Соль Земли

"Легендарная" рок-группа "Пассаж"

Игра в «чехарду» в нашем дворе всегда была экстремальным занятием, но «экстримом» на грани «фола» она становилась тогда, когда в игру включался Вова Садовский — 120 - ти килограммовый верзила, ростом под два метра, кандидат в мастера спорта по тяжелой атлетике. Господи, как же везло тем, у кого в команде был Вова, и как же крупно не повезло тому, против кого играла команда Садовского. Мало того, что выдержать «живой» вес Вовика практически никому не удавалось, но горе было особенно тому, кто попадал под пушечный удар мячом Садовского. По правилам игры проигравшая команда становилась в ворота, и Вова начинал методично пробивать «сало», т. е. расстреливать несчастные жертвы футбольным мячом. В случае удачного попадания на теле жертвы образовывался багровый след, как от ожога кипятком, а затем огромная гематома. Я помню, как Миша Петров, привыкший, в общем-то, к боли и травмам хоккеист, после очередного такого попадания мяча Вовы Садовского в область поясницы упал на землю и зарыдал! Именно тогда и произошло событие эзотерической природы, которое особенно врезалось в мою детскую память и о котором я хочу рассказать.

Как-то раз, апрельским вечером мы, разделившись на две команды, как обычно, стали играть в «чехарду». Все шло нормально до того момента, пока на школьном дворе не появился Вова Садовский и попросился в игру. Бросили жребий, и Садовский, к нашему большому ужасу, оказался в команде противника. Нам выпало стоять «конем». Тактика «чехарды» очень проста и хорошо известна — надо найти и прыгнуть в самое слабое звено «коня». Понятно, что таким слабым звеном являлся я - как иногда называла меня мама, «комар на тонких ножках». В такой ситуации победа команде Вовы Садовского была обеспечена. Я стоял посередине, впереди меня стоял Сережа Новиков, сзади — Катипупа. Первым на нас прыгнул Боря Морозов. Он благополучно приземлился на Новикова, так что его вес мы даже не почувствовали. Пришла пора прыгать Садовскому. Он разбежался, шумно дыша и тяжело, как носорог, топая своими ножищами (казалось, что земля тряслась и ходила ходуном под его весом), громко хрюкнул как боров и прыгнул в аккурат прямо на меня. Мне показалось, что на спину упал бульдозер, кости мои затрещали, но что странно — ноги, немного согнувшись в коленях, все же выдержали невероятный для меня вес. Дополняя эту «картину маслом» и, видимо, желая добить меня, сверху Вовы Садовского взгромоздился Саша Ткаченко. Таким образом, весь этот умопомрачительный вес пришелся на мою бедную костлявую спину. «Граф, держись!» - завопил Катипупа, и, что удивительно, в определенный момент я, действительно, перестал ощущать эту неподъемную тяжесть. Кровь горячей волной прилила к голове и шумно стучала в моих висках, как - будто желая пробить височную кость. Но теперь всей этой громоздкой конструкции предстояло пройти двадцать долгих, бесконечных шагов до футбольных ворот. «Конь» медленно, но верно двинулся в свой последний, трагический путь. Всю дорогу, пока мы шли «конем», перед моими глазами стоял образ некоего безбородого мужчины около 40 лет в белом хитоне, сидящего в какой-то белой комнате. Да, я забыл сказать, что этот образ преследует меня с самого раннего детства и появлялся всегда, когда мне было плохо (например, во время пневмонии) или когда грозила какая - то реальная опасность. Уже много лет спустя я узнал в этом мужчине третьего Ангела с удивительной и самой загадочной в Истории мирового искусства иконы Андрея Рублева «Пресвятая Троица». Тогда, в далеком детстве, я не придал этому факту особого значения и быстро забыл о нем. И все-таки мы дошли до конца, победив наших более чем достойных соперников. Вова Садовский с явным недоумением смотрел на меня, до конца не понимая произошедшего. «Воронин, ты сейчас поставил мировой рекорд по тяжелой атлетике, если брать в расчет твой «заячий» вес!» - пробормотал он. «Ну ты, Граф, даешь!» - с восхищением произнес Сережа Новиков, а Катипупа с большим пиететом протянул мне свою влажную руку. Это было первое серьезное признание моих заслуг самца в этом суровом мужском мире. Однако, титаническая «борьба с гравитацией» не прошла для меня даром — я заработал варикозное расширение вен в паху, которое изредка напоминает мне о былых победах и которое я теперь «гордо» несу по жизни.

На следующее утро, как и следовало ожидать, я заболел - по- видимому, серьезно надорвался и вдобавок простыл. Температура под 40, насморк, сухой, противный кашель, полубредовое состояние - в общем, «джентльменский» набор универсальных в таких случаях земных «радостей». В воспаленном воображении вставал уже знакомый с детства образ Ангела с иконы «Пресвятая Троица» и еще одного странного субъекта с птичьим клювом, который в руках держит Анх — древнеегипетский крест с петлей на конце. Много лет спустя я увидел эту картинку в реальном времени в красноярском краеведческом музее, который, почему-то, изначально задумывался и строился, как точная, только уменьшенная копия музея древнего Египта на площади Тахрир в Каире. Оказалось, что на ней был изображен древнеегипетский Бог Ра с головой птицы, дающий с помощью Анха («ключа Нила») жизнь своему сыну — фараону. Много тысячелетий спустя символ «Анх» получит название «зеркало Венеры» и будет использоваться в генетике для обозначения женской икс - хромосомы, т. е. женского начала. Поверьте, это было не первое послание Бога Ра, адресованное исключительно моей «скромной» персоне.

Однажды в программе «Очевидное -невероятное» академик Сергей Петрович Капица рассказывал о загадочных кругах на полях, происхождение которых до сих пор науке не известно. На одном из кругов я увидел уже знакомый мне символ женского начала - «зеркало Венеры». Сверху «зеркала» была изображена сфера — символ Бога Ра, а внутри самого «зеркала» помещена пятиконечная звезда — символ Божественного Человека. Я сразу догадался, что данная композиция по смыслу в точности повторяет известную мне фреску древнего Египта — Бог Ра с помощью Анха (земной женщины) дает жизнь своему Сыну — фараону - «наместнику Бога на Земле».

И еще один, более чем странный образ во время болезни запомнился мне тогда. Весь мой мозг, охваченный жаром, заполняла, давила абсолютно черная Пустота, огромная Бездна. Она была бесконечна, но при этом совершенно не пугала меня, а притягивала каким-то особым магнетизмом, засасывая в себя, словно «Черный квадрат» Малевича. Внезапно в этой Бездне, прямо из ниоткуда появились вращающиеся песочные часы. Они, как в компьютерной графике, из маленькой точки начинали расти и превращаться в огромные сосуды, которые теперь страшным грузом, что есть силы давили на все мое детское существо, полностью заполняя воспаленное сознание своими прозрачными тяжелыми сферами. Потом все это видение так же внезапно исчезло, как появилось, и я уже, как - бы сверху, видел эти же песочные часы, только в миниатюре, которые лежали на огромной мужской ладони. Несмотря на то, что я видел эту картинку сверху, у меня возникало полное ощущение того, что эта ладонь - все-таки моя, так как сквозь горячечный бред физически ощущал на своей влажной детской ладони огромную, несоизмеримую тяжесть этих космических песочных часов, хотя они и выглядели, по сравнению с рукой, как микроскопическая песчинка. Удивительно, но спустя десятилетия я увидел и узнал эти песочные часы на фотографии, сделанной американским космическим телескопом «Хабблом». На снимке была зафиксирована потрясающая картина гибели сверхновой звезды, которую я сразу мысленно окрестил «приветом из далекого детства».

Вообще, надо сказать, состояние транса хорошо мне знакомо с самого раннего детства. Дело в том, что я страдал «лунатизмом», что только добавляло дополнительные штрихи к моему одиозному имиджу «очень странного мальчика». Мой сомнамбулизм иногда становился причиной весьма курьезных и пугающих родителей происшествий.

Однажды осенью 1980 года (это было 16 ноября — я, почему-то, хорошо запомнил эту дату) мой одноклассник и приятель Игорь Куприянов, о котором я расскажу чуть позже, дал мне всего на один день почитать уникальную книгу о космонавтике и покорении Луны. Это было шикарное, прекрасно иллюстрированное издание, где автор, человек очень сведущий, что называется «в теме», позволил себе помечтать о будущем человечества на пути освоения дальнего и ближнего Космоса. Я так увлекся чтением, что не заметил, как наступила глубокая ночь. Мама уже тихо посапывала в соседней комнате (папа в это время уже служил в Хабаровске и ожидал моего окончания карагандинской средней школы), когда я решил тоже отправиться на «боковую». То, что произошло со мной дальше, можно назвать состоянием глубокого транса или сомнамбулизмом — думаю, что вряд ли эти определения смогут в полной мере объяснить природу данного психического явления. Короче, как только я встал с кресла и выключил торшер, мое сознание отключилось. Тихий мужской голос приказал мне взять ножницы, подойти к нашему большому персидскому ковру, висящему над кроватью мамы, и вырезать из него большой кусок. Я принялся за дело, причем толстый ковер миниатюрные мамины ножницы с загнутыми концами резали легко и непринужденно. Наконец я закончил свое «черное» дело, а дальше наступил полный «провал» в памяти. Очнулся я от громкого крика мамы уже утром, сидящий на кровати с большим куском ковра в руках. Мама в ужасе смотрела на меня, ничего не понимая. Позднее она мне рассказала, что я был действительно страшен в этот момент — мои ничего невидящие глаза в розовой поволоке делали меня похожим на настоящего зомби. Ничего не говоря, мама только тихо всхлипнула, взяла цыганскую иглу и с большим трудом пришила отрезанный кусок к несчастному ковру. Только на следующий день она осмелилась спросить меня: «Ты зачем это сделал?» «Да не знаю, мама, был голос, сопротивляться не было никакой возможности!» - отвечал я. «А если этот голос в следующий раз тебе прикажет меня зарезать, а?» - нервно спросила мама. Я ничего не ответил, так как сам находился в шоке от содеянного. Существование некоего мощного влияния на мое сознание извне, признаться, меня самого тогда сильно напугало. Хотя интуитивно я с самого детства и ощущал, что Там, Наверху, (я почему-то сразу мысленно назвал Его Ра) есть Живое, Любящее Существо, которое явно приложило руку или какую-то другую часть своего тела к моему появлению на свет; всегда защищает меня и помогает Жить! В этот раз, видимо, Оно устроило мне очередную, немножко экзотическую «проверку связи». Удивительный факт, но 16 ноября 2010 года я прочитал в Интернете сообщение американских ученых НАСА о том, что им удалось с помощью рентгеновских телескопов открыть самую молодую «черную дыру» в нашей области Вселенной. При помощи этих телескопов удалось «засечь» рождение этой «черной дыры» всего через 30 лет после взрыва сверхновой звезды. Произведя нехитрые расчеты в уме, я пришел к выводу, что именно в этот день 16 ноября 30 лет назад я проделал большую «черную» дыру в нашем фамильном ковре, который до сих пор висит в детской комнате у моих дочерей и давно стал семейной «легендой».

Ну, а теперь настала пора поговорить о музыке и том месте, которое она занимала и занимает в моей жизни. С самого детства с музыкой у меня складывались, прямо скажем, непростые и очень противоречивые отношения. Моя мама, сама преподаватель в детской музыкальной школе по классу фортепиано, попыталось было отдать меня в семь лет в свою школу. С самого начала эта попытка была обречена на провал. Я с первых мгновений возненавидел школу, начальные уроки сольфеджио, которые вел бородатый молодой мужчина, от которого веяло откровенной «голубизной» и явным комплексом мужской неполноценности. Задания, которые он нам давал по нотной грамоте, оценивались по шестибальной шкале, причем ставились две оценки: одна за правильность написания нот, скрипичного ключа и знаков альтерации; другая — за «чистописание», т.е. аккуратность и изящность исполнения задания. Высшая оценка «6/6» по заведенной «голубым» традиции вознаграждалась шумными аплодисментами всей группы, состоящей, преимущественно, из девочек.

Поскольку я был переученным «левшой», мне особенно тяжело давались мелкие знаки и музыкальные символы; впрочем, также, как прописные буквы и цифры. На нотном стане у меня плясали и жили своей странной жизнью огромные уродцы в виде кривоногого скрипичного ключа; сильно покореженные, как будто с похмелья, «нотки», не помещавшиеся на двух и даже трех строчках нотного стана. Понятно, что мои стабильные оценки из-за этого совершенно справедливо варьировали в диапазоне «2-3», так что услышать аплодисменты в свой адрес мне совершенно не грозило в обозримом будущем. Зато моя завистливая натура каждый раз отчаянно бунтовала, когда мы хлопали очередной счастливой девочке, получившей заветные «6/6». Но чаша моего терпения переполнилась, когда самой высокой оценки удостоился мой извечный конкурент и сверстник Костя — сын маминой подруги Людмилы Коноваловой, работающей преподавателем в этой же школе. Я откровенно «наехал» на маму, после чего она изящным каллиграфическим почерком, при этом изо всех сил стараясь не «переборщить», изобразила за меня очередное задание учителя.

Кстати, уже будучи в Караганде, моя мама, талантливая во всем, явно перестаралась, выполняя за меня домашнее задание по рисованию за 7 класс. Она «дорисовалась» до того, что меня, не умеющего, как следует, изобразить на бумаге даже правильный круг, выдвинули на международный конкурс юных художников Азии. А теперь только на миг представьте себе, какая от меня потребовалась незаурядная изворотливость ума и находчивость в 14 лет, чтобы отбиться от участия в этом злополучном конкурсе, а потом еще целый год дурить бедную учительницу по рисованию, всерьез уверовавшую в мой выдающийся талант живописца!

Понятно, что женский почерк был слишком явным, чтобы принадлежать мне, и одна, очень правильная девочка голосом, полным возмущения, произнесла: «Это он не сам рисовал!» Учитель изучающе, с явным осуждением, посмотрел на меня и сказал: «Друзья мои, давайте похлопаем Сереже!» - но никто из класса в знак протеста, естественно, не стал хлопать. Это был довольно чувствительный удар по моему самолюбию, и я каждый раз после этого случая насиловал себя, идя на эти уроки начального сольфеджио.

Наконец, к моему огромному облегчению, две недели этой пытки закончились, и мама определила меня на уроки по специальности к самому лучшему преподавателю в Барнауле по классу «фортепиано». Но и здесь меня ждал очередной конфуз. Не знаю, может быть эта женщина и была замечательным педагогом (к сожалению, я не успел оценить это), но то, что она страдала очень сильным косоглазием — это факт, непреложный и «железобетонный», как конструкция саркофага на Чернобыльской АЭС. Для моей тонкой натуры судьба этого педагога была решена окончательно и бесповоротно на первом же уроке. Я решил симулировать болезнь. «Сережа, музыкальный лад состоит из 7 нот: до, ре, ми , фа, соль, ля, си»,- объясняла несчастная учительница, упорно глядя мимо меня куда-то вбок. «Причем здесь фасоль, чечевица и прочие бобовые?» - зло подумал я и решил заплакать. «Что с тобой, Сережа?» - всерьез испугалась учительница. «Голова болит, к маме хочу!» - захныкал я, и она в панике побежала за матерью в соседний класс. Моя эвакуация с урока прошла, что называется, «без шума и пыли», и больше я в этой школе никогда не показывался. Обескураженная учительница в течение еще целого года интересовалась у мамы, когда же я все-таки приду на следующее занятие, мама что-то невнятно объясняла ей, но время шло, потихоньку все забывалось, и вскоре я стал абсолютно свободным от противных уроков и всяческих обязательств по обучению музыке.

Только спустя десятилетия я понял, что Ра умышленно увел меня от рутины академического музыкального образования, развив природный талант импровизатора. А пока я искренне и беззаботно наслаждался музыкой, слушая виниловые пластинки на нашей старенькой «Ригонде», как пчела, насыщаясь нектаром «Итальянского каприччио» Петра Ильича Чайковского, под которого мы с бабой Сашей (престарелой мамой отца, которую он привез в Барнаул из Подмосковья) устраивали сеанс «одновременного плача». Потом душераздирающее, плаксивое «Каприччио» сменил первый советский мюзикл Геннадия Гладкова «Бременские музыканты», две пластинки которого по большому блату в 1971 году где - то раздобыл отец. Эта жизнеутверждающая музыка тогда разносилась из каждого жилого дома Барнаула, а песня бременских музыкантов «Ничего на свете лучше нету» стала самым настоящим хитом сезона.

Меня абсолютно не тяготило то обстоятельство, что при маме — педагоге я не умею играть на фортепиано, но когда бабушки - соседки ставили мне это в совершенно законный упрек, мне становилось очень стыдно; в порыве чувств я «наседал» на маму, она разворачивала ноты, и мы приступали к упражнениям и этюдам, но и здесь, дома, меня хватало максимум на один месяц, а потом я вновь на долгие годы забрасывал свои занятия музыкой. Мама никак не могла подобрать оптимальную методику моего обучения игры на фортепиано, так как я был крайне не усидчив и, к тому же, быстро уставал за инструментом. Один Ра знал, чем можно завлечь и заинтересовать мою неуемную «близняцкую» натуру (по гороскопу я — классический Близнец). «Шерше ля фам», - как говорят французы в таких случаях, что означает: «Ищите женщину!». И Ра нашел для меня такую «женщину». Ею стала черноволосая хорошенькая девочка с голубыми глазами из моего же класса Лена Митерева, удивительно похожая на мою первую любовь Лену Епифанову; к тому же, случайно это или нет, но так же, как она, обучалась в музыкальной школе по классу аккордеона.

Как писал Льюис Кэрролл в своей «Алисе в стране чудес» вокруг красивой девочки всегда происходит «большая путаница». Так было и в нашем классе. Оказалось, что у Лены Митеревой здесь было по меньшей мере 4 тайных «воздыхателя»: Игорь Куприянов, Миша Петров, Сережа Новиков, ну и я, Ваш покорный слуга! А началось все с банального мальчишеского розыгрыша. Однажды в 5 классе, в начале урока я, как обычно, полез за учебником в свой ранец, как вдруг оттуда выпала записка. Я поднял ее с пола и с удивлением прочитал: «Сережа, я тебя люблю! Давай встретимся после уроков. Лена Митерева». Краска бешенства бросилась мне в лицо - я, почему-то, сразу подумал на Вадика Макарова, хулиганистого парнишку, с которым уже целый год сидел за одной партой. У нашего классного руководителя Эльзы Григорьевны Райн была такая своеобразная тактика рассаживания учеников в классе: хулигана всегда усаживали рядом с «правильным», с ее точки зрения, мальчиком. Вадим Макаров, родом из потомственных «зека», проживал в карагандинском поселке Унша, одно название которого наводило ужас на тогдашнюю ребятню. Поселков, подобных Унша, всегда было много в СССР, как, впрочем, сейчас и в России: это и поселок Куета возле Барнаула, и поселок Чесноковка возле Новоалтайска, и многие другие «злачные» места на просторах нашей необъятной Родины. Объединяло их всех то, что в таких поселках проживали преимущественно «откинувшиеся» после отбытия срока наказания уголовники и их маргинальные семьи. По-видимому, желая для Вадика иной, чем у них, Судьбы, родители отдали его в народный цирк, работающий тогда на общественных началах во Дворце горняков. Как ни странно, Макарову очень понравилась эта учеба и работа в цирке, он стал прекрасным акробатом и всегда на школьных уроках физкультуры, по многочисленным просьбам мальчишек, удивлял нас изящными сальто и прочими акробатическими экзерсисами. Однако гены все же брали свое, и криминальные наклонности, нет да нет, время от времени проявляли себя. Вадик был «честным клептоманчиком» - не было вещицы, мимо которой он мог спокойно пройти, не прикарманив. Закономерным итогом этой «богопротивной» деятельности была постановка Макарова на учет в детской комнате милиции, чем он, впрочем, всегда очень гордился. Естественно, что тень моего подозрения сразу же пала на эту ближайшую ко мне «харизматическую» личность. В негодовании я сунул записку ему в физиономию, да еще при этом больно ударил его в плечо своим костлявым кулачком. «Воронин, ты что себе позволяешь на уроке?» - сердито закричала Эльза Григорьевна, для которой мои действия на первом ряду, конечно же, не остались незамеченными. Макаров в недоумении поднял скомканную записку, бегло прочитал ее и заржал, как конь. При этом он лукаво посмотрел на сидящую сзади Лену Митереву, кокетливо подмигнув ей — дескать, я в курсе твоей тайны. Тогда, много лет назад, в порыве гнева я даже не успел сообразить, что почерк -то в записке был отнюдь не Вадика. Но было поздно - маховик «общественного скандала» раскручивался вовсю. Записка пошла по рядам, вызывая гомерический смех у «вождей» класса — Вити Чернышева и Бори Арсеньева; ну а далее, как водится, пошла «цепная реакция» - вскоре уже весь класс был в курсе этого происшествия. Даже сейчас, спустя десятилетия, я так точно и не знаю, кто же был, все - таки, автором этой скандальной записки, но явная обида на меня Лены Митеревой и ее осуждающий взгляд, который изредка после этого я ловил на себе в течение длительного времени, все чаще заставляют меня задумываться над тем, что именно она и была этим «неизвестным» автором! В общем, я «лопухнулся» с прекрасным полом в очередной раз.

Однако, вся эта история с запиской пробудила неподдельный интерес мужской половины нашего класса к смелой девочке - «эмансипе», а для четырех юнцов стала своеобразным детонатором мощного «гормонального взрыва», который втянул их, как сказал бы известный гламурный сутенер Петя Листерман, «в последний и решительный бой за «лохматое золото». В этой «четверке отважных», как водится, сразу же наметились лидеры (Сережа Новиков) и откровенные «аутсайдеры» (Игорь Куприянов). Да и то сказать, у Игоря не было ни малейшего шанса выиграть в этой бешеной «гонке с препятствиями». Это был некрасивый, с изрытым оспой лицом юноша; как он сам выражался, сын простых «мэнэсов» (младших научных сотрудников в лаборатории металлургического комбината в Темиртау), постоянно жалующийся на бедность и житейские проблемы своей многодетной семьи. К тому же, носки Куприянова источали такое «амбре», что лишь добавляло дополнительных малоприятных штрихов к его и без того непривлекательному образу. Кстати, последнее обстоятельство сыграло роковую роль в том, что Игорь так и не смог прижиться в нашем ВИА (вокально-инструментальном ансамбле), куда он долгое время просился в качестве гитариста — мы смогли выдержать всего одну репетицию его неповторимое «амбре».

Это была поистине блистательная и одновременно авантюрная идея Сережи Новикова — создать ансамбль с людьми, практически (если не считать моих скудных навыков игры на фортепиано) не умеющими играть на музыкальных инструментах, чтобы с ансамблем выступить затем на школьном вечере, произвести фурор и покорить, наконец, сердце юной красавицы Лены Митеревой. Костяк этой музыкальной «банды», как водится, составили я (клавишные), Сережа Новиков (бас-гитара) и Миша Петров (ударные). А вот эти наши «фирменные» музыкальные инструменты, безусловно, заслуживают отдельного рассказа.

С большим трудом мне удалось «раскрутить» маму на миниатюрный клавишный инструмент «Фаэми», от которого всего за 70 рублей волшебных звуков, конечно, ждать не приходилось, но зато, когда я его ставил на табуретку под наше фамильное пианино «Petrof» и пытался со всей дури колошматить по двум клавиатурам одновременно, вид у меня был ничуть не хуже (во всяком случае, тогда мне так казалось), чем у лучшего органиста мира Джона Лорда. Сереже в «складчину» мы приобрели последний писк тогдашней моды — звукосниматель и тембро - блок для гитары. Убрав лишние струны на обычной советской «деревяшке», с помощью тембро - блока нам удалось добиться звучания почти настоящей бас - гитары. Папа Новикова — народный умелец, поколдовав с паяльником над старым автобусным громкоговорителем, по нашему пламенному заказу и на «радость» моим соседям по дому снизу «сваял» нам чудо - усилитель на 10 ватт, оборудовав его подобием микшерского пульта со входами для нескольких инструментов и звуковыми колонками. А вот с барабанами возникли непредвиденные проблемы. Оказалось, что этот, в общем-то, самый необходимый инструмент в эстрадном ансамбле, одновременно является и самым дорогим. Зайдя в магазин музыкальных инструментов, мы были шокированы ценой ударных установок «Амати» - две с половиной тысячи рублей при средней зарплате инженера того времени в 120 рублей. Понятно, что о покупке установки или даже чего - то отдаленно напоминающего ее, не могло быть и речи. Решение проблемы пришло, как всегда, неожиданно.

Как-то раз меня в коридоре на перемене поймала наш комсорг школы - некрасивая тридцатилетняя немка Изольда, которая попросила меня помочь ей убрать из пионерской комнаты всяческий ненужный хлам. Как только я переступил порог этой комнаты, то понял, что Удача сама спешила к нам в руки — оказалось, что подлежали списанию с добрый десяток пионерских барабанов, из которых вполне можно было выбрать достойные и более - менее целые экземпляры. После уроков мы с Мишей отнесли все это «сокровище» на нашу главную музыкальную базу — в мою квартиру, где затем старательно отобрали самые подходящие барабаны по тону, тембру и окраске звучания. После того, как Боря Морозов с «барского плеча» из своего гаража пожертвовал нам старую жестяную банку из-под белой эмали (правда, на одной из последних репетиций эта эксклюзивная баночка взорвалась под давлением скопившихся в ней газов, облив лицо и одежду Мишани краской, так что вид он имел весьма «бледный»), которая издавала такой дивный звук, что стала самым любимым ударным инструментом Миши в его, наверное, самой экзотической перкуссионной группе в мире, процесс комплектования ударной установки можно было считать законченным.

И, наконец, в один из осенних дней 1979 года все это великолепие грянуло во всю свою «природную» мощь, «оттянувшись» после долгого звукового «воздержания», Ниагарским водопадом внезапно обрушившись на «счастливых» жильцов моего дома (благо, отец в это время уже служил в Хабаровске, а мама работала практически ежедневно до 22 часов). Вскоре после начала этого звукового «цунами» ко мне прибежала насмерть перепуганная соседка снизу двадцатилетняя симпатичная Люся Фролова, но «старый» обольститель Сережа Новиков быстро ее очаровал и успокоил, пообещав, что пытка «музыкальной шкатулкой» будет продолжаться всего один раз в неделю и не более 4-х часов. На том и порешили, а Люсе со временем даже понравилось слушать наши репетиции. Но теперь предстояло самое ответственное дело — придумать название нашей группе. «Старый» хулиган и выдумщик Сережа Новиков предложил эпатажное, на западный манер кричащее название «Mооdis Liplis», что в переводе с тарабарского языка означало «Муди слиплись». Хорошо известно, что «как корабль назовешь, так корабль поплывет». Вплывать в Историю мировой рок-музыки «слипшимися мудями», понятно, не очень-то и хотелось, поэтому мы придумали другое, более академичное, хотя слегка припахивающее нафталином название «Пассаж». Если бы мы только знали тогда, какое будущее напророчили нашей музыкальной «банде» этим названием! Действительно, «пассаж», да еще какой, не заставил себя долго ждать.

Однажды нашему неформальному лидеру коллектива, как сказали бы сейчас, креативному директору арт-группы «Пассаж» Сереже Новикову пришла в голову гениальная идея — выступить на школьном вечере -концерте, приуроченному ко встрече выпускников 8 классов. Дело в том, что в девятом классе мы с Мишей Петровым и еще тремя мальчиками, практически, остались в «гордом» одиночестве среди девушек 9 - го класса: большинство парней ушли в ПТУ и техникумы, Новиков и Куприянов перевелись в элитную школу №3 с физико-математическим уклоном, а Лена Митерева и еще одна девочка Лариса Мигранова — в карагандинское музыкальное училище. Учителя нашей школы решили устроить встречу выпускников «а ля ностальжи», на которую планировалось пригласить музыкальный коллектив из нашей шефской организации «Автопарк №9» «Песни дальнобоя», которые Новиков, в свойственной ему ернической манере, сразу окрестил «Песнями долбо...ба». Этим обстоятельством мы и решили воспользоваться. Шефы имели отменную для того времени аппаратуру, на которой мы могли в полном блеске проявить свой «незаурядный» талант и «выдающиеся» музыкальные способности. А чтобы придать данному событию большей значимости и официоза, Сережа решил перед началом выступления обратиться с пламенной речью к нашим бывшим одноклассникам и посвятить им это «эпохальное» выступление. На совете коллектива, из нашего, прямо скажем, совсем еще небольшого репертуара, мы отобрали всего два подходящих произведения: известную песню рок-группы «Animals» «Дом восходящего Солнца», русский текст для которой написал Новиков, и инструментальную пьесу французской группы «Спэйс» из альбома 1978 года.