Наследница Забвения

15

Артес спокойно вернулся в свой замок.

Как только он ступил на мраморные ступени, цветы распахнулись, словно приветствуя. Девушки-служанки, сотканные из лепестков, воздуха и света, провожали его взглядом, полным восторга и страха. Его лицо оставалось холодным и строгим — ничто не выдавало в нём усталости или эмоций.

Он направился прямо в святилище — туда, где стояла Она. Ева. Древо Жизни.

Открыв двери, он нахмурился. Служанки, мелкие духи, букашки и даже цветочные феи вились у корней Евы, будто рой. Перешёптывались, кружились, играли с лепестками. Шум и свет заполняли зал.

Артес резко шеркнул ногтем по мрамору. Гулко.

— Вы что, не спите? — хрипло бросил он. — Прямо как мотыльки, облепили Еву. Быстро все — по своим местам!

Все почувствовали: у короля нет настроения. Тени дрогнули, шорохи стихли. Одно за другим существа исчезали, испуганно прячась в норы, цветы и воздух.

Только одна осталась. Ева.

Она стояла — огромная, как живой храм. Её ветви тянулись к потолку, усыпанные цветами всех оттенков. Лепестки дышали. Корни простирались под залом, вплетаясь в водоём, что простирался у её основания — широкую, светящуюся реку. Это была вода жизни. Тёплая, гладкая, будто гладь сна.

Ева не пошевелилась, но из её кроны донёсся голос — глубокий, как дыхание самой земли.

— Ну что, дитя моё. Ты вернулся.

Артес подошёл ближе, молча снял свою мантию. Потом рубашку. Его кожа поблёскивала в лунном свете. Он медленно шагнул в воду, погрузился по грудь, вдохнул. И начал плавать.

Тепло воды окутывало его, утягивая вниз все напряжение, всю вину, всю ярость. Он закрыл глаза.

— Я помог ей, как ты просила, — пробормотал он, уткнувшись взглядом в потолок.

Ева нахмурилась. Её лепестки дрогнули.

— До смерти напугал девочку, — ответила она холодно. — Она была на грани. Почему ты не отдал ей заколку?

Он медленно открыл глаза. Они были синие, глубокие, как океан в ночи.

— А как ещё? Ласкать её, как цветок?.. — усмехнулся он. — Ей нужна была встряска. Я устроил ей качели — страх, боль, отчаяние. Она прорвалась. Превратилась. Получила то, что должна. А заколку... Она еще не заслужила.

Ева собрала свои тонкие “вебки” — энергетические нити, уходящие вглубь замка. Листья на ветвях начали сжиматься.

— Ты перегибаешь. Ты стал... слишком холодным, Артес. Слишком жестоким.

Егоист....

Он вздохнул, опускаясь глубже в воду. Её свет скользил по его телу, словно прощение.

— Она человек, Ева. Ты забыла, что это значит? Если я буду каждого из них жалеть — мир утонет в крови. Люди алчны. Их не исправить. Только через страх — через силу — они выживают.

Он закрыл глаза и позволил воде скрыть лицо. Тишина залегла в зале. Только мягкое журчание живой воды и мерцание лепестков нарушали её.

Ветка Евы склонилась чуть ближе. Её голос стал еле слышным.

— Но ты ведь видел в ней что-то, да, Артес? Ты ведь сам задумался, как она смотрела на тебя… в самом конце.

Артес медленно скользил по воде.

Его движения были ленивыми, словно он плавал не в воде, а в вязкой памяти. Живая вода обнимала тело, струилась вдоль плеч и шеи, будто пыталась убаюкать, стереть с него всё — кровь, страх, образы.

Но она — Ноктелиа — не исчезала из головы.

Он вновь видел её перед собой, в тот момент, когда держал её за горло. Бледное лицо, искажённое страхом. Широко раскрытые, сияющие глаза, полные ужаса. И слёзы… медленные, как роса, что стекала с лепестков утром.

Серебристые волосы рассыпались у её плеч, словно лунное пламя. А тёмное платье, рваное и тонкое, подчёркивало её хрупкость и — он не мог этого забыть — божественную уязвимость. Её ноги, бледные и тонкие, словно вытканные из тумана, дрожали, как стебель под ветром.

Он сжал челюсти.

— Жалкая… девка, — процедил он сквозь зубы. — Смертная… хрупкая…

Фыркнул. Отвёл взгляд к потолку. Но разум продолжал рисовать этот образ — не как слабость, а как что-то... другое. Что-то, что оставило след. Слишком глубокий, чтобы просто стереть его сарказмом или холодом.

Над ним мягко шелестели ветви Евы. Её лепестки распустились, и некоторые, сбросив себя, упали на гладь воды. Они разошлись по поверхности, источая нежный, тягучий аромат. Цветочный, с примесью печали. Будто Ева молча подала ему чувства, которых он боится.

Он замолчал. Не фыркал. Не кричал. Только смотрел, как лепестки дрожат от движения воды вокруг его тела.

— Ты не жалеешь её, — прошептала Ева. — Ты боишься, что уже начал видеть в ней нечто большее.

Он не ответил. Но вода вокруг него дрогнула.

А лепестки продолжали падать.

Вода стала ледяной, но Артесу было всё равно. Он стоял по пояс в тёмном озере, как тень, растворённая в полумраке. Волны лениво касались его груди, словно природа всё ещё пыталась заговорить с ним на языке живых.

— Не неси чушь, Ева, — его голос был ровным, но тяжёлым, как камень. — Ты знаешь, какой я на самом деле.

Он замолчал. Молчание растянулось, как гниющая паутина между деревьями. Затем он медленно пошёл к берегу, и вода стекала с его тела чёрным шёлком. Каждый шаг по мелководью отдавался в ночи глухим всплеском.

Он ступил на влажную траву, и пар поднимался с его кожи, словно дым из расселины преисподней.

— Меня не интересуют люди… и ещё кое-что: она станет Нежитью, — произнёс он, не оборачиваясь. — Земля Нежити — мёртвая и тёмная.

Он остановился. Порыв ветра тронул его мокрые волосы.

— Я бы сожрал её душу. Она сильная. Но она мне не подходит. И я не собираюсь чувствовать к ней что-то тёплое.

Он взглянул в ночь. В его глазах не было ни света, ни надежды — только вечная тьма, принявшая форму человека.

Меняешься Ева. то озеро то река, то тепло то холодно.

— Ты ведь знаешь, кто я, — тихо, но с силой сказала Ева. Её голос прозвучал, как шелест листвы в тишине. — Я — Дерево Жизни. Мать живых, хранительница растений. Это моё пространство.

Как будто в ответ, трава у ног Артеса зашевелилась. Она живая, чуткая, как дыхание самой земли. Тонкие стебли мягко потянулись к нему, обвили его тело, и за мгновение на нём оказался лёгкий, тонкий наряд из живой зелени и лепестков, сотканный самой природой.

Он на мгновение задержал взгляд на Еве. В его глазах промелькнуло что-то — может, сожаление, может, насмешка, но исчезло сразу, как дым.

— Ну что... тогда я пойду, — тихо сказал он. Не обижайся.

Он шагнул прочь, и сзади захлопнулась дверь — звук, будто чья-то судьба сомкнулась окончательно.

Ева осталась стоять в тишине. Она смотрела ему вслед — не с гневом и не с болью, а с тем древним, глубоким спокойствием, которое знают лишь те, кто живёт веками. Ветер тронул её волосы. В её глазах блестела роса.