какое-то время ногам насладиться остатком безделья. Досчитал про себя до трех, устало поднялся и под недовольные взгляды сокамерников побрел к выходу. Ноги сами по себе, ноющий желудок сам по себе, а голова и вовсе… Говорят же, что все в ней — все гадости мира, от нее же и все в этом проблемы. Беднягу так мутило, что лучше бы уже вырвало.

— К стене, руки на стенку, — команда надзирателя последовала сразу же, как только больной головой и телом оказался в узком и очень слабо освещенном сером коридорном пространстве, что в любом случае было уже лучше того места, где он до сих пор находился. И хотя все коридоры по Высоцкому всегда заканчиваются стенкой, этот все же должен был вывести его к свету. Или хотя бы к уборной, куда очень уже хотелось. Мочевой пузырь дал о себе знать сразу, как только задержанный перешагнул порог камеры.

—Сейчас рыгну, — признался он честно, прижимаясь лбом к шершавой стене. 

—Ноги вширь, разговорчики.

    Стоящий у стенки повиновался и заткнулся, уткнувшись тут же в шероховатую плоскость стены еще и носом, уж так распорядилась увесистая пятерня конвойного — достойного сотрудника своей конторы. Сжался в напряжении, приготовившись к удару по самому чувствительному месту в своем организме, болтающемуся без всякой защиты где-то чуть ниже пояса, но все обошлось. Сержант лишь профессионально его обыскал, извлек из заднего кармана какую-то скомканную бумажку, сунул «мусор» в карман, но только уже в свой, и только уже после этого приказал тому следовать в направлении железной решетки, перегораживающей своей неприступностью узкий коридор. В конце коридора они повернули налево, прошли еще метров двадцать и остановились перед закрытой дверью с большой буквой «М». Небеса все же услышали несчастного и расступились, еще раз доказав одному из… что жить можно в любых условиях, даже в невыносимых, и при этом ни в чем себе не отказывать, хотя бы в такой мелочи, как… Пьяница блевал долго, приглашая примером к унитазу и своего ночного собутыльника, но сержант отказался. Задержанному же этот жест доброй воли сотрудника стоил его последний смятой тысячи, чудом сохранившейся в заднем кармане. За эти деньги он без всякой спешки опустошил еще мочевой пузырь и даже прямую кишку. Жить налаживалась. Он бы еще и душ принял, была бы возможность, просто смеситель над раковиной не позволил этого сделать, удалость только сполоснуть рот, почистить пальцем зубы, и брызнуть еще несколько капель на лицо. Мог бы плескаться и дальше, да денег не хватило.  Подниматься на второй этаж по стертым ступенькам, далее снова по коридору, но только уже зеленому и прямо к той двери, к какой и надо с табличкой «Осторожно, злая собака».  Конвоир осторожно постучался, будто и в самом деле боялся быть укушенным, и потянул за ручку. Скрипя всем петлями своей фанерной «души», дверь слегка приоткрылась, образуя щель, достаточную… Достаточную лишь для того, чтобы в нее можно было просунуть голову, что самодостаточный охранник и сделал. И это был такой подвиг, вы даже не представляете.

—Рзршите, здржный Пгрл доствлн, — пробасил он, стараясь вообще не дышать в помещение, кабы не надышать лишнего. И получив утвердительный кивок, впихнул в кабинет доставленного арестанта. Вот так этот «Пгрл» и оказался в небольшом, с мебелью из восьмидесятых, кабинете со старыми стенами серого цвета и с таким же старым, местами уже облупившимся, серым от времени и сигаретного дыма потолком. Кабинетик был еще тот, давно уже требовавший качественного ремонта и замены всей дряхлой мебели на что-то более приличное. Седой, давно уже уставший от жизни капитанишка что-то писал за своим столом, создавая видимость работы. Когда людям делать в рабочее время нечего, они ковыряются в носу, усмехнулся доставленный. А при появлении постороннего в своем служебном пространстве сразу что-то начинают еще и что-то якобы писать, что само по себе заставляло уже этого постороннего чувствовать себя сразу же виноватым, отрывающим своей виной других от работы. Чего нельзя было сказать о стареньком настольном вентиляторе, гоняющем воздух по комнате с ревом подбитого бомбардировщика времен второй мировой. Этот трудяга от работы никогда не отлынивал, перемалывая своим старым винтом не только застоявшийся воздух в этом пространстве, но, судя по всему, и само время, на которое ему, собственно, было начхать. Впрочем, как и самому капитану, состарившемуся в трудах под это гудение. За грязным окном накрапывал дождь, на сейфе красовался подсохший кактус, на стене весел старенький портрет самого железного чекиста в мире, а в углу стояли грязные сапоги милиционера, которого просто язык не поворачивается обозвать полицейским. Жалюзи подняты, стол служивого завален бумагами, а вдоль стенки разместился большой старый шкаф, под завязку набитый солидными делами и прочими мелкими делишками. Было бы тело, как говорится… Во всяком случае, именно так решил задержанный, прикидывая в уме, что и его дело тоже скоро займет достойное место в этом несгораемом шкафчике. Рукописи не горят! Дела, наверное, тоже…  Капитан кивнул на единственный стул, чтобы тот присаживался, снова уткнулся в свои бумаги. Сцена из первого акта, в которой еще никто не стреляет, но ружье уже повесили на стенку.  Ощущение нереальности происходящего, не покидавшее задержанного с тех самых пор, как он только оказался в стенах этого заведения, в этом кабинете только еще больше усилилось. Все здесь было как будто на своих местах, даже радиоточка с единственной волной, и та банально пылилась на шкафе рядом с форменной фуражкой из советских времен. И вместе с тем, здесь чего-то явно не хватало, а вот чего? Доставленный еще раз внимательно осмотрелся, пока капитан что-то там писал и вдруг понял, чего здесь больше всего не хватало, в этих стенах не хватало времени. Он не то чтобы остановилось, хотя и часы на стенке здесь тоже уже лет сто как не тикали, его просто здесь не было, иначе бы и вентилятор давно бы уже загнулся, пройдя на бреющем со стола, сметая все бумаги на своем пути и заваливаясь в смертельном пике со стола вниз.

Все это сон, постарался привести себя в порядок задержанный. Скоро он проснется и все. И окажется с любимой в своем отеле с видом на океан, с бокалом красного вина, про виски он даже бы и не вспомнил. Человек со вздохом взглянул в окно, какой к черту океан, блин! Зато там за окном было время, там шел дождь, шумели деревья, ходили люди, гудели моторами автомобили. Там кипела жизнь, а здесь жизнью даже и не пахло, только старым капитаном, пылью, бумагами и его ископаемой фуражкой. Далась ему эта «кепка»! Пробежались своими мерзкими лапками мурашки по коже в нехорошем предчувствии.  Десять, двадцать и даже тридцать лет назад в этом кабинете происходило все одно и то же: приводили задержанных и стряпали дела, которые и складывал потом в несгораемом шкафу, в котором вообще ничего не горит. Одних уводили и тут же приводили других, чтобы уже ими забить пустующие еще полки, которые полностью вообще никогда не заполнялись в этом безразмерном хранилище исковерканных судеб.  И так изо дня в день… Безликие

 стены, безликое лицо стряпчего, безликая действительность  всего окружающего по форме — отражающая истинное содержание по существу. Замкнутое пространство кабинета, где сначала Дело и только потом уже все остальное, включая и время — понятие, придуманное человеком для собственного удобства, чтобы лучше было ориентироваться в настоящем. Про прошлое речи вообще не велось: уснул, проснулся и почти ничего уже не помнишь, начиная каждый следующий день с чистого листа. Удобно… без времени. Задержанного даже передернуло, как только представил себе, что вот выйдет он сейчас на свободу после всего этого, а том уже десять лет как корова языком слизала.        

— Ознакомьтесь, — уставший от жизни и всех этих дел капитан пододвинул ему протокол задержания для ознакомления, — и распишитесь.

Задержанный  

без всякого интереса

 пробежался по строчкам глазами:

—Меня выпускают?

—Подписывайте и выметайтесь, — кивнул офицер, выдвинул из стола ящик, вытащил из него прозрачный целлофановый пакет и высыпал все его содержимое на стол. Права, ключи от квартиры, телефон, 

какие-то деньги в конверте: две тысячи сто пятьдесят рублей, если уж точно, две сотенные бумажки, одна пятидесятирублевая и еще две смятые купюры по тысяче. Отпускаемый пересчитал еще раз, не хватало чуть-чуть.

—Здесь немного не хватает, гражданин начальник, тысяч двадцать пять, навскидку.

Если честно, то он точно даже не помнил, какую сумму получил вчера от коллеги, да и какая разница, денег все равно уже не было. В голове отчетливо зафиксировалась только последняя трата за туалет.  

—Сколько было, — произнес устало полицейский, — столько и осталось.

—Понятно, — вздохнул печально отпускаемый, — вхожу в ваше трудное положение всеми своими тридцатью серебряниками. Моя полиция меня бережет, а за что меня задержали, разрешить полюбопытствовать?

—За дело.

—Понятно.

—По просьбе одной ночной вавочки вас задержали, уважаемый.

—По просьбе кого?

Капитан поморщился: 

—По просьбе ночной бабочки Эльзы, — он заглянул, прищурившись, в бумаги, — Владимировны Кормухиной. Чего еще не понятно, спрашивайте…   По ее же заявлению и освободили, поэтому с вас и снято обвинение в попытке угона ее автомобиля.

—О, господи, — вздохнул обреченно оправданный, — это уже не смешно, я снова угонщик?

—Какой уж тут смех, — полицейский понял его вздох по-своему, —  девица заявила, что вышла из машины по нужде и между домами заплутала. А когда вернулась, то машины уже и след простыл, простыл вместе с вами, вот и решила, что вы ее угнали. И заявила в полицию, после чего поймала такси и поехала домой. Дома же вспомнила место, где оставила ее вместе с вами, на стоянке возле магазинчика на Ферганской, и тут же позвонила в полицию с отменой. Собственно, гражданин, вас там и нашли, спящего в стельку в ее автомобильчике. Еще вопросы? 

Больше вопросов не было, гражданин расписался, рассовал все свое имущество, включая и оставшиеся копейки, по карманам, смахнул со стола выписанный пропуск на выход и направился прочь. Стараясь вспомнить, почему он ничего вообще не помнит из вчера и как вышло, что он так надрался? Ресторан помнил, коллегу помнил, с которым пил, а вот все остальное — все как в тумане с какой-то черноволосой телкой в красной машинке, а потом и вовсе темнота. Частично вспомнил, как еще пил водку с сержантом ночью в дежурке. Но уже как свободный человек, догадался он. Тот просто развел его на водку, когда после звонка от шлюшки узнал, что никакого угона не было. Задержанного вывели из камеры и предложили урегулировать все миром. Понятно, что он согласился. Отправили гонца за водкой. Да на старые дрожжи, вот так снова на нарах и оказался, не в дежурке же было его держать невменяемого. А на утро сержант и сам уже ни… ничего не помнил, что не помешало последнему уменьшить состояние бывшего собутыльника еще на одну тысячу за туалет и за душ в умывальнике.    

—Водка и случайные половые связи еще никого… — услышал на прощание отпускаемый, переступая порог.

—А я здесь причем? — оглянулся он.

—Да так…— вздохнул капитан, — к вам это не относится. Ступайте, гражданин и держитесь подальше от неприятностей. Водка еще никого до добра не доводила, а вот протянуть свою костлявую ручку из могилы со стаканом до краев — всегда пожалуйста.             

—Уже, — кивнул он, соглашаясь про себя, что держаться от неприятностей надо и в самом деле как можно дальше. Еще бы ему было не соглашаться. Мог ведь и на помойке очнуться после такого загула. Водитель вышел помочиться, а пассажира за решетку. Обхохочешься! Хорошо, хоть вспомнила, где его (своего пассажира) потеряла. Или, мелькнула в его голове странная мысль, специально сначала гадко сдала, а потом великодушно освободила? Прав капитан, с водкой и в самом деле надо было завязывать.